1965 «Как глубоко ни вбиты сваи…» Как глубоко ни вбиты сваи, Как ни силен в воде бетон, Вода бессонная, живая Не успокоится на том. Века пройдут – не примирится, — Ей не по нраву взаперти. Чуть отвернись – как исхитрится И прососет себе пути. Под греблей, сталью проплетенной, Прорвется – прахом все труды — И без огня и без воды Оставит город миллионный. Вот почему из часа в час Там не дозор, а пост подводный, И стража спит поочередно, А служба не смыкает глаз. 1965 «Чернил давнишних блеклый цвет…» Чернил давнишних блеклый цвет, И разный почерк разных лет И даже дней – то строгий, четкий, То вроде сбивчивой походки — Ребяческих волнений след, Усталости иль недосуга И просто лени и тоски. То – вдруг – и не твоей руки Нажимы, хвостики, крючки, А твоего былого друга — Поводыря начальных дней… То мельче строчки, то крупней, Но отступ слева все заметней И спуск поспешный вправо, вниз, Совсем на нет в конце страниц — Строки не разобрать последней. Да есть ли толк и разбирать, Листая старую тетрадь С тем безысходным напряженьем, С каким мы в зеркале хотим Сродниться как-то со своим Непоправимым отраженьем?.. 1965 «Ночью все раны больнее болят…» Ночью все раны больнее болят, — Так уж оно полагается, что ли, Чтобы другим не услышать, солдат, Как ты в ночи подвываешь от боли. Словно за тысячи верст от тебя Все эти спящие добрые люди Взапуски, всяк по-другому храпя, Гимны поют табаку и простуде, — Тот на свистульке, а тот на трубе. Утром забудется слово упрека: Не виноваты они, что тебе Было так больно и так одиноко… 1965 «День прошел, и в неполном покое…» День прошел, и в неполном покое Стихнул город, вдыхая сквозь сон Запах свежей натоптанной хвои — Запах праздников и похорон. Сумрак полночи мартовской серый. Что за ним – за рассветной чертой — Просто день или целая эра Заступает уже на постой? 1966 «Погубленных березок вялый лист…» Погубленных березок вялый лист, Еще сырой, еще живой и клейкий, Как сено из-под дождика, душист. И Духов день. Собрание в ячейке, А в церкви служба. Первый гармонист У школы восседает на скамейке, С ним рядом я, суровый атеист И член бюро. Но миру не раскрытый — В душе поет под музыку секрет, Что скоро мне семнадцать полных лет И я, помимо прочего, поэт, — Какой хочу, такой и знаменитый. 1966 «Просыпаюсь по-летнему…» Просыпаюсь по-летнему Ради доброго дня. Только день все заметнее Отстает от меня. За неясными окнами, Словно тот, да не тот, Он над елками мокрыми Неохотно встает. Медлит высветить мглистую Дымку – сам не богат. И со мною не выстоит, Первым канет в закат. Приготовься заранее До конца претерпеть Все его отставания, Что размечены впредь. 1966 «Есть имена и есть такие даты…» Есть имена и есть такие даты, — Они нетленной сущности полны. Мы в буднях перед ними виноваты, — Не замолить по праздникам вины. И славословья музыкою громкой Не заглушить их памяти святой. И в наших будут жить они потомках, Что, может, нас оставят за чертой. 1966 «Который год мне снится, повторяясь…» Который год мне снится, повторяясь Почти без изменений, этот сон: Как будто я, уже с войны вернувшись, Опять учиться должен в институте И полон вновь школярскою тревогой, Как зазубрить лежалые науки, И страшно мне и горько осрамиться В той юности моей, второй иль третьей. И я, проснувшись, рад чистосердечно, Что в яви нету мне такой мороки, Но всякий раз потом бывает грустно. 1966 «Я знаю, никакой моей вины…» Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В том, что они – кто старше, кто моложе — Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь, — Речь не о том, но все же, все же, все же… 1966 «Лежат они, глухие и немые…» Лежат они, глухие и немые, Под грузом плотной от годов земли — И юноши, и люди пожилые, Что на войну вслед за детьми пошли, И женщины, и девушки-девчонки, Подружки, сестры наши, медсестренки, Что шли на смерть и повстречались с ней В родных краях иль на чужой сторонке, И не затем, чтоб той судьбой своей Убавить доблесть воинов мужскую, Дочерней славой – славу сыновей, — Ни те, ни эти, в смертный час тоскуя, Верней всего, не думали о ней. |
