– Девочки, что тут у вас? – на крики прибежала из кухни Вера.

– У нашего хмыря оказалась счастливая семья о двух детях!

– Ольга, не паясничай! – Вера подошла к Маше, села рядом и взяла ее за руки. – Маша, родная, это нужно пережить. Отойди в сторону. Не унижайся. Будет очень тяжело. Знай, что у тебя есть мы. Понятно, что мы не заменим его. Но мы будем рядом. Пройдет время, и ты забудешь эти переживания. Тебе будет смешно, даже стыдно. Останется тот голос, а не этот человек. Хорошо, что ты узнала об этом сейчас. Потом было бы еще сложнее. Маш, ты же всегда мне верила. Поверь сейчас. Вы знаете, девочки, все ваши проблемы и переживания – это мои проблемы. Каждый раз думаешь: лучше бы это со мной случилось, но только не с вами. За что вам это всё? Но это жизнь, и ее надо пережить. Всё у тебя, Маша, будет хорошо. А он такой человек. Вот у него никогда и ничего не будет. Нужно его просто пожалеть. Охотник такой. Ему была не ты нужна, а победа над тобой. Он же понял, какое впечатление на тебя при первой встрече произвел. Вот, видно, и дал себе слово: всё сделаю, из шкуры вылезу, а это девчонка моей будет.

– Что ж, ему это удалось, – произнесла безжизненным голосом Маша.

– Дуреха, ничего ему не удалось. Ты молодая, красивая. И будет еще и любовь настоящая, и муж любящий, и дети. Женщина всё сама себе в этой жизни строит. И ты построишь. Не зацикливайся. Будь гордой. То, что он сейчас сделал, – это предательство. Причем двойное, потому что и по отношению к тебе, и к жене. Можно простить ошибку. Человек может оступиться. И вообще в жизни прощать нужно уметь. Но предательство никогда. Запомни это, дочь.

– Мамочка, спасибо тебе, – Маша размазывала слезы по лицу, но уже начала понемногу успокаиваться. – Я буду сильной. К телефону меня больше не зовите. Я больше этого человека знать не желаю.

Через какое-то время Евгений Евгеньевич понял, что произошло, и опять попытался вернуть Машу. Звонил, караулил на улице, пытался договориться с Олей. Но Маша решение приняла и от него не отступала.

– Вот видишь, Вера, а мы думали, что дочь наша слабая. Просто удивительно, где она силы сейчас берет? Сердце сжимается, на нее глядя, – Вадим тихо вздохнул. – Ну что мы для нее сделать можем? Давай на выходные в «Лесные дали» съездим?

Времени прошло много. Целая жизнь. И мама была права. Сейчас у меня есть в этой жизни всё – и прекрасная семья, и любящий муж, и взрослая дочь. Есть даже двое очаровательных внуков. От той истории остались лишь воспоминания. Нет, не о той любви и не о том человеке. Эти воспоминания я из памяти стерла. Этого со мной не было. В памяти остался только голос. Завораживающий, живой, такой непохожий ни на какой другой. Он всегда будет со мной. Моя первая любовь.

А ЗА ЧТО этот день любить? По мне, так это самый грустный день в году. Причем сколько лет прошло с тех пор, как я в школу не хожу, а ничего не изменилось. Во всяком случае, в моей голове. Была я школьницей, потом студенткой, потом мамой одного сына, потом еще одного сына. Менялось время, менялась жизнь, я менялась, неизменным остается всегда только одно – мое угрюмое настроение в преддверии i сентября и слезливое в этот самый день.

Главное, обязательно еще кто-нибудь позвонит, поздравит:

– Поздравляю с праздником! С Днем знаний!

Я всё время пытаюсь понять этих людей, которые звонят. Они что, в школу никогда не ходили, или они в какой-то другой стране живут? Вот что они в этот день хорошего видели? Я, конечно, не знаю, про других судить сложно. Только не могло у них быть как-то по-другому. Думаю, это привычка. Правило хорошего тона – всех и всегда с любыми праздниками поздравлять. Ну, поздравьте меня тогда лучше с Днем Парижской коммуны. Мне от этого ни холодно ни жарко. Мне лично эта коммуна ничего плохого не делала. И настроение у меня всегда в этот день нейтральное, может быть даже прекрасным. Это вам не первое сентября.

Даже когда я пошла в первый класс и ничего не знала еще ни про школу, ни про этот дивный праздничный день, всё как-то сразу было не слава Богу.

Как сейчас помню, собирали меня, понятное дело, всей семьей. Чтобы и платье, и туфли, и гольфы, и банты. Накануне папа со старшей сестрой поехали за цветами. Купили розы. Мама сразу высказала сомнения, доживут ли до утра. Слова оказались пророческими – до утра не дожили. Я проснулась i сентября утром, посмотрела на сморщенный букет и разрыдалась от страшного горя. Видимо, я тогда всё поняла. И про школу эту, и про праздник. Но тогда мне казалось, что все-таки про цветы. Папа стремглав бросился на рынок и купил огромный букет гладиолусов. Гладиолусы не вянут, – я была банальна, как все, по выражению старшей сестры. Но главное, с цветами. Первой, кого встретила в школьном дворе, была моя детсадовская подружка Светка Колотилова.

– А почему у тебя туфли бежевые?

– А разница какая?

– Большая! Можно только или в черных, или в белых. И обязательно чтоб лаковые.

У меня внутри сразу всё свернулось. Неужели правда? Папа уже убежал на работу. На рынок за туфлями посылать было некого и некуда. Так я весь день первого сентября и ждала, заметит учительница мои неправильные туфли или нет. Выгонят меня или все-таки сжалятся и оставят.

Первое сентября на следующий год было для меня совсем грустным. Я уже наверняка знала, куда я иду. Я иду в то место, где меня не любят. Почему меня невзлюбила учительница начальной школы, я не знаю до сих пор. Но вот невзлюбила. Я, правда, была несобранная, забывчивая. Но маленькая же, к тому же некогда было родителям за мной особо присматривать. Приходилось уповать на мою сознательность. Боже, ну какая сознательность может быть у семилетнего ребенка?! Обходились без дедушек, бабушек. Ключ от квартиры на шее, суп, завернутый в одеяло, на табуретке. Но так многие жили. Да почти все. Но все-таки были у нашей учительницы любимчики. Я была конкретно наоборот.

Причем обсуждать мою кандидатуру она любила совместно со всем классом. Такие показательные действия были. Вот вызовет она к доске пятерых девочек. Я, естественно, в их числе. И спрашивает:

– Ребята, вот посмотрите и ответьте. Только смотрите очень внимательно. Одна девочка одета неправильно. Ответьте, кто? Не забываем, дети, с мест не выкрикиваем, а поднимаем руки. Я всех вижу. Пожалуйста, Сережа.

– А Соколова непричесанная.

– Молодец, Сережа, но это не так важно. Кто еще хочет сказать?

Дети выдвигали разные версии. Воротнички криво пришиты, туфли не того цвета. Мы всё это время стояли и ждали приговора, кто же все-таки среди нас самая неправильная.

– Дети, – подводила итог учительница, – вы меня сегодня очень порадовали. Приятно, что вы не безразличны к своим товарищам.

Я практически успокоилась. Во мне никто не нашел ни одного недостатка. И вдруг:

– Только приглядитесь к Рониной! Это же надо было додуматься. Надеть белый фартук и бежевые колготки. По-моему, ребята, это просто смешно.

Ребята дружно начинали смеяться. Ну, раз смешно?! Учителю нужно верить. Причем до этого им мои бежевые колготки не мешали. И потом, ну взрослая же женщина эта наша учительница. Наверное, догадывалась, что дети надевают на себя по утрам то, что им дают родители. Ну и позвони моей маме вечером, и спроси у нее, дальтоник она или как. Или объясни ей, что запрещено это – белый фартук с бежевыми колготками. А если не запрещено, так не лезь к ребенку, не порти ему настроение. До такой степени, что он этот случай спустя тридцать пять лет забыть не может.

При том что я девица была достаточно хладнокровная. И относилась к жизни так, как к ней относится сейчас мой младший сын:

– В жизни случается всякое и всё можно исправить, – объясняет он нам, если получает в школе что-нибудь ниже нормы.

И даже с таким отношением к жизни было сложно переносить очередной вызов к доске.