Что делать, если почтенный оппонент публично лжет вам в глаза? Такие ситуации не раз возникали перед Николаем Ивановичем в те годы.

— Протестовать, — советовали друзья.

Он отмахивался: если заниматься подобной дребеденью, не хватит времени на главное.

— Но все же…

— Воевать с "распутиниадой" — самая трудная вещь в нашей жизни… Мне пятьдесят два года. Осталось продуктивно работать не более восьми лет. А сделать надо так много!.. [156]

Ученый с головой погружается в проблему, которая сулит великие блага народному хозяйству. Погружается — не то слово. Он весь захвачен этим делом, он горит им.

"Дорогой Иван Васильевич, — пишет он в июле 1939 года сотруднику ВИРа специалисту-кукурузнику И. В. Кожухову. — События в Америке чрезвычайные: по кукурузе [гибридной. — М. П.] площадь дошла до 10.000.000 гектаров, урожай прошлого года дал более 150.000.000 центнеров прибавки. Посылаю Вам экземпляр полученного мною письма. Изучайте его наизусть. Вся литература в нем приведена. Теперь Вы должны следить за каждым движением и все перечитать. Когда получу литературу — перешлю ее Вам. Делайте оргвыводы. Наркому напишу особо в связи с еще рядом событий в Канаде" [157].

Но все попытки Вавилова ввести гибридную кукурузу в практику кончились ничем. Его призывы разбивались о стену преднамеренного, злобного игнорирования. Журнал "Яровизация", выходивший под редакцией Лысенко Презента и задававший тон всей сельскохозяйственной науке СССР, в феврале 1940 года поместил поразительную по цинизму подборку статей, высмеивающих метод инцухта. В статье от редакции, между прочим, говорилось: "Баланс всех инцухтистов мира, в том числе наших соотечественников, — отрицательный. Инцухтистами создано богатое разнообразие форм, из которых нельзя, однако, выудить ни одного сорта, который мог бы сравниться хотя бы со стандартом". И дальше. "Последней попыткой морганистов доказать действительность своей теории была апелляция к американской кукурузе. Причем не столько сами американцы, сколько наши отечественные морганисты нашумели о победе на миллионах гектаров кукурузы в Америке проповедуемого ими инцухт-метода" [158].

Полгода спустя Вавилов был арестован. Прошло еще почти два десятилетия, прежде чем предмет его страстных исканий — гибридная кукуруза — вышла, наконец, на поля нашей Родины. В 1955–1956 годах Советский Союз, так и не освоивший по вине Лысенко и его приверженцев семеноводство гибридной кукурузы, вынужден был на валюту приобретать посевной материал у американца Гарста. И вот ирония судьбы: предприятие Гарста оказалось дочерним предприятием фирмы "Pioneer", которую основал и возглавил селекционер Уоллес, тот самый бывший министр сельского хозяйства США. Уоллес, на чей агрономический опыт еще в 1938 году тщетно призывал обратить внимание академик Вавилов!

Если приглядеться к тому, что происходило вокруг нашей сельскохозяйственной и биологической науки между 1935 и 1939 годами, можно заметить еще один метод "разрушения Вавилона". Лысенко вовлекал Вавилова, а вместе с ним сотни селекционеров, генетиков, агрохимиков, цитологов в деятельность, к науке никакого отношения не имеющую. В тридцать пятом началась кампания за то, чтобы сотрудники каждого научного института подняли урожай на артельных полях близлежащих колхозов. Лысенко заявил, что он чуть ли не всю Южную Украину обратит в край небывалых урожаев. Вировцы тоже взяли шефство над колхозами Батецкого района Ленинградской области. Для ученых началась пора бесконечных выездов-обследований, выездов-консультаций, выставок, праздников урожая, началась вся та политическая (а отнюдь не научная) сутолока, которая была нужна разве только что репортерам из "Вечернего Ленинграда". Потом Лысенко поднял шум по поводу хат-лабораторий. Он выступал с речами и статьями о великом народном почине, пророчил хатам-лабораториям замечательную будущность и, конечно же. не забывал всякий раз указать, что вот-де в глухих углах крестьяне делают настоящую науку, которая на сто голов выше той, что создают всякие там биохимики и генетики. От Николая Ивановича тоже требовали речей, отправки в хаты-лаборатории ценных семян, методического руководства. Возня эта породила ненужную переписку, требовала рук, сил, времени, материальных средств и в конечном счете почти ничем не помогла деревне. Хаты-лаборатории сгинули так же неожиданно, как появились. В результате Лысенко стал известен как "народный ученый", а Вавилову еще долго потом выговаривали за оторванность от народа. Неутомимый Трофим Денисович на этом не остановился. Он предложил заключить договор на соревнование между ВИРом и Одесским институтом. Соревнование сопровождалось газетным трезвоном, бесчисленными командировками одесситов в Ленинград и ленинградцев в Одессу и потоком поклепов на Вавилова, вавиловцев и "устарелую", ориентирующуюся на западные образцы вировскую школу. Все эти "рейды", "проверки", "контрольные выезды", газетная истерия нервировали ученых, дезорганизовали научную жизнь института, сорвали действительно нужную для земледелия работу. Пользу же извлекали только лысенковцы. Они демонстрировали перед властями свою активность, энергию, связь с народом. И наоборот, косность и политическую пассивность своих противников. Что и требовалось доказать: "Вавилон должен быть разрушен".

…В семейном архиве Вавилова хранится телеграмма, которую Николай Иванович получил в первых числах мая 1940 года. Вот ее полный текст:

Телеграмма из Нью-Йорка — документ весьма примечательный. Организаторы международного конгресса, желая пригласить делегацию СССР, обращаются не в правительство, не к президенту советской Академии наук, а пишут в Ленинград директору Института растениеводства. Впрочем, для них это вполне естественно. Николай Иванович в те годы — наиболее известный за рубежом русский ученый. В личной дружбе и переписке с ним состоят сотни исследователей разных стран. В Нью-Йорке резонно полагают, что у себя на родине такой человек пользуется неограниченным авторитетом. Кому, как не Вавилову, крупнейшему советскому естествоиспытателю, и подбирать делегацию на международный конгресс?

В Москве в 1940 году мыслили иначе. Получив телеграмму, Вавилов известил президиум Академии наук СССР и обратился к Молотову. "Прошу инструкций" — телеграфировал он председателю Совнаркома. Инструкций не последовало. Молотов промолчал. Советская делегация на конгресс не попала.

Писем и телеграмм, вроде той, что пришла из Нью-Йорка, получал Николай Иванович великое множество. Его наперебой звали устроители международных съездов, с ним делились сокровенными мыслями бойцы интернациональной бригады в Испании и колхозники артели имени профессора Вавилова Пензенской области. У него был редкостный дар завязывать дружеские отношения. Носильщик в южноамериканских Андах, правитель Эфиопии, недоверчивые жители глухой афганской провинции Кафиристан и министерские чиновники Парижа и Лондона проникались симпатией к профессору из страны большевиков буквально через четверть часа после первого знакомства. Но особенно располагал он к себе ученых-биологов, своих коллег по науке.

— Я не понимаю, чем он нас так покоряет! — с восторженным изумлением воскликнул однажды болгарский ученый Дончо Костов. И будто отвечая Костову, четверть века спустя географ-ботаник, член-корреспондент АН СССР Павел Александрович Баранов написал статью о Вавилове, которую назвал "Обаяние ученого".