— Видишь ли, дорогой, дети многого не знают.

Это она ему уже говорила в будуаре и даже добавила:

— Но узнают, когда женятся сами и у них появляются дети.

Она продолжала все на той же ноте:

— Они воображают, что взрослые делают то, что хотят.

— Ничего я не воображаю.

— Позволь мне закончить, раз уж представилась возможность поговорить с тобой.

Она, конечно, выпила, но немного, так, стаканчик-другой виски для храбрости. В глазах посторонних людей ей хотелось выглядеть раскованной, самоуверенной.

— Вы с отцом заблуждаетесь насчет Наташи. Вопреки видимости, над которой она смеется, Наташа женщина весьма чувствительная и очень страдает.

Андре безуспешно пытался понять, куда она клонит, и пристально всматривался в какое-то насекомое, севшее на травинку.

— Знаешь ли ты, например, что у нее двадцатилетний сын, которого она не видела уже три года и не получает от него никаких известий? Он учится в Оксфорде. По закону Наташа имеет право встречаться с сыном раз в неделю и проводить с ним один месяц в году. Таковы условия развода.

Андре хмурился все сильней: дело принимало неожиданный оборот, и он догадывался, что речь о молодом англичанине, о существовании которого он даже не подозревал, зашла не случайно.

— Его отец, первый муж Наташи, намного старше ее. Человек он известный, влиятельный. Ребенка оставили с ним на известных тебе условиях, что не помешало ему воспитывать сына в презрении и ненависти к матери. Пока мальчик был еще маленьким, до окончательного разрыва дело не дошло, и Джеймс несколько раз приезжал на месяц в Канн. Теперь же, став мужчиной, он холодно отказывается видеть мать и ни разу не писал ей.

— Почему?

— Сначала потому, что она снова вышла замуж, а затем, уже после второго развода Наташи, потому, что она решила жить свободно, не таясь.

И совершенно неуместно добавила:

— Твой отец знает это, но я уверена, ничего не рассказывал.

— Разумеется. Какое мне дело?

— В нашей жизни все имеет значение. Беда в том, что правду почти всегда скрывают. Куда легче рассказывать сказки, а себе отводить в них благовидную роль. Не это ли она как раз и пыталась делать? Без четверти семь. Отец появляется не раньше восьми. Неужели она так и будет держать Андре в плену до возвращения отца? Ему хотелось сказать ей вежливо, но не без доли страсти:

— Послушай, ма, все это бесполезно и причиняет мне боль. Я и так уже слишком много знаю. У меня своя жизнь, учеба. Только что у моря я пережил мгновения, которые, возможно, буду помнить всю жизнь. Не отравляй их. Не заставляй меня думать о чужих проблемах: они лишь испортят мне настроение.

Конечно, он ничего не сказал и покорно уставился на свои колени. Он надеялся, что сейчас солнце скроется в облаках — погода портилась, — и как только похолодает, мать уйдет в дом.

— Я уверена, что ты, как и другие, считаешь, будто отец оставил медицину из-за меня. По-моему, он и сам себя убедил в этом.

Она, кажется, пытается играть перед ним ту же роль, что и первый муж Наташи перед своим сыном.

— Отец и словом не обмолвился на этот счет.

— Знаешь, чем занимался его дедушка? Батрачил в небольшой деревушке в Па-де-Кале и, как тогда говорили, «ходил» по фермам. Каждый год гам бывала ярмарка, где слуг выбирали, как скот. Он не умел ни читать, ни писать.

— Зачем ты рассказываешь мне все это?

— Чтобы помочь тебе разобраться. Его сын благодаря упорству и стипендии стал адвокатом, но жену нашел в той же среде — официантку-бельгийку.

Андре начинал понимать, что скрывается за словами матери.

— Как ты думаешь, почему твой дедушка стал пить? Ведь свою карьеру, еще стажером, он начал блестяще. Но, обретя самостоятельность, не нашел ни в себе, ни вокруг необходимых сил. Он пришел слишком издалека, остался без корней. Вот в такой атмосфере подавленности и вырос твой отец. Не представляю бабушку подавленной.

— Да у нее вообще нет никаких амбиций, что и доказывает вся ее жизнь.

А твой отец пытался выкарабкаться. Он выбрал медицину, не знаю почему, может быть, потому, что у маленьких людей профессия врача наиболее престижна, особенно в деревне, где доктор — нечто вроде Бога-Отца.

Что за нудное брюзжание! Неужели даже она не замечает, что глаза ее сына темнеют от гнева?

Андре еле сдерживался: ему хотелось встать и молча уйти в дом. Но как ни странно, мать никогда раньше не вселяла в него столько жалости.

Сама не замечая того, она проявляла свою слабость. Сейчас перед ним была не мать, а просто женщина, которая чувствовала себя задетой и защищалась любыми средствами.

Она пускала в ход все подряд, без разбору, не понимая, что, пытаясь унизить мужа, унижает себя.

— Когда мы познакомились с ним на медицинском факультете, я была молода, верила в жизнь. Он же, замкнутый, редко общался с людьми.

Она долго молчала, унесенная воспоминаниями, которые побаивалась воскрешать.

— Трудно объяснить, что же все-таки произошло. Один мужчина, студент, ухаживал за мной, и я знала, что он действительно любит меня. Он учился на курс старше твоего отца.

Неистовый, удивительно талантливый, он играл на рояле и гитаре, сочинял забавные песенки, которые ходили по факультету.

Я могла выйти и за него замуж. Но, признаюсь, колебалась: слишком уж привязалась к нему. Твой отец знал это. Они были друзьями, и мы встречались каждый день… Я тебе надоела?

Он не решился сказать ей, что пора бы уже закончить монолог.

— Рано или поздно ты и так все узнал бы. Его фамилия Каниваль; их семья владела виноградниками в предместьях Бордо. Твой отец учился с грехом пополам, Каниваль сдавал экзамены играючи.

Она прикурила от золотой зажигалки, подарка Наташи.

— Остальное мужчине трудно понять. Я очень любила твоего отца. Он был хорошим товарищем, но своей робостью вызывал жалость. Я тоже жалела его.

Я и сегодня не знаю, вправду ли он влюбился в меня или просто хотел взять верх над Канивалем.

Он убедил меня, что я нужна ему, что без меня он не сможет продолжать столь трудную для него карьеру.

— Ты считаешь, что это нужно?

— Что?

— Все мне рассказывать?

— Ты должен знать, Андре. Я вижу, как ты смотришь на меня последнее время, и имею право защищаться.

— Но тебе никто не угрожает.

— Ты находишь? Первый муж Наташи тоже говорил, что не угрожает ей.

Тем не менее он достиг своей цели: все в Лондоне, да и везде, продолжают считать его безупречным джентльменом.

— Отец никогда…

— Позволь мне все-таки закончить, нравится тебе это или нет. Я решила дойти до конца в надежде открыть тебе глаза, даже если ты рассердишься на меня.

Никогда еще он не видел ее такой агрессивной и в то же время жалкой.

Ее защита, коль скоро она утверждала, что защищается, выглядела неумелой, вызывая у него сострадание и гнев.

— Как говорят в двадцать лет, выбирать надо было одного. Видимо, в каждой женщине есть что-то от доброго самарянина[9], именно потому я в конце концов и выбрала слабейшего за его слабость, наивно вообразив, что возле него мне будет отведена особая роль.

В ее глазах сквозила ирония.

— Твой отец-дантист. А знаешь, кем стал Каниваль? Андре покорно ждал.

— Он тоже не закончил медицинский факультет. Бросил в двадцать четыре года по разным причинам. На прошлой неделе он был в Канне, а на этой посетит Ниццу и Монте-Карло. Он немного изменил фамилию и зовется теперь Жан Ниваль.

Его фотографии, увеличенные до огромных размеров, смотрели со всех сторон. Один из популярнейших певцов, он сам сочинял свои песни, и слова, и музыку. У Андре, в мансарде тоже было несколько пластинок Ниваля.

— Ты виделась с ним? — жестко спросил он.

— К чему этот вопрос?

— Ни к чему. Просто так. Ты виделась с ним? Она только что говорила о Ницце, о Монте-Карло. Он представил себе певца, выходящего украдкой от мадам Жанны, в то время как мать кончает одеваться. Он помрачнел, разозлился.