Между тем занятия медитацией продолжались день за днём, иногда по шесть часов в сутки, иногда по восемь, иногда по двенадцать. В первую неделю месяца ворота монастыря запирали, монахи не получали почту, телефон отключали. Настоятель виделся с нами не один раз в день, а трижды. Через месяц меня впервые допустили в его домик. Сначала мне пришлось попрактиковаться в церемонии «созерцания наставника» в его отсутствие. Роль наставника взял на себя старший монах. Он сидел на помосте и довольно злобно взирал на меня. Мне надо было медленно войти, сложить руки, поклониться, трижды пасть ниц и, наконец, встать на колени. По завершении встречи я должен был выполнить всё в обратном порядке и покинуть комнату, пятясь задом. После нескольких попыток старший монах остался доволен, но попросил меня ходить мягче, поскольку по причине моей комплекции циновки в комнате разъезжаются, а это может побеспокоить настоятеля.
Я уже чувствовал себя приверженцем дзен-буддизма, но счёл такой подход явным перебором, подобно тому как отдавать честь и стоять по стойке «смирно» в армии казалось мне невероятно смешным и бессмысленным. Я прогнал эту крамольную мысль, решив, что дзенский наставник — совершенно свободный человек, а всё это — не более чем этикет, который не имеет никакого значения и существует единственно для создания видимости порядка и почтения.
Старший монах посоветовал мне не читать в монастыре. Я оставил его совет без внимания и прочёл биографию знаменитого тибетского буддиста Миларепы[5]. Миларепе тоже пришлось сначала нелегко. Встретив своего учителя Марпу, он был ещё чёрным магом, хотя и раскаявшимся. Марпа принуждал его к таким действиям, которые свели бы на нет плоды его былых злодеяний. Миларепа строил дома, но всякий раз, когда строительство завершалось, Марпа говорил, что ошибся с выбором места: дом должен стоять не здесь, а там, на том холме. Миларепа в очередной раз разбирал дом, один за другим переносил камни на холм, строил новый дом и снова слышал, что его нужно снести. Лично я это наказание, признаться, особо ужасным не нахожу. Я предпочёл бы строить дома, зная, что придётся их снести, вместо того чтобы медитировать в зале, где меня медленно разрывало на части. В книге рассказывалось о медитациях Миларепы, но нигде не упоминалось о проблемах, с ними связанных. Ни слова о боли в ногах или спине, борьбе со сном, спутанных и мешающих медитации мыслях.
Сон никогда не был для меня источником затруднений, но сейчас он стал моим яростным врагом. Я спал четыре часа ночью и час днём, если, конечно, никто не будил меня ударом в колокол или гонг. Каждый день в зале храма пелись сутры, и я должен был при этом присутствовать. Я не мог участвовать в пении, которое было мне чуждым, и я не понимал иероглифы, которыми был записан текст. Приходилось довольствоваться тем, что, опустившись на колени, я слушал монахов. Иногда я буквально засыпал при этом. Позой лотоса я до сих пор не владел, тогда как некоторые монахи, овладевшие этой позой, могли даже вздремнуть во время медитации без боязни упасть и оказаться всеобщим посмешищем. Были дни настолько безнадёжные, что я из последних сил поднимался утром с постели. Пытаясь представить себе ближайшее будущее, я не видел в нём ничего, кроме картин неволи и сопутствующих ей неприятностей. Иногда я притворялся, что у меня болит горло или голова, но не слишком часто: не для того я пришёл в монастырь, чтобы избегать монастырского обучения.
Я скучал по своим друзьям. Монахи не прочь были пошутить, но как это было не похоже на шутки моих друзей! Я мечтал оказаться рядом хотя бы с одним из своих товарищей, чтобы вместе с ним посмеяться над теми и другими нелогичными и противоречивыми ситуациями. Я скучал по своему мотоциклу, мне не хватало джаза, хотя храмовая музыка, пение монахов, трещотки, цимбалы, деревянные барабаны и гонги приводили меня в восторг. Иногда мне хотелось попить не зелёного чая, а кофе. Но более всего мне хотелось вольготно посидеть на унитазе с чашкой кофе, сигарой и книжкой, а не присаживаться на корточках над дырой в доске, из которой вылетают мухи.
Глава 3
Жизнь — это страдание
Корабль, на котором я прибыл в Японию, шёл почти пустым. В его каютах могло разместиться человек сто, а нас было всего трое: я и два угрюмых датских солдата, которые говорили только по-датски. Они направлялись за свой счёт на Дальний Восток, догоняя корабль, на который опоздали по причине сильного подпития в Дурбане. Солдаты мало разговаривали друг с другом и большую часть времени стояли, уныло перегнувшись через поручни. Иногда они пили пиво и пели грустные песни со сплошными «ø» и «flø». То, что я проведу пять недель в море, ничуть меня не печалило — потом придут пять недель отдыха в тени монастыря, к тому же у меня появилось время для чтения. Я решил, что полезно будет пополнить свои знания о буддизме. Я внимательно читал, рисовал на больших листах ватмана схемы с аккуратными стрелками и соединительными линиями. Таким образом я узнал кое-что об учении Будды. Первая истина буддизма заключается в том, что жизнь есть страдание. Жизнь = страдание.
Согласно преданию, осознать первую истину Будде помогли небожители, пожелавшие указать ему путь к достойной жизни. Будда был избалованным принцем и жил в роскошном дворце. При его рождении в небе появилось какое-то таинственное свечение, а некоторые придворные сказали, что услышали небесную музыку. Отец Будды, правитель небольшого княжества, созвал астрологов, которые объявили, что его сын — исключительная личность: он станет или властелином всего мира, или просветлённым человеком, который разрешит загадки мироздания, а заодно укажет людям путь к его тайнам. Отец решил направить сына исключительно по мирскому пути, заставить его поверить, что материальные вещи, богатство, успех, власть имеют высочайшую непреходящую ценность. Стариков, больных, бедняков, несчастных и близко ко дворцу не пускали, так что принц видел только молодых прекрасных девушек и счастливых юношей. Он увлекался охотой, играл на музыкальных инструментах, пировал с придворными. Однажды принц, которому любопытно было узнать, что происходит по ту сторону дворцовой стены, попросил разрешения прогуляться по городу. Царь был уверен, что тот не увидит ничего неприятного: он сам составил для принца маршрут прогулки, проинструктировал возницу, указал живущим по соседству людям, что им следует говорить и делать, а несчастных удалил от дворца. Но небожители сошли на землю и обернулись нищим, больным, почти слепым стариком, трупом на обочине и странствующим монахом в жёлтом одеянии. Принц стал расспрашивать возницу, и тому пришлось признаться, что мир полон несчастий и страданий.
Принц спросил о странствующем монахе в жёлтом одеянии.
— Этот человек, Ваше Высочество, отказался от суетной жизни и пытается обрести подлинную реальность посредством упражнений и медитации.
— Ты полагаешь, что есть реальность реальнее той, которую я вижу, слышу, обоняю, осязаю, вкушаю и могу вообразить?
— Да, Ваше Высочество.
— Ты знаешь эту реальность?
Возница не знал, что ему ответить. Он верил в то, что есть высшая реальность, но не мог сказать, что знает её. Возница был набожным индуистом и полагал, что явленная несправедливость земного страдания — это иллюзия и что вне этой иллюзии, а возможно, и где-то в ней существует реальность, способная всё объяснить.
— Жизнь — это страдание, — заключил Будда. Тогда он ещё не был Буддой, он был индийским принцем Сиддхартхой Гаутамой. Даже счастье, наслаждение, радость — разновидности страдания, потому что эти чувства ограничены во времени и им приходит конец. Суть счастья — страдание, ибо мы знаем, что счастью придёт конец, что вызвавшие его предмет, человек или мысль преходящи. У энергичного, преуспевающего дельца происходит сердечный приступ. Счастливая семейная пара неожиданно разводится. Подающий надежды ребёнок ссорится с родителями и уходит из дома. Плодородные поля затопляет. Корабль тонет или разбивается о скалы. Домашнего любимца переезжает повозка. Всё преходяще, всё умрёт, всё прекратит своё существование. Ребёнок, который лепечет сейчас в колыбели, умрёт — рано или поздно, но умрёт.
