В октябре того же 1915 года против Сербии началось новое наступление объединенных сил Австро-Венгрии и Болгарии Кобургов, вступившей в войну на стороне Германии. Попытка англо-французских частей двинуться из Салоник на соединение с сербской армией, сделанная с большим опозданием, оказалась безуспешной. Сербские войска, вначале упорно сопротивлявшиеся, стали отступать через горы к Адриатическому побережью. Вместе с армией уходило правительство, дипломатический корпус, значительная часть населения. Путь сербской армии и беженцев, подвергавшихся непрерывным нападениям неприятеля, — этот крестный путь голодных и больных людей был усеян трупами. Армия потеряла почти две трети состава, жертвы среди населения не были сочтены. Многие из тех, кому удалось добраться до Адриатического моря, нашли свою смерть здесь. Остатки армии и населения были переправлены союзниками на остров Корфу. В начале 1916 года военные действия в Сербии прекратились.
Отвергнув предложение Германии о капитуляции и решившись на огромные жертвы, Сербия получила право на свое место в послевоенной Европе. Такое понимание событий, несомненно близкое автору, высказывает Вукашин Катич: «…свою судьбу мы делаем частью судьбы мира. Это самое большее, что мы можем. И самое трудное, что должны сделать».
Сербия, превращенная в огромное поле битвы, в изображении Д. Чосича становится гневным обличением войны вообще. Роман «Время смерти» имеет мощное антивоенное, антимилитаристское звучание. Д. Чосич показал войну такой, какой она была: окоченевшие, раздетые трупы солдат в окопах, разоренные, брошенные деревни, неубранные поля, разбитые дороги, по которым отступает армия и вместе с ней уходит от оккупантов население. Писатель находит точные, запоминающиеся детали в этой картине народного бедствия: черные флажки, по обычаю вывешенные на домах, где есть погибшие; свечи, зажженные учителем в сельской школе по убитым ученикам, и школьная доска, сверху донизу исписанная именами погибших; бой барабана, созывающий крестьян услышать имена убитых и списки новых рекрутов. Все эти факты, взятые из реальной жизни, становятся образами-символами военного бедствия. Остается в памяти эпизод бессмысленного жестокого уничтожения стреноженных лошадей. Гибель беззащитного коня, преданного друга человека, — образ, имеющий свою историю в гуманистической культуре. Этот эпизод вызывает непосредственные ассоциации с известнейшими произведениями европейского искусства, обличающими жестокость и бессмысленность войны. «Война — всегда несчастье», — говорит один из персонажей романа, и эти простые слова, вытекающие из всего описанного в книге, относятся не только к прошлому, они звучат тревожным предостережением.
Постоянное биение мысли, прежде всего мысли о будущем Сербии, оживляет созданную Д. Чосичем картину народного бедствия, которая без этого могла бы стать трагически безысходной.
Размах повествования, охватывающего все сферы жизни, значительность привлеченного исторического материала, постановка вопросов общенационального и даже эпохального масштаба, казалось бы, не могут оставить места для интереса к человеку, к личности. Но это не так. Правда о жизни человека и народа, по мнению Чосича, заключена не только в фактах и событиях, но в желаниях, чувствах и стремлениях людей. Для него всегда самым важным остается человек, его отношения со своим временем. Полемически заостряя эту мысль, писатель говорил: «… Знание о человеке всегда важнее, чем знание об эпохе, обществе, условиях. Шекспир и Толстой — величайшие писатели-историки именно потому, что они больше других знали о человеке, и знали о нем самое существенное». На историческом переломе, изображенном Д. Чосичем, действительность Сербии открывается во всей своей многозначности через отношения людей к трагедии страны и вообще к миру. Писатель как бы зондирует историю через индивидуальное сознание, чтобы выяснить то, что представляется ему наиболее существенным, — ее человеческое содержание.
Вопрос: что может человек? — встает и тогда, когда Д. Чосич развертывает широкие картины народного бедствия, и тогда, когда писатель концентрирует внимание на отдельных людях — полководцах и политиках, солдатах, крестьянах, медицинских сестрах. На примере судеб своих героев Д. Чосич показал, что во все времена велика ответственность человека. Найти в себе силы воспротивиться злу, смерти, когда это зло приобретает катастрофические размеры, — нелегкая духовная задача, и каждый человек решает ее самостоятельно. А из индивидуальных решений, состояний души, мыслей, поступков, как из атомов, складывается целое — возможность выстоять во «времени смерти», и не просто выстоять, но сохранить способность жить и стремление созидать.
Эпический размах «Времени смерти», прямое и непосредственное введение в роман сложнейших исторических процессов дают основание говорить о связи этого романа с мировой эпической традицией. Югославские критики, писавшие о романе, отмечали его близость к русской классике, и прежде всего к роману «Война и мир» Л. Толстого.
Упоминание «Войны и мира», героев Толстого — для русского читателя это не может остаться незамеченным — нередко встречается в романе Д. Чосича. Герои Д. Чосича в разной связи и по-разному вспоминают «Войну и мир». Сопоставления с Отечественной войной России 1812 года сербской военной ситуации многое открывают в мироощущении человека времени, о котором пишет Д. Чосич. Эти ассоциации свидетельствуют и о том, как глубоко вошло в сознание сербов произведение русской литературы, как велико культурное родство двух народов.
Ассоциации с «Войной и миром» не ограничиваются в романе репликами героев. Они становятся своего рода знаками авторской мысли. Д. Чосичу, несомненно, близка общечеловеческая правда героев Толстого. Однако часто его взгляд на историю, на войну, его понимание народа полемичны по отношению к высказанным Толстым мыслям.
Современный роман, особенно роман эпический, сложно соотносится со своим прошлым, в том числе и с классической эпической традицией. Это можно сказать и о «Времени смерти». В нем отчетливо прослеживается традиция классики и не менее отчетливо проявляется стремление автора подчеркнуть свое, рожденное опытом нашей эпохи, понимание действительности.
Величавое спокойствие художественного мира Л. Толстого не свойственно Чосичу; его мир трагически напряжен, в нем гораздо больше противоречий и контрастов, чем притяжений. За каждым человеком, за каждой группой, социальной или политической, присутствующими в романе, писатель оставляет право сказать о своем времени по-своему, в соответствии с собственной правдой. В сущности, весь роман — это страстные, полемические, оборванные и снова продолжающиеся диалоги о целях войны, о будущем Сербии, о возможности создания югославянского государства, о месте этого государства в послевоенной Европе. Об этом спорят политики, офицеры, студенты, радикалы, социалисты. Отсюда и своеобразие повествовательной манеры — свободное ассоциативное письмо, обилие диалогов и монологов, преобладание речи персонажей над авторским словом.
Предоставляя своим героям право высказаться, Д. Чосич никому не отдает предпочтения, и было бы ошибкой отождествить писателя с кем-либо из его героев и тем более полагать, что они высказывают исторически достоверные суждения. Ключ к пониманию романа — в его полифоничности. Такая «полифония» весьма ощутима и в ранних романах Д. Чосича, например в «Разделе». Во «Времени смерти» она лежит в основе произведения. Столкновение различных представлений, различных точек зрения позволяет Д. Чосичу передать сложную, переломную, полную взаимоисключающих явлений действительность Сербии в годы первой мировой войны.
С несомненностью можно сказать, что равноправное звучание «голосов» времени — вовсе не от холодного умствования. В своих романах Чосич никогда не выступает как бесстрастный повествователь, он всегда писатель, имеющий собственную, четкую, нередко полемически заостренную точку зрения на исторический путь своей страны. За спорящими, подчас взаимоисключающими, голосами героев явственно слышен голос самого писателя. Так что не равноправие голосов как частных правд своего времени определяет пафос «Времени смерти». Пафос романа определяют боль писателя за свой народ, за страдания и беды, выпавшие на его долю, и вместе с тем вера в народ, в его способность выстоять во всех испытаниях истории: «Один человек многое может, а народ — все».
