— Не беспокойтесь, полковник. Это моя дорога. Я вижу ее и во тьме.

Он закурил и ехал, не выпуская изо рта сигареты; огонек вспыхивал, разгорался и словно выводил узоры перед ним по Сувобору. Дорогой, скрытой за высокими изгородями, пригодными для обороны, узкой, как траншея; она извивалась так, что не увидишь встречного, зато еще быстрее можно укрыться от чужого глаза; на такой дороге человек в безопасности, если она ему знакома, а неизвестность постоянна, если не знаешь, что ждет впереди: кто-то караулит, подстерегает за поворотом, за кустом, за изгородью. В канаве. На скалистом утесе и на вершине. Тихо и неспешно двигаются по этой дороге через ямы и колдобины; по ней ходят те, кто должен идти, те, кому она принадлежит, кто ее знает, кто смеет, по чьей жизни и ради чьей жизни она петляет. Дорога раздваивается неожиданно; новая идет вверх по склону, а старая, прежняя, спускается ниже, к подножию, и соскальзывает в речку, где заглушают ее кусты, колючки или вовсе поедает вода. Все одно — идти ли по новой или по старой, они вновь встречаются, иногда остро, в лоб, не всегда ведут прямо и к цели, чаще поворачивают в обратную сторону и тогда тянутся рядом до первой речки или расстаются у мостика, а то вдруг обнимают друг друга, сливаются воедино. И уж потом, теперь единой колеей, устремляются к змеиным полянам, козьим пастбищам, подмытым скалам. Все наши старые дороги похожи одна на другую, расходятся в разные стороны, и нет им ни конца, ни края, и никогда не известно, куда они приведут. А он должен идти по той, что извивается во тьме.

Куда же нынешней ночью он соберет свою рассеявшуюся армию? И завтра он тоже не смеет остановиться.

Дождь внезапно прекратился на рассвете: тучи, разгрузившись, точно повозки с боеприпасами, с наступлением дня рассеялись по окраинам гор и поля битвы. От разбитого неба тепло, ароматно, беззвучно веяло осенью: белели клочья тумана над пустынными нивами и котловинами, сверкали обнаженные леса и сливовые сады. Нежный свет озарил промокших, покрытых грязью солдат и беженцев, перемешавшихся на пути отступления и спасения между угрюмыми безмолвными вершинами и долиной, по которой растерянно блуждала Колубара и шел бой.

Движение на дороге замедлялось и утихало: беженцы, солдаты, скотина, волочившиеся в пространстве между солнцем и фронтом, между тишиною Рудника, Сувобора и Малена и грохотом пехотного и артиллерийского сражения, словно бы стали равнодушны к тому, что в любую минуту их могут засыпать шрапнель и снаряды; словно бы люди и скот наперекор всему, что несли с собою война и поражение, желали подольше видеть и чувствовать этот свет и тепло солнца, прелое дыхание леса и размокшей земли, запах неба, в чьих глубинах теплые ветры весною, летом и осенью сохранили цветение и созревание, легкие и густые волны, исходившие от нив, лугов и садов; женщины и солдаты, старики и дети словно бы желали остановить этот полдень: встанут они, встанет и солнышко над венцами гор между Сувобором и Маленом. Встанет, вероятно, и все остальное.

И они стояли. Молчали, обратившись к солнцу и тишине. Позади кипел бой, раздавалась пальба. Они наслаждались светом, осенью, землею. Стиснутые между изгородями, в глине, в лужах, всяк сам по себе. Женщины и дети заглядывали в сливовые сады вдоль дороги, где было полно лошадей и солдат, смотрели на кавалеристов, которые спали возле своих расседланных, покрытых коркой грязи коней, прикорнув на седлах и привалившись к деревьям; спинами опирались они на старые сливовые деревья. Иногда по двое устраивались под одним деревом, привязав лошадей к веткам, и только один-единственный всадник спал в седле, обнимая дерево руками.

Чужие взгляды словно прогнали сон: мгновенно проснулся Адам Катич.

Конь его, Драган, стоял рядом, освещенный солнцем, грязный и жалкий. Огорчился Адам: самый красивый конь но всей Моравской дивизии больше не походил на себя. Грива слиплась от желтой глины. Вместо цветка на лбу — грязное пятно. На животе и на крупе — корка в палец толщиной. И смотрел на него конь оцепенело, с укоризною, ноздри неподвижные — обижен. Бока ввалились, голодный, бедняга. Адам встал, погладил его по морде, поднес полную торбу; Драган брезгливо передернулся, фыркнул, есть не стал. Еще бы, такому коню, лучшему в Поморавье, есть грязным, нечищенным. Адам поспешно взял щетку, гребень, свернул жгут соломы и яростно принялся оттирать и очищать своего коня. Сперва гриву — это от разрыва той чертовой «свиньи», что вчера днем, хрюкнув над изгородью, грохнулась почти перед самым их носом, троих разнесла в клочья, а его с Драганом отшвырнула к другому склону, оглушив и обдав грязью. Воняло порохом и кровью. На ветках куски мяса, человечьего и конского, кишки, обрывки одежды; по срезанному грабу и сломанным веткам шиповника струилась кровь. И нигде ни души, эскадрон умчался, бой гремел и звенел в голове; на солнце сверкнула вороная, подстриженная грива. Он отодвинулся, чтоб ее лучше видеть, обрадовался; Драган следил за ним, поворачивая голову. Соломенным жгутом Адам проворно и нежно очищал и растирал лоб лошади; белый цветок раскрывался между крупными глазами. Еще быстрее чистил он тонкую, лебединую шею коня; водил щеткой, чтобы вернуть вороной блеск, чтобы каждая шерстинка лежала как положено и сияла на солнце. Драган стал удовлетворенно раздувать ноздри, взгляды их встретились — в радужных зрачках коня отражалось несколько маленьких солнц. Адам бросил щетку, нежно принял в ладони продолговатую морду и погрузился в бездонные глаза лошади: вокруг солнц плыли холмы и облака под небесною голубизной. И вновь Драган сохранит ему жизнь, как было сегодня ночью, когда из всей их группы одному Адаму удалось преодолеть канаву под пулеметным огнем, а несколько его товарищей разбились о стволы деревьев, утонули, и только Драган, ястребом перелетев канаву, угодил в лужу, взял с места галопом, а потом по собственной воле остановился в укрытии позади мельницы.

Сейчас Адам целиком в чьих-то зеленоватых, невиданных прежде глазах — чей-то словно бы зеленый, светлый взгляд поглотил его: от дороги, с края канавы, стоя между коровой, старой женщиной и мальчиком, который держался за ее юбку, смотрела на него девушка, совсем юная, красивее Наталии, может ли такое быть на самом деле? Он выпустил морду Драгана, шагнул ей навстречу, к ее задумчивому взгляду, замер на месте — впервые в жизни видел он такие зеленые глаза, никогда прежде не доводилось ему встречать такой красивой девушки. Его охватила дрожь. Он поспешно вернулся к Драгану и, встав спиной к девушке, продолжал свое занятие. Не веря себе, вновь обернулся и еще раз посмотрел на девушку. Она по-прежнему строго и задумчиво наблюдала за ним и его конем; однако чуточку больше ее привлекал конь, нежели всадник. Да, она красивее Наталии. Поменьше, потоньше. Прижавшийся к ней мальчуган наверняка брат. Бабушка ведет корову. А отец с матерью? Он искал их взглядом в толпе стариков и женщин, на телегах, среди овец и свиней. Никто не был похож на нее.

Смутившись от собственного долгого и откровенного взгляда, Адам опять занялся Драганом, оттирал его могучую грудь, косые длинные плечи, крепкие колени, жилистые белые бабки, сидя на корточках, поворачивался к ней лицом; девушка, гораздо красивее Наталии, смотрела на него; он скреб по округлому животу коня; тот размеренно покачивался в такт его движениям; задержал ладонь на теплом бедре, на перевале между передними ногами: еще смотрит? Не бывает в жизни таких прекрасных девушек. Просто он две ночи не спал, утратил остроту зрения. И солнце его одурманило. Откуда сегодня солнце? Он продолжал скрести и чистить Драгана, твердо решив не смотреть больше в ее сторону, пока не покончит с обращенным к ней лошадиным боком. А когда перешел на другую сторону, замер, опершись ладонями на круп Драгана, и долго не сводил с нее глаз, она по-прежнему, в глубокой задумчивости, глядела на лошадь, на Сувобор и висевшее над ним солнце — самая красивая девушка, какую ему доводилось видеть. Он вяло чистил коня, изредка и на миг встречая взгляд ее зеленых невиданных глаз. Ласкал Драгана, похлопывал, гладил, ошеломленно смотрел на нее. Отошел чуть подальше — издали взглянуть на лошадь: еще бы копыта и бабки отмыть, и станет Драган для нее тоже самым лучшим конем, какого доводилось ей видеть. Да он такой и есть, если она глаз с него не сводит. Он осмотрел себя: грязный, оборванный, обувь разбита; провел рукой по лицу: небритый, жалкий, потому она и не замечает его.