Иногда аффектация героя ставит его в смешное положение. А он не замечает этого: «Я сел рядом с ней, и Мария позволила мне утирать слезы моим платком, когда они падали, — потом я смочил его собственными слезами, потом слезами Марии — потом своими — потом опять утер им ее слезы — и когда я это делал, я чувствовал в себе неописуемое волнение, которое невозможно объяснить никакими сочетаниями материи и движения». Так описывает Йорик свою встречу с девушкой, сошедшей с ума от любви, попутно делая выпад против материалистического учения об источнике чувств. Но Стерн равно подшучивает и над вульгарно-материалистическим объяснением того, как зарождаются чувства, и над чрезмерной экзальтированностью своего героя.

Портрет героя неоднозначен, но психологически точен. Йорик воспринимает противоречия человеческой натуры как нечто неизбежное и непреходящее. Видя ограниченность человеческих возможностей и еще более ограниченность способности познания человека, он может лишь горько посмеяться над этими противоречиями, но не пытается ничего исправить. Ненужным и бесплодным считает он и сатирическое осмеяние действительности. Отсюда и возникает равнозначное приятие добра и зла, демонстративный аморализм.

Суть искусства Стерна, по выражению И. Верцмана[8], в том, что он провозгласил своим девизом «мудрость, скорбящую в оболочке шутовского юмора над трагическим ходом жизни».

«Сентиментальное путешествие» стало кульминацией в развитии английского сентиментализма, а Йорика можно назвать провозвестником героя нового типа, который будет разработан позднее в реалистической прозе XIX столетия.

Письма Стерна и его «Дневник для Элизы» также представляют не только историко-культурный интерес. В них продолжает усложняться образ «я»-рассказчика. Герой живет одновременно в мире реальном и в мире иллюзии на земле с ее вполне реальными заботами и неприятностями и в царстве грез. Стерн продолжает добиваться той же цели: показывая сложность и непостоянство человеческого характера, он демонстрирует новые пути изображения человека.

Творчество Стерна получило широкий отклик за пределами Англии, оказав большое влияние на европейскую литературу, в частности на литературу Германии и России. Одним из примеров такого влияния могут служить «Письма русского путешественника» Карамзина (1801). Отклики на творчество Стерна встречаются у Пушкина и Гоголя, у многих русских авторов второй половины XIX столетия.

«Необычайнейшим из людей» и «самым гениальным поэтом Шотландии» назвал Вальтер Скотт Роберта Бернса (Robert Burns, 1759–1796), бедного крестьянина, ставшего выдающимся художником слова. Его страна была страной героической и трагической судьбы: в 1707 г. она после тяжелой многовековой борьбы, полной сложнейших перипетий, оказалась соединенной с Англией и испытала ее сильнейшее влияние. В результате быстрого роста буржуазных отношений, огораживания и промышленного переворота начали исчезать древние клановые традиции, произошло массовое обнищание свободных земледельцев и мелких ремесленников. Два восстания против англичан (1715 и 1745 гг.) были жестоко подавлены и привели к еще большему усилению гнета, налогового и бюрократического нажима на беднейшее население. Такова социально-политическая ситуация, в которой развивалось творчество Бернса. С юных лет в его сознании переплетались обостренное чувство национальной гордости прошлым Шотландии и скорбное ощущение трагизма ее настоящего.

Как человек и как поэт Бернс формировался под перекрестным влиянием двух национальных культур, шотландской и английской. Их взаимодействие сложилось издавна, но после унии общегосударственным языком стал английский, а шотландский был низведен до уровня диалекта. Господствующие классы Англии пытались насадить свою культуру, что не могло не породить в побежденном, но не сломленном народе упорного желания сохранить национальные традиции, сберечь родной язык. Творивший в этих условиях Роберт Бернс сумел подняться и над рабским преклонением перед английской культурой, и над национальной ограниченностью, сумел вобрать в свою поэзию все лучшее из обеих литературных традиций, по-своему осмыслив и синтезировав их.

Короткая жизнь Бернса прошла в непрерывной борьбе с нуждой, в тяжелом труде на фермах, аренда которых была выгодна только землевладельцам. Столкновения с алчными и грубыми собственниками, с ханжами-проповедниками кальвинистских общин и обывателями в деревушках юго-западной Шотландии, где провел детство и юность поэт, рано познакомили его с неравенством и притеснениями бедняков. Человек независимого ума и гордой души, он глубоко сочувствовал таким же, как он сам, бесправным труженикам.

Образование его ограничилось уроками отца, знавшего грамоту и счет, чтением скудной, но бережно хранимой домашней библиотечки. Страсть юноши к знаниям заметил и развил скромный сельский учитель, друг его отца. Богатый духовный мир поэта, его великолепное мастерство — все это обретено в непрерывном и упорном самообразовании.

Поэтическое дарование Бернса проявилось рано. Первое стихотворение о светлой отроческой любви («Прекрасная Нелли») сочинено в 15 лет. За ним появились и другие песни. Их подхватывали, запоминали друзья Бернса сельская молодежь, местные интеллигенты. По подписке таких почитателей в провинциальном городишке в 1786 г. впервые вышла скромная книжечка его стихов («Кильмарнокский томик»). Ни она, ни эдинбургское издание более объемистой книги поэм и лирики («Эдинбургский том», 1787), ни даже «мода» на поэта-пахаря в салонах Эдинбурга не изменили участи Бернса. Он провел в этом городе около двух лет, бывал в «высшем свете», где вызвал лишь снисходительное любопытство и пересуды, но по-прежнему жил в тисках нужды и безденежья, в тревоге за родных, без всякой уверенности в завтрашнем дне. В «Стансах на ничто» он смело назвал ничтожествами тех, с кем столкнулся в Эдинбурге, — скупердяя-ростовщика, придворного, пролезшего в пэры, священника, рвущегося к высшему сану, льстивого поэта-лауреата, надменную и развратную светскую даму. Они равнодушны к поэту, к бедам тружеников.

В ранних поэтических опытах Бернса отчетливо видны следы знакомства с поэзией Поупа, Джонсона и других представителей просветительского классицизма. И позднее в поэзии Бернса нетрудно обнаружить переклички со многими английскими и шотландскими поэтами. Но Бернс никогда не следовал традициям буквально, он переосмыслил их и создал собственную. То же можно сказать и об отношении Бернса к фольклору — основе его поэзии. Оно выражается не во внешнем подобии мотивов и форм, но в глубинном постижении им сути народного творчества и органичном слиянии его с передовыми идеями века. В народной песне авторская личность растворялась, а Бернс слил голос народа с поэтическим «я», живущим в настоящем. Главные темы его поэзии любовь и дружба, человек и природа (человек — сын природы и труженик в ней, она кормит и формирует его).

Вместе с тем в стихах и поэмах Бернса рано осмыслены столкновения личности и народа с общественным насилием и злом. Впрочем, противопоставление интимной и социальной лирики у Бернса совершенно условно. Любовь — чувство естественное, лежащее в самой природе человека, — не раз в стихах поэта предстает глубоко враждебной строю отношений, господствующих в дворянско-буржуазном обществе. Уже ранняя лирика — это стихи о правах молодости на счастье, о ее столкновениях с деспотизмом религии и семьи. Любовь у Бернса всегда сила, помогающая человеку отстоять любимое существо, защитить его и себя от лицемерных и коварных врагов. Поэт не раз лично сталкивался с ханжеством церковников. Он отверг и высмеял его в «Приветствии своей внебрачной дочери» (1785). В стихах Бернса часто отрицалось религиозное понимание смысла человеческой жизни. В «Погребальной песне» он спорит с апологией смерти как «лучшего друга бедняков» на пути к «загробному блаженству». Та же тема, в блестящем сочетании сатиры и юмора, раскрыта в стихотворении «Смерть и доктор Хорнбук», в котором пародируются как поэтизация ее, так и корыстолюбие врачей, наживающихся на смерти. Великолепен реалистический портрет доносчика, развратника, лицемера в «Молитве святоши Вилли» и «Эпитафии» ему же, где реальный факт стал поводом для смелых разоблачений ханжеской доктрины кальвинизма. Тупость священника и его паствы, внимающей глупейшему «истолкованию» евангельского текста, осмеяна в дерзкой сатире «Телец».