Даша хотела уже заплакать от жалости к себе, но услышала телефонный звонок. Она ответила:

– Да? Слушаю.

Номер не высветился, и она услышала голос Бога, она сразу поняла, кто это, даже не стала спрашивать. Г. Б. долго кашлял в трубку.

– Курить меньше надо, – подумала она.

– Мала ещё мне советовать, – сказал Бог, – и ты принята, мне понравились твои ответы, не люблю слишком умных, – сказал он.

Даша не поняла, комплимент это или критика. Вроде комплимент – понравились ответы, а вроде критика, она, значит, не слишком умная, обидно.

Бог ждал, что Даша ответит, а она молчала и совсем не знала, что сказать: что говорить-то, он ведь и так про неё всё знает.

Он покряхтел и продолжил:

– Будешь, деточка (деточка? – она скривилась от подступивших слёз, это я – деточка?), писать для людей сценарии их жизни, – сказал Бог. – Пиши во сне, обычно так живенько получается, когда во сне пишут, а когда наяву, очень надуманно выходит, я так не люблю, – хмыкнул он. – Напишешь ночью, а утром мне посылай.

– Как? – пискнула Даша.

– Да как хочешь, – сказал он, – хочешь – по Сети посылай: мой сайт латинскими буквами Boga_net.ru, и всё. Хочешь, по почте, напишешь на конверте «Мои слова да Богу в уши» и можешь не беспокоиться: дойдёт письмо как миленькое, а хочешь – по дороге в магазин положи в любую свободную тележку, у тебя супермаркет поблизости есть какой-либо?

– Есть, – прошептала Даша.

– Вот и ладненько, и тоже до меня дойдёт, – он хихикнул, – а хочешь, – говорит, – брось в помойку, только в целлофановый пакет заверни, тоже дойдёт, может, запачкается немного, но не переживай, я да проктологи – мы люди не гордые, привыкли в людском дерьме копаться и жизнь с нужной стороны видим.

Даша послушно кивнула, будто он мог её видеть.

– Ну до свиданья, – сказал Бог, из его уст «до свиданья» звучало довольно зловеще, подумала Даша, и на автомате ответила:

– До скорого.

– Он хохотнул:

– Не спеши, милая, успеешь.

Даша впервые поговорила с Богом не так, как привыкла лет с четырнадцати и до последнего времени, пока не взбунтовалась, мысленно, а по-настоящему и положила трубку с ощущением, что на Бога положишься – не обложишься, и настроение у неё поднялось. Получив работу сценаристки Г. Б., Даша начала по-другому смотреть на многие вещи. Она стала очень тщательно готовиться ко сну, в смысле – к сновидению. Она ложилась теперь не позже одиннадцати, потому что заметила, что, когда она засыпает в четыре, то снятся ей преимущественно кошмары. Ну ладно, если ей одной, но теперь эти кошмары могли повлиять на других людей, чего по природной своей деликатности Даша никак не могла допустить, её сценарий мог испортить жизнь никак не связанных с ней и поэтому не обидевших её людей. По той же самой причине ей пришлось отказаться и от ужинов.

Даша небезосновательно считала себя оружием, то есть орудием Бога, поэтому – держала себя в чистоте внешней и внутренней и в боевом состоянии. Она чувствовала себя приблизительно так, будто это про неё сказано: «Мне отмщение и аз воздам», – и она даже слегка гордилась собой. Она и спать теперь стала, как пожарные, каждую свободную минуту, и записывала пришедшие к ней сны почти как Вера Павловна. Приходилось класть рядом записную книжку и ручку, чтобы поймать ускользающие видения. Это мешало ей спать, в смысле ответственность: заснуть от чувства ответственности иногда не удавалось очень долго, и от этого тоже снились кошмары. Она их очень тщательно записывала. Ей часто снились младенцы-мальчики, что, как известно предвещает маету, пустые хлопоты и разочарования, чего Даше в жизни и так хватало, и без снов. Например, приснился ей кошмар, она была ошарашена, убита, но послушно схватила ручку и дрожащими буковками записала:

Мы дома: мать, отец, я и маленький, до года, ребёнок, не мой, типа внук или ребёнок знакомых. Три раза прилетают самолетики игрушечные, он их ловит, на балконе один раз, второй, потом третий раз на кухне, большой игрушечный самолет, ребёнок ловит его, я помогаю, но самолет вылетает в открытое окно, и ребёнок, поймав его, выпускает из рук и падает спиной в окно. Я стою и держу в руках дурацкий большой самолёт, который я автоматически поймала. Слышен звук падения. Отец и мать смотрят на меня понимающе и прощающе, немного укоризненно, собираются и молча обречённо спускаются вниз. Я малодушно остаюсь дома.

Она записала это всё очень старательно, но никак не могла представить, чем это может помочь Г. Б. в его работе по обустройству мира, но договор есть договор, она оформила сон и отослала его на указанный им сайт.

В другой раз ей приснилась затерянная деревенька между лесом и затопленными лугами. Там живут умершие мать и отец, я у них, у мёртвых, в гостях. Надо уезжать. Мать, как всегда, приспосабливает плошки под хозяйственные нужды. Звучит песня, я залезла куда-то высоко, типа на чердак, что ли, срываюсь, но цепляюсь за оконные ручки и быстро и легко соскальзываю вниз на траву без потерь. Спешу с девчонками на поезд: уезжаю надолго, навсегда. Там, в вагоне, ко мне спиной спускается с верхней полки мой бывший. Хотя я не вижу лица, но точно знаю, что это он.

Что можно почерпнуть из этого сна, Даше тоже было неясно, единственное, что и при жизни её мама всё время что-то приспосабливала под хозяйственные нужды. Тазы, миски, корыта на даче, то есть в деревне. Даша так и видела её своим внутренним зрением: невысокую, худенькую, жилистую, в зелёном выцветшем фланелевом пятидесятых годов лыжном костюме, всё время чем-то занятую, ну что может быть полезного в таком сне для Бога, думала Даша, но ему-то как раз и понравилось, он ей благодарность «по мылу» прислал.

Даша обалдела и уже без страха послала на днях ему последний на настоящий момент сон. Она накорябала от руки, потому что Сети не было, и отправила по почте в конверте:

Я за старым чертёжным огромным тёмным деревянным столом, как в ПКО на проспекте Мира, где сейчас остался Гознак, приходит мой старый (который недавно умер), и мы занимаемся чем-то по работе. В окна, огромные квадратные, смотрит и шелестит зелёная ясеневая редкая листва, перебиваемая солнцем, проходят и трясут со звоном пол трамваи. Лето.

Я почему-то сплю на земле, но чистые простыни, одеяло, тепло и мягко, рядом горит костёр. Мне очень уютно, и я сплю, как всегда, раздетая. Подходит Андреич, полностью одетый, в пальто, и спрашивает меня, как дела, я лёжа отвечаю, при этом думаю, приляжет он со мной или нет. Я не встаю, продолжаю лежать и отвечаю ему что-то незначительное. Через некоторое время он всё-таки спокойно, как так и надо, раздевается и ложится рядом. Но он меня не касается, нас разделяет простыня. Потом он так спокойно обнимает меня, наши руки находят друг друга, пальцы очень нежно переплетаются, типа не бойся, я с тобой. Я и он чувствуем нежность.

У меня во рту кусочек сырого мяса, я проглатываю первый кусок и только после этого вспоминаю, оно же сырое! и отношу остаток на полевую кухню.

Мы с Наташкой решили куда-то пойти, идём и попадаем на очень крутой склон, удержаться на нём почти невозможно, он ровный, покрыт зеленой короткой травой и резко, градусов под семьдесят, спускается к обрыву, мы цепляемся за траву, пытаясь удержаться, и я думаю, что зря мы туда пошли, но делать нечего, и мы изо всех сил ногтями, пальцами цепляемся за траву, на наших глазах на склон выезжает, почти прилетает красная блестящая машинка с девушкой за рулем, и мы, молча от страха, от сознания, что сделать ничего не можем, смотрим, как она тут же съезжает в пропасть, на лице у неё ничего не успевает отразиться.

Мы, цепляясь, вгрызаясь ногтями, проходим этот опасный участок и попадаем в магазин одежды с высокими стеллажами, мы выбираем одежду. У меня в руках комплект: нижняя кружевная прямая, длиной до колен, юбка и верх вроде комбинации, тоже из бежевого кружевного полотна. Производства Прибалтики. Подшито плохо, стянуто, я начинаю растягивать подпушку, и нитка лопается, я прохожу руками по всей подпушке, и нитка, которой всё это подшито, периодически лопается, мне делает замечание какая-то женщина, я со знанием дела ей отвечаю, что я сама шью и знаю, что делаю. Проходит Вадим, и я забочусь, чтобы он не заметил, что на мне нет нижнего белья и сверкают мои голые бёдра. Он говорит: ты же уволилась у Андреича? Да, киваю я.