— Официант! Замените, пожалуйста, бокал. Я уронила в него кусок лангусты.

Она не теряла нити мысли, хотя время от времени все так же посматривала в зеркало и, казалось, даже прислушивалась между делом к разговору дамы в бриллиантах с молодыми людьми.

— Как вы думаете, кто они? — спросила она вдруг.

— Трудно сказать. Во всяком случае, не сыновья.

Женщина прыснула.

— Да просто альфонсы! И встретила она их недавно Возможно, между ними еще ничего не было: вон как те двое свирепо переглядываются, не зная, кто выиграет партию. Я говорю о ней… Ладно! Держу пари, у нее лавка съестного, рыбная или колбасная, в хорошем квартале, где дела идут неплохо. Можно и позволить себе неделю-другую на юге.

Г-ну Монду принесли бифштекс.

— Сейчас будут готовы и колбаски.

Женщина продолжала:

— Меня зовут Жюли, это мое настоящее имя. А танцевала я под именем Дейзи. Посетители приходили к аперитиву — это самые приятные минуты: тогда там еще нет девиц. Мы были как друзья. Хотите верьте, хотите нет, но большинство из них относились ко мне почтительно. Они приходили туда, чтобы сменить обстановку после работы, отдохнуть от семьи, понимаете?

Был там один толстячок вроде вас, самый шикарный из всех, так он, представляете, бегал за мной чуть ли не три месяца.

Я знала, чего он хотел, но не торопилась. Он приезжал из Рубе, был человек известный, богатый. До ужаса боялся, что его увидят возле кабаре, и всегда отправлял вперед рассыльного удостовериться, нет ли кого на улице.

Он не хотел, чтобы я танцевала. Он снял мне хорошенькую квартирку на тихой улочке с новыми домами. Все так бы и продолжалось, не встреть я Жана. Когда он появлялся, то всегда приносил съестное — самое лучшее, что находил: лангустов раз в десять больше, чем здешние, ананасы, первую клубнику в маленьких, проложенных пенопластом коробочках, шампанское, и мы устраивали праздничный обед.

И вдруг совсем другим тоном она спросила:

— О чем бишь я рассказывала? Он не понял. Она кивнула на соседний столик, наклонилась и прошептала:

— Говоря с парнем о рыбе, она заметила, что никогда не позволила бы себе продавать ее по такой цене. Я была права: она торговка рыбой! Что же до молодых людей, то, видимо, до сегодняшнего вечера они жили как кошка с собакой.

— О чем я говорила?.. Ах да, что вы должны знать: я ничем не обязана Жану. Напротив! Время от времени я заходила в «Красный шар». Как посетительница. У меня там остались хорошие друзья. Но я вела себя строго, можете мне поверить.

Тогда-то я и встретила Жана. Он служил в скобяной лавке, но сначала фанфаронил — он, мол, из высших кругов. Все, что зарабатывал, уходило на одежду и выпивку. Да и красивым его не назовешь.

На свою беду, я попалась. Не пойму, как влюбилась. Сначала он говорил, что покончит с собой, если я отвергну его предложение, устраивал мне сцены по любому поводу.

Он был такой ревнивый, что я не решалась выходить из дома. Он ревновал даже к моему другу, и жизнь стала просто невыносимой.

«Вот и хорошо! Мы уедем, и ты будешь принадлежать только мне», твердил он.

Но я-то знала, что он зарабатывает всего две тысячи франков в месяц и часть должен отдавать матери.

Так вот, он добился чего хотел. Однажды вечером пришел весь бледный.

Я была со своим приятелем. Он вызвал меня через привратницу, которая жила на первом этаже.

«Мадмуазель Жюли, не могли бы вы спуститься на минутку? «

По его виду привратница тоже сообразила, что дело серьезное. Он стоял в коридоре. Как сейчас вижу: торчит у вешалки, в свете цветного фонаря.

«Он у тебя?» — процедил Жан сквозь зубы.

«Что с тобой? Ты в своем уме? «

«Сейчас же спускайся. Мы уезжаем».

«Уезжаем?» «Возьми что можешь. Поезд в двенадцать десять».

И совсем тихо — от него пахло спиртным:

«Я взял кассу».

Вот как все произошло. Что оставалось делать? Я сказала ему, чтобы ждал меня на улице, а сама снова поднялась наверх. Своему приятелю я объяснила, что моя сестра, которая ждет ребенка, просит меня немедленно приехать.

Бедняга ничего не заподозрил. Разочарованный, он сделал большие глаза, поскольку в тот вечер еще ничего не получил.

«Ладно, попробую прийти завтра».

«Да, приходи завтра».

Он ушел. Я подняла шторы и увидела Жана, который стоял под газовым фонарем на углу. Я побросала вещи в чемодан. У меня был только этот.

Пришлось оставить еще совсем новые платья и три пары обуви. Мы сели в ночной поезд. Жан очень боялся. Ему везде мерещились полицейские. Даже в Париже он не чувствовал себя в безопасности и не захотел остановиться в гостинице, опасаясь, что у него попросят удостоверение личности, поэтому мы сразу же пересели на марсельский поезд.

Что я должна была ему сказать? Сделанного не воротишь. Сюда мы приехали ночью. Почти час бродили с вещами по улицам, прежде чем он решился зайти в гостиницу.

Она поглощала намазанную горчицей колбаску и время от времени похрустывала маринованным огурчиком.

— Он сразу же заболел. Я сама ухаживала за ним. По ночам его мучили кошмары, он громко разговаривал, порывался встать, бился — пришлось его удерживать.

Так продолжалось неделю. А знаете, сколько он взял? Двадцать пять тысяч франков. С этими деньгами он хотел сесть на пароход в Южную Америку.

Но в Марселе таких не оказалось. Все отправлялись из Бордо.

Вчера вечером я почувствовала, что задыхаюсь, что устала, что мне не хватает воздуха, и я сказала ему, что часок пройдусь. Мне надо бы догадаться, что такой ревнивец, как он, отправится следом. Да, может, я и догадывалась, но это было сильнее меня. Выйдя из дома, я даже не оглянулась. Через две улицы отсюда — не знаю их названия — я увидела свет, как в «Красном шаре», услышала музыку. Мне так захотелось танцевать, что удержаться не было сил. Я вошла. Она резко обернулась, словно вдруг почувствовала за спиной присутствие человека, о котором говорила, но увидела лишь молодую пару во всем новом, таких напомаженных и улыбающихся, что с первого взгляда становилось ясно — это их свадебное путешествие.

— Интересно, куда же он мог пойти? Насколько я его знаю, он ведь способен сдаться полиции. А если все еще бродит по Марселю, то мне следует быть настороже. Да-да!

Я потанцевала. Какой-то человек, на вид весьма приличный, похоже торговец апельсинами, предложил проводить меня.

Выходя с ним из дансинга, я увидела Жана, стоявшего на краю тротуара.

Он ничего мне не сказал. Просто пошел. А я, оставив мужчину, которого вряд ли узнаю, если увижу снова, бросилась за ним.

— Жан! — кричала я. — Послушай!

Он вернулся в гостиницу стиснув зубы, бледный как полотно. Начал собирать чемодан. По-всякому обзывал меня.

И все равно, клянусь вам, я любила его. И даже сейчас, встреть я его…

Столики пустели. Залы заполнились сигаретным дымом, запахами спиртного и ликеров.

— Кофе? Рюмочку ликера?

Еще одна картина, которая часто поражала г-на Монда и которую он подмечал на парижских улицах, вглядываясь в окна ресторанов: двое друг против друга, а между ними уже пустой столик, испачканная скатерть, чашечки с кофе, рюмки с коньяком или ликером — немолодой полный мужчина со свежим цветом кожи, счастливыми, чуть беспокойными глазами, и женщина, которая держит сумочку на уровне лица, подправляя перед зеркальцем верхнюю губу, изогнутую в форме буквы «л».

Г-н Монд мечтал об этом. Он завидовал. Жюли подкрасилась, заглянула в сумочку, подозвала официанта.

— У вас есть сигареты?

И губы ее сразу же окрасили бледный кончик сигареты розовым цветом плоти, еще более женским, чем женская кровь.

Она рассказала все. До конца. И теперь, опустошенная, смотрелась в зеркало через плечо спутника, и маленькие складки на лбу выдавали озабоченность, вновь охватившую ее. Речь шла не о любви — о жизни. Что думала она на самом деле? Два-три раза она бросала на мужчину быстрый оценивающий взгляд, прикидывая, может ли он ей пригодиться.