На выручку приходил Чойбалсан. Он свободно говорил и читал по-русски.

— Нам, монголам, нужна такая газета, как «Правда», — часто говорил Сухэ-Батор своему другу. — Через газету мы сможем разговаривать с самыми далекими кочевьями. Слова нашей правды, как разящие стрелы, понесутся по степи. Мы так и назовем ее — «Монгольская правда». Я мог бы обучить первых наборщиков.

Каждое утро Сухэ-Батор и Чойбалсан отправлялись на строевые занятия в школу красных командиров. Вернее, это были краткосрочные курсы. Они организовались недавно. Нормальная жизнь в Иркутске только еще налаживалась. Красная Армия вступила в город 7 марта 1920 года. Советы здесь были восстановлены еще в январе в результате восстания рабочих и солдат, руководимых Иркутским комитетом РКП (б).

Чойбалсана, как совершенно незнакомого с военной службой, зачислили в младшую группу. Сухэ-Батора после проверки поставили на командирскую должность. На берегу Ангары на полигоне он обучал красноармейцев владеть шашкой, на полном скаку преодолевать барьеры, рассекать одним ударом глиняное чучело, передавал тонкое искусство фехтования. На строевых кавалерийских занятиях не было ему равных. Стрелял он без промаха, чем приводил в восхищение командиров и бойцов. Он быстро сдружился с этими людьми и сразу же завоевал их уважение и доверие. Он был своим среди своих и очень гордился этим.

— Лучшего инструктора-кавалериста трудно подыскать! — говорил с восторгом начальник курсов, человек бывалый и знающий толк в верховой езде. — Оставались бы вы, Сухэ Дамдинович, у нас навсегда.

Сухэ-Батор только улыбался. Он вошел в новую для него среду как-то сразу и незаметно, и сейчас никто даже не мыслил, что в один из дней Сухэ-Батор может оставить курсы и уехать в свою далекую Монголию.

Но Сухэ-Батор не только учил, но учился и сам. Встречался он с Чойбалсаном на теоретических занятиях. Здесь все шло не так гладко, как на строевой. Он слабо знал русский язык, и очень часто Чойбалсан должен был переводить ему содержание лекций. Пытливость Сухэ-Батора не знала границ. Он не принимал слов на веру, то и дело задавал вопросы. И не раз случалось так, что после занятий Сухэ-Батор и преподаватель оставались вдвоем в пустом классе и беседовали до поздней ночи. И, к стыду своему, преподаватель иногда вынужден бывал сознаться, что не может широко осветить вопрос. Тогда обращались за помощью к компетентным людям. В каждую, самую запутанную проблему Сухэ-Батор стремился внести ясность и не мог успокоиться до тех пор, пока не докапывался до самой сущности. Он привык мыслить четко и образно. Такой же четкости требовал и от других. Он не боялся показаться смешным и неосведомленным. За короткий срок он должен был узнать бесконечно много, удержать всю сумму знаний в своей голове, чтобы понести свет ленинского учения в монгольские степи. Он работал очень много, а спал очень мало. Никакой мозг обыкновенного человека не смог бы вынести подобной нагрузки. Но даже железный организм Сухэ-Батора стал сдавать. Появилась бессонница. Кровь с шумом билась в виски, голова кружилась. Глубоко ввалившиеся глаза слезились. Кожа на запавших щеках приобрела землистый оттенок. Сказывалось и скудное питание. В конце концов Сухэ-Батор слег в постель.

— Воспаление легких, — определил врач. — Должно быть, продуло холодным ветром с Ангары. В госпиталь!

Но Сухэ-Батор запротестовал. Он чувствует себя не так уж плохо и просит оставить его здесь. После долгих разговоров его все же оставили. Чойбалсан прекратил занятия. Он страшился за жизнь друга и никому не доверял уход за ним. Он сидел на краю кровати, положив руку на горячий лоб Сухэ-Батора, и чувствовал себя бесконечно одиноким. Вестей от делегации, уехавшей в Москву, не поступало. Первая и последняя телеграмма была послана из Омска. Удалось ли им благополучно добраться до Москвы? В тылу бесчинствуют бандиты, и путь до советской столицы полон опасностей.

Через неделю Сухэ-Батор почувствовал себя лучше.

— Мы теряем драгоценное время, — говорил он слабым голосом. — Разве я ехал в Иркутск для того, чтобы валяться в теплой постели? Я ехал сюда учиться. Передай начальнику курсов, что я совершенно здоров. Ну, а если врач запрещает выходить на улицу, то пусть присылают преподавателя сюда.

Чойбалсан знал, что отговаривать друга бесполезно, и покорно отправился в штаб. Преподаватель не замедлил явиться. Это был начальник разведотдела 5-й армии. Он немного знал бурятский язык, имел большой боевой опыт и был в курсе всех событий на Дальнем Востоке. На столе, на койке и даже на полу появились листы топографических карт. Сухэ-Батор любил топографию. Оживал обыкновенный помятый лист, и перед глазами вставали горы, виделись пыльные дороги и глубокие лощины, реки и леса. Карта говорила своим языком, понятным прирожденному воину Сухэ-Батору. Как жаль, что не было карт, когда они воевали с изменником Бабужабом и его разбойным гуном Самбу! Единым взглядом можно охватить всю землю. Самбу тогда не ушел. Его пленили цирики Сухэ-Батора. А если бы была карта, то, возможно, это удалось бы сделать намного быстрее. Тактика тоже была своим близким предметом.

Тактика — это жестокие схватки с врагом, это военная хитрость, это особый род мышления. Есть еще такое понятие, как стратегия. Здесь уж нужна государственная голова… У партии тоже должна быть своя стратегия и тактика. Привести в движение массы куда труднее, чем выиграть один, пусть даже самый кровопролитный, бой. Боем можно управлять с седла. Сражениями управляют штабы. Нужен штаб революции — Центральный Комитет Народной партии. Нужна разведка, нужны органы пропаганды и агитации. Тактика, стратегия, политика… Как тесно переплетены они сейчас!..

Иногда заходил Купон, сжимал сухой ладонью руку Сухэ-Батора. Купон был осведомлен в международных вопросах. Он говорил о судьбах Монголии, о Китае.

В Китае растет национально-освободительное движение, и ни Чжан Цзо-лин, ни Цао Кунь, ни Ван Чэнь-юань, пришедшие к власти, не смогут задушить его. Сунь Ят-сен еще вернется в Кантон, который вынужден был покинуть под давлением милитаристов, Не так давно Сунь Ят-сен послал через Америку приветственную телеграмму Владимиру Ильичу Ленину, в которой заявил о своих симпатиях к Советской России. А китайцы, проживающие на советской территории, принимают самое активное участие в борьбе Красной Армии против интервентов и белогвардейцев.

Пришло письмо из Монголии. Первое письмо! Чойбалсан нетерпеливо вскрыл конверт, пробежал глазами неровные строчки, и глубокая складка легла у его рта.

— Плохие вести, черные вести… — Он замолчал, будто не решаясь говорить дальше. — Чжалханцза хутухта и Цэцэн-хан упросили Цао Куня прислать в Ургу вместо бежавшего генерала Сюя опять все того же Чен И. Они снова воюют за «64 пункта». Хатан-Батор Максаржаб, который после бегства Сюй Шу-чжена вернулся в Ургу и вновь стал военным министром, арестован. Арестовали и Манлай-Батора Дамдинсуруна. Гамины их пытали.

Чен И назначил своими помощниками Чжалханцзу хутухту и шанцзотбу Шамжава. Го Цай-тянь остался во главе оккупационных войск и присягнул новому чжилийскому правительству. Монгольскими цириками командует теперь чахар гун Самбу, тот самый, которого ты когда-то взял в плен.

Жамьяна схватили. Он не вынес пыток и предал всех. Члены партии брошены в тюрьму. Их обвиняют в том, что они ведут борьбу за восстановление автономии. О нашей делегации узнали из пекинских газет. Послушай: «…араты Монголии готовят революционное восстание, семь «заговорщиков» пробрались через границу и просят помощи у Советов…» В Урге расклеены объявления. За голову каждого из нас назначено вознаграждение в десять тысяч мексиканских долларов. Урга объявлена на военном положении.

Сухэ-Батор глухо застонал. Сейчас его место было в Монголии, а он лежал больной и беспомощный. Товарищи арестованы… Жамьян… Зайсан Жамьян, старый учитель, предал… Максаржаб арестован… Значит, он за нас, все-таки за нас!.. Максаржаб не предал, не обманул. Недаром его называют булатным богатырем. А Жамьян не вынес пытки. Жамьян, учивший босоногого Сухэ выводить первые буквы…