В 1918 году приказом Хатан-Батора Максаржаба самый способный младший офицер Дамдины Сухэ был назначен командиром пулеметной роты. Максаржаб рьяно взялся за перестройку армии на европейский лад. Он знал, что китайское правительство Дуаня рано или поздно постарается прибрать Монголию к рукам, и готовил врагу достойную встречу. При дворе Максаржаба по-прежнему ненавидели, но он был самым искусным военачальником, твердым, решительным защитником нации. Командование армией он принял на себя, с презрением относился к своему заместителю, а вернее соглядатаю, подосланному правительством, князьку Баяру. Баяр путался в ногах, доносил, пытался отменять приказы военного министра. Это был мелкий завистливый и бездарный человек, мечтавший, как бы спихнуть Максаржаба и самому занять его пост. Свою ненависть к Максаржабу он переносил и на любимцев военного министра. Командир пулеметной роты Дамдины Сухэ был отмечен военным министром, и Баяр сразу же возненавидел Сухэ, этого голодранца, вожака цириков.

Организация периферийных, или худонских, войск, вооруженных луками и стрелами, пиками и мечами, фитильными и кремневыми ружьями, уже давно пришедшими в негодность, оставалась все такой же, как и при маньчжурах. Каждый хошун делился на сомонные ведомства по сто пятьдесят юрт или семейств, обязанных выставлять на случай войны сто пятьдесят всадников. Сомонами-эскадронами командовали сомон-зангины, в помощь которым выделялись один офицер и шесть унтер-офицеров. Каждые шесть сомонов-эскадронов составляли кавалерийский полк. Это была архаическая организация, и Максаржаб мечтал ликвидировать ее, создать регулярную армию, но на каждом шагу натыкался на сопротивление высших лам и нойонов. Максаржаб торопился до выступления китайцев сделать монгольскую армию крепкой, спаянной, боеспособной. А в том, что китайцы нападут, он не сомневался.

Еще в 1915 году Юань Ши-кай принял позорное «21 требование», навязанное ему японцами. По этому документу восточная часть Внутренней Монголии превращалась в японскую колонию. В марте и апреле 1918 года японцы заключили два секретных соглашения с Дуанем о совместной вооруженной борьбе против Советской России. По этим соглашениям китайские милитаристы обязались ввести свои войска во Внешнюю Монголию.

Страх правительства богдо-гэгэна перед революцией был так велик, что оно безоговорочно согласилось на ввод в Ургу китайских войск. Это была пока лишь частичная капитуляция. В марте 1918 года в Ургу вступил в полном вооружении батальон китайских войск. А в это время на востоке Монголии объявился некий харчин-гун Бабужаб. Этот Бабужаб в свое время бежал из Халхи, навербовал из чахар банду в несколько тысяч человек, захватил Хайлар, предал огню и разрушению баргутские хошуны, мстя за восстание 1912 года, а потом двинулся к границам Внешней Монголии. На своем пути свирепый бандит разорял айлы, казнил аратов, отнимал скот. Изменник Бабужаб даже создал свое правительство, наделив приближенных званиями министров и высокими княжескими титулами.

Военный министр автономной Монголии, разгневанный до предела, решил покончить с зарвавшимся бандитом… Его мало беспокоило то, что Бабужаб пользуется поддержкой китайского правительства, и то, что Бабужаб состоит на службе у японцев. Даже появление в Урге батальона китайских войск не поколебало принятого решения. На богдохана и его приближенных надежда была плоха. Они уже встали на путь предательства национальных интересов. Оставалось действовать самостоятельно вопреки высшим ламам и князьям. Максаржаб бросил часть своих войск на восточную границу под Тамцаг-Булак. В составе этих войск была и пулеметная рота Сухэ.

Тесть, провожая Сухэ на войну, благословил его, поднес чашу с молоком.

— Бей их крепче, — сказал он. — А победишь злого врага — вернешься с широкой славой…

Янжима с маленьким сыном оставалась в Худжирбулане.

…Шагали по высокой траве кони, тянулись рядами обозы. Безжизненная степь, плоская, как стол, простиралась во все стороны. По степи причудливо извивалась узкая речушка, которую легко было перейти вброд. Вода ее была мутная, темно-коричневая.

Воспетый в легендах голубой Керулен… Отсюда много веков назад орды жестокого Чингис-хана совершали набеги на соседние страны. Синие и белые знамена завоевателей развевались в Тибете, Индии, Индо-Китае, на берегах Персидского залива и Днестра. Потомки Чингис-хана дошли до берегов Одера, Дуная и даже Адриатического моря. Потом огромная империя рухнула, распалась.

Да, это был Керулен — родина «сына неба», завоевателя Чингис-хана и родина безвестных предков нищего крепостного арата Дамдина. Сровнялся с землей, порос травами острыми, как нож, вал Чингис-хана, вымерли его воинственные потомки, а Сухэ, сын арата Дамдина, едет по степи. Остался далеко позади Ундурхан. А потом Сан-бэйсэ.

А еще дальше — Тамцаг-Булак… А впрочем, никто не знает, где может произойти кровавая стычка с коварным врагом.

Много лет прошло с тех пор, как Сухэ был призван на военную службу, многое случилось за это время. Сухэ шел уже двадцать пятый год. Позади солдатчина, курсы пулеметчиков, служба в Худжирбулане, встречи с самыми разными людьми, бурные события…

Сейчас Сухэ ехал впереди колонны, думал о том, что ему наконец-то удалось повидать Керулен. Неподалеку отсюда, южнее, была родина отца — Дамдина.

Люди и кони были измотаны тысячеверстным переходом через сопки и восточные равнины.

Местность в районе Тамцаг-Булака была открытая. Кое-где низины, древние русла высохших речек, солончаки, небольшие соленые озера, а дальше на восток невысокие барханы, полноводная Халхин-Гол и ее приток Нумургин-Гол. Это было поле будущего боя. Оценив местность, Сухэ расположил свою роту за невысоким увалом, выставил охранение. Нужно было дать людям отдохнуть. По сведениям конных разведчиков, Бабужаб имел явное превосходство в силах.

Атаковать его с ходу нечего было и думать. Тревожная ночь легла на притихшие степи. Где-то поблизости был противник, он мог нагрянуть внезапно. Цирики, как только слезли с коней, сразу же повалились на землю, даже не подложив седла под головы. И поднять изморенных походом бойцов не могла никакая сила.

Не спал только Сухэ. Он и сам был измотан до крайности, но сейчас спать было нельзя. У Бабужаба сытые, откормленные кони, японские пушки, немецкие винтовки. Бабужаб был неуловим, как степной ветер.

В эту ночь Сухэ через каждый час проверял караулы, а когда заставал дремлющего цирика, то отсылал его в лагерь, а сам становился вместо него.

Началась жизнь, полная тревог, стычек с врагом. Сухэ лично сам ходил в разведку, стремясь выведать намерения противника. Опасные вылазки в тыл войск бандитов дали многое. Теперь Сухэ знал, с кем имеет дело. На левом берегу Халхин-Гола расположился так называемый министр Даржья со своим чахарским полком. Полк насчитывал более тысячи всадников. Это были главные силы Бабужаба. Если бы удалось скрытно подойти к ним и застать врасплох, можно было надеяться на успех. Бандиты пировали. У майханов — палаток — догорали костры, неподалеку паслись стреноженные кони. Из майханов доносились женский визг и ругань. Награбленное добро было навалено на двухколесные телеги.

Халхин-Гол… Восточный рубеж автономной Монголии. Дальше была Барга, Большой Хинган…

Войско Даржьи не отличалось высокой дисциплиной, — это сразу же отметил Сухэ. Так могли вести себя лишь те, кто привык к полной безнаказанности, верил в свое лихое счастье. Даржья и его командир полка гун Самбу явно не торопились развертывать боевые действия. Они, по-видимому, считали, что монголы не посмеют напасть на них, хотели взять своего противника измором, подождать, когда у него кончится продовольствие. Население откочевало из этих мест, и снабжение монгольских войск становилось неразрешимой проблемой. Сухэ доказывал, что с выступлением медлить нельзя. Он был уверен в своих людях.

Нигде, как в боевой обстановке, узнается характер каждого. Цирики рвались в бой. Один лишь заместитель министра Баяр никуда не рвался. В своей высокой шапке джанджина, в мундире русского офицера— синих, как небо, штанах и хромовых, сверкающих, словно зеркало, сапожках — он гарцевал на сером коне, ввязывался во всякое дело, кричал, брызжа слюной, раздавал направо и налево удары плетью. Этот недалекий человек наивно полагал, что один вид его должен внушить страх Бабужабу и его шайке. О тактике современного боя он не имел ни малейшего представления.