- Чтобы никто не услышал, - отвечаю я потихоньку.

- Ты надо мной шутки шутить вздумал! - вроде бы заорал он, но опять шепотом. - Я тебя научу, как шутки шутить!

Я не понимаю, чего он на меня сердится. Если разговор не секретный, так чего он шепчет? А если секретный, так чего злится, когда я шепчу?

- Никак нет, - говорю. - Вы ведь по-тихому... вот и я... для сохранения тайны.

Он аж зубами заскрипел:

- Это я голос сорвал, с вами, обормотами, разговаривая! А тебя, Опарин, я насквозь вижу!

Опять, значит, я в кон не попал. А он жмет:

- Куда пушку девал? И без шуточек!

Я уже во весь голос разговариваю. Нужен он мне, чтобы шутить с ним.

Рассказываю ему, как дело было, со всеми подробностями. А он записывает. Я кончил, а он велит мне все снова, с самого начала. Я повторяю, а он пальцем бумаге водит, проверяет, правильно ли я говорю. Ну, придумал! Я же не помню точно, что в прошлый раз говорил. Я же не могу слово в слово. Вроде бы, пронесло... Видно, все у него сошлось. Но он опять зашипел:

- А теперь расскажи правду!

Какую я ему еще правду рассказать могу? Так мы с ним часа три канителились. А может, и больше. Он и кулаком по столу стучал, и повторял все время, что насквозь меня видит... Тоже мне рентген нашелся. А что до мата, то он все, что мне на службе по фронтовой норме, на полгода положено, за три часа выдал. Потом вдруг притих, вроде ласковым стал.

- Если ты все правду говоришь, то пушка там, на месте, стоять должна. Так?

- Конечно, - отвечаю. - Кому она такая нужна? Металлолом.

- Собирай свою команду барахольную, и тащи ее сюда.

- Зачем? - спрашиваю. - Она никуда не годится.

- А затем, - отвечает, - чтобы доказать, что ты правду говоришь и не оставил врагу боевое орудие.

- Там же фрицы, в деревне, как мы ее оттуда утащим?

- Нет там фрицев, - говорит. - Выбили из оттуда.

Ему лучше знать, может, и выбили.

- Дайте машину, - прошу. - Далеко тащить пушку на горбу. В ней больше тонны.

- За машину, - говорит, - я с тебя отдельно спрошу. А вытаскивать будешь сам, на горбу и рысью. Двигай!

Пошел я свой расчет искать. Нашел. Рассказал им про особиста с рыбьими глазами, и что придется идти пушку вытаскивать. Они, конечно, не обрадовались. Но приказ, хотя и дурацкий, выполнять надо. Так что потопали.

С километр до той деревни не дошли. Слышим: там из автоматов ударили. Потом пушка пару раз рявкнула. И тридцатьчетверка оттуда выскочила, фугует что есть мочи в нашу сторону. Мы, конечно, остановились, ждем, что дальше будет. Танк возле нас тормознул, из башни танкист высунулся.

- Вы куда, братья-славяне? Жить надоело? - И матюгом нас, чтобы поняли, как жить хорошо.

Мы поняли. Но объясняем, что послали нас вытаскивать орудие.

- Так в деревне фрицы! - И, чтобы было понятно, какие там фрицы засели, по ним прошелся с глубоким понятием.

- Нам сказали, что выбили их.

- И нам сказали. Послали танк вытаскивать. Кто сказал, пусть и вытаскивает. - А уж как досталось тем, кто посылал вытаскивать... вспомнить приятно... Жалко нашего СМЕРШа там не было. Ему бы это очень полезно послушать.

- Садись, братва, на броню, - командует танкист. - Поехали докладывать нашим придуркам. А то они, глядишь, еще кого-нибудь пошлют.

И вернулись мы. На танке, но без орудия. Побрел я опять к смершевскому капитану. Доложил, что в деревне фашисты, танкистов в свидетели привел.

Он на меня прищурился и молчит. Соображал, видно, что со мной сделать. Потом взял с подоконника ножницы, маленькие такие, подошел ко мне и давай лычки резать. Все начисто срезал и шипит, как змеюка:

- Иди и доложи своему начальству, что больше ты не сержант и не командир орудия. До конца века своего будешь рядовым. Вышел ты у меня из доверия. Значит, вышел из доверия у нашего социалистического государства. И учти, у меня помощников много, за каждым твоим шагом теперь приглядывать будут.

- Еще вызывал? - спросил Бабочкин.

- Кто его знает, может быть, и вызывал бы еще. Только его скоро после этого куда-то перевели. На повышение.

* * *

- Провернем твою идею, - сообщил старший лейтенант. - Устроим фрицам фейерверк.

Ракитин посмотрел на гранаты, на мотки провода.

- Два фугаса? - спросил он.

- Считаешь мало?

- Нет, если один танк подорвем, и то хорошо. Главное - придержать их, хоть на полминуты.

- Точно, - согласился Кречетов. - Пугнуть. Но и танк подорвать - неплохо. Кого из твоего расчета послать можно?

- Афонина, - не задержался с ответом Ракитин. - Афонину с ракетами идти, он и фугас подорвет.

- Только его и можно?

- Почему?.. Опарина можно, Бакурского. Больше некого. Я не могу, мне огонь вести, - не оправдывался Ракитин, просто объяснял.

- Значит - Афонина. А почему не Опарина? - В Воробейчике Кречетов был уверен, хотел быть уверенным и во втором подрывнике.

Ракитину въедливость Кречетова не понравилась. Комбат Лебедевский верил каждому слову Ракитина и никогда не переспрашивал отчего и почему. А Кречетову надо доказывать.

- Афонин сумеет танк подорвать, и вернуться.

- Почему так думаешь?

- Никогда не теряется. Соображает быстро, хорошо ориентируется... - Получалось, чувствовал Ракитин, не особенно убедительно. А как тут докажешь? Просто надо знать Афонина. Конечно, вид у того, совсем не геройский... Когда Афонин попал к ним в расчет, Ракитин ходил к капитану Лебедевскому, просил, чтобы перевели куда-нибудь нескладного солдата. А комбат сразу разглядел Афонина. Но не отказал сержанту. Обещал, что через месяц непременно переведет. На том все и закончилось. Через месяц Ракитин не напомнил комбату о его обещании, а комбат Ракитину - о просьбе.

- А Опарин?

- Опарин танк подорвет, но может зарваться - там и останется.

- Бакурский?

- У Бакурского своя задача. Афонин, после того, как фугас взорвет, останется освещать поле ракетами. Бакурский с ручным пулеметом прикроет его от автоматчиков.

- Нормально, - согласился Кречетов. - Убедил. Пойдем, посмотрим на местности, как оно получаться будет. Воробейчик и Афонин с нами.

* * *

Старший лейтенант остановился там, где заканчивалась траншейка, вырытый Афониным и Бакурским.

- Как? - спросил он. - Не близко, не далеко?

- Самое подходящее место, - заверил Хаустов. - Дальше нельзя. Ночь. Прицельный огонь по-настоящему вести не сумеем. И ближе подпускать нельзя.

- Вы что скажете? - повернулся Кречетов к Воробейчику и Афонину. - Вам здесь воевать.

- Подходит, - согласился Воробейчик. - И отойти можно по этому окопчику.

- Подходит, - подтвердил Афонин.

- Значит здесь и закладываем, - решил Кречетов. - Провода у вас сколько метров?

- Два мотка по восемьдесят. Новый и крепкий, - доложил Воробейчик. И объяснил, - я на всякий случай, метров по двадцать прибавил.

- Восемьдесят - далековато, - сказал Афонин.

- Почему? - провод позволяет, - Кречетову понравилось, что можно посадить подрывников подальше.

- Провод позволит - глаза не позволят, - не торопился с объяснением Афонин.

- Танк за восемьдесят метров не увидишь?

- Танк увижу. Ночью за восемьдесят метров место точно не определю.

- Почему так думаешь?

- Знаю.

- Приходилось подрывать танки ночью?

- Стрелять ночью приходилось. Охотники мы. Восемдесят метров - это на авось.

- А сколько пойдет?

- Тридцать. Это наверняка. Ну сорок...

Офицеры переглянулись. Подвывать танки за тридцать метров - такого им в голову не приходило.

- А дальше, считаешь, нельзя? - еще раз спросил Кречетов.

- Может и получиться, а может и нет.

Кречетов посмотрел на Воробейчика.

- Ночью... свет от ракеты... м-м-м... не особенно... Расстояние определить трудно. А вешку не поставишь. Чем ближе, тем верней.

Следовало верить солдатам. Тем более, говорили они не для того, чтобы облегчить свое положение.