Э, да она психическая, понял вдруг Эраст Петрович. Вот в чем дело. Кошка какая-то, сосущий кровь дикарь. Бред, болезненные фантазии.
– Что глазами хлопаете, господин з-заика? Боитесь с Хозяином связываться? Или не верите, что Шугай монашку прикончил? Он-он, больше некому. У него и иглы в мешочке.
– Какие иглы? Что она несет? – обернулся Фандорин к титулярному советнику, уверенный, что тот подмигнет или покрутит пальцем у виска.
Но Сергей Тихонович, глядя себе под ноги, сказал:
– Шугай – охотник за пушным зверем. Куницу, белку, соболя, бьет не из ружья, а из духовой трубки. Иглой в глаз, с фантастической точностью – чтобы не портить шкурку. Огнестрельного оружия он не признает. Ему ружья не нужно, он всегда может подкрасться незаметно…
Эраст Петрович спустился со ступенек, взял товарища прокурора под руку и повел прочь. Тот не сопротивлялся.
– Вот-вот, поболтайте между собой, следователи, – рассмеялась им вслед докторша. Развернулась, ушла в дом. Ей все-таки удалось отделаться от Фандорина, пускай временно.
– Значит, всё п-правда? И про Шугая, и про остальное? – свирепо спросил Эраст Петрович. Ему очень хотелось взять титулярного советника за ворот и как следует тряхнуть.
– Правда… Я не стал вам говорить про Шугая подробно, потому что… Я думал, что он, может быть, отсюда уже убрался и нам не придется иметь с ним дело… Это очень страшный человек. Даже не совсем человек. Или же какой-то особый биовид: homo silvanus – человек лесной… Аннушкина про кошку говорила, а вы, я видел, не поверили. Зря. Шугай в основном питается свежей кровью. Он отсиживает пожизненную каторгу за тройное убийство, какие-то внутриплеменные зытяцкие раздоры, у них не разберешь, они чужим не рассказывают… В первую же тюремную зиму потерял все зубы. Не может жевать. Он бы сдох в остроге, но тут назначили Саврасова, и тот определил Шугая в охотники за головами. За это Шугай верен ему, как собака. Живет он вольно, в лесу. Раз в несколько дней должен являться в острог и просто пройтись по камерам. Один его вид отбивает у заключенных охоту бежать…
– Вы струсили, – констатировал Эраст Петрович. – Вы всё время чего-то трусите. Шугая, Саврасова, жизни – всего. Но если вы решили отказаться от морфия, прятаться от реальности будет некуда. Кстати говоря, то, что она говорила про морфий, тоже правда? Что она откупилась от вас?
– Да… – Сергей Тихонович не смотрел в глаза. – Дважды. Сначала, когда я приезжал по делу о беглеце. Чтобы я уехал… И когда я явился расследовать убийство Февронии, тоже… Я говорил вам, я слякоть, конченый человек…
Послал Господь помощничка, мысленно вздохнул Фандорин. Однако вслух сказал то, что следовало сказать:
– Пока человек жив, он может изменить свою жизнь тысячью разных способов. Не нравится жить в Темнолесске? Уезжайте хоть в Америку, мир велик. Или попробуйте сделать жизнь Темнолесска лучше, ваша должность это позволяет. Или возьмите в приюте ребенка и дайте ему воспитание. Или напишите брошюру о том, как вы избавились от наркотической зависимости. А еще вы можете помочь мне в расследовании, черт бы вас побрал!
– Как? – встрепенулся Сергей Тихонович. – Если, несмотря на всё, вы готовы дать мне шанс… Клянусь, я… – Он задохнулся. – Я всё сделаю, только скажите!
– Вот и отлично. Попробуйте добыть мне этого хомо сильвануса. Сможете?
– Думаю, да… – Клочков поежился, но взял себя в руки. – Безусловно смогу, если он действительно все еще здесь. Найти его в лесу я, конечно, не найду, но это и не нужно. Он знает, кто я. Похожу по лесу, покричу, что меня прислал Хозяин – Шугай сам выйдет.
– Скажете, что меня тоже прислал Хозяин. И что я хочу просто поговорить. Я же тем временем пойду закончу разговор с милой б-барышней.
* * *
Кровососущий дикарь с иголками как кандидат в жестокие убийцы выглядел бы весьма аппетитно, если б не дефект, о который версия разбивалась вдребезги. Как охотник за головами мог попасть ночью на остров? Да и днем тоже? Вопрос.
А значит, не следовало отказываться и от других версий.
Эраст Петрович прошелся по двору, потом заглянул в больницу. Она была пуста.
Прекрасно оборудованный кабинет для приема больных, операционная, палаты с аккуратно застеленными кроватями – и ни души.
Поднялся на крыльцо флигеля, вошел без стука. Церемониться с госпожой Аннушкиной было бы лишней тратой времени.
Докторша протирала спиртом набор скальпелей, разложенных на столе. Настороженно подняла глаза, готовая к новой стычке. И сразу же атаковала:
– Я думала, вы кинетесь на поиски убийцы, а вы снова ко мне. Что, кишка тонка связываться с Шугаем?
– Где все больные? Почему пусто? – спросил Фандорин.
– Я теперь принимаю только амбулаторно. Монашки ходить перестали. В больнице работать некому. Ни фельдшерицы, ни сестер, ни санитарок. Из земства обещали прислать замену, но это когда еще будет. Поэтому всех лежачих отправила по домам.
Ты и сама, голубушка, собираешься отсюда уезжать, подумал Эраст Петрович, заметив в углу комнаты чемодан.
Подошел к окну, кивнул на двор:
– У вас тут конюшня, д-дровяной сарай, кладовая. Как вы справлялись с таким большим хозяйством, имея в подмогу всего нескольких монахинь?
– Всё делали мужья или родственники пациенток. Кто-то ухаживал за лошадьми, кто-то привозил дичь и рыбу, кто-то молоко и муку, кто-то доставлял дрова… У нас что, светский разговор? Следующий вопрос будет про п-погоду и п-природу? – снова передразнила она фандоринское заикание.
– Следующий вопрос будет вон про тот домик. Что за странное сооружение?
Эраст Петрович показал на низенькую постройку с покатой крышей и диковинными деревянными истуканами, врытыми в землю перед входом.
– У меня тут два морга. Обычный, для русских, и отдельный для зытячек. Бóльшая часть пациенток из них. Если зытяк повез жену, дочь или мать в больницу, это почти всегда что-нибудь тяжелое. Лечить поздно, – равнодушно пожала плечами Аннушкина. – Часто нарочно привозят умирающих – чтоб не дома кончились. Зытяки только по названию числятся христианами, на самом деле они язычники. Мертвец у них в течение одной луны считается нечистым. К нему нельзя прикасаться, даже приближаться нельзя. Если кто умер в доме – беда. Надо дом сжечь и новый построить. Вот они и используют мою больницу в качестве мостика на тот свет. Бывает, конечно, что я даже очень тяжелых вытаскиваю. А не получилось – кладу туда, на ледник, под защиту истуканов, отлеживаться. Через месяц приезжают родственники, забирают. У меня там сейчас только две покойницы осталось. Умерли, когда больница еще работала: перетонит и рак желудка. Скоро их заберут, больше трех недель прошло. Еще Феврония над ними заупокой читала. А скоро и сама в морг прибыла. Разумеется, в русский – вон он, левее, с крестом.
– Где ее… похоронили? – спросил Эраст Петрович, отворачиваясь.
– Благочинный увез в Шишковское. Там в церковной ограде кладбище для духовных особ… – Людмила Сократовна впилась в Фандорина своим острым взглядом. – А вы что, были знакомы с Февроньей? У вас лицо меняется, когда речь заходит о ней. Вот, опять! – Она зло улыбнулась. – Знаете, я ее на дух не выносила. Фельдшерица она была превосходная, отдаю должное, но вся насквозь фальшивая. Ханжа. Из тех, кому нужно постоянно красоваться и чувствовать себя выше окружающих. Прямо сочилась вся елеем, и взгляд такой небесный-небесный. До того высоко себя несла – не удостаивала обижаться, что ей ни скажи. Посмотрит своими лампадками, скажет: «Это вас бес изнутри точит. Я за вас помолюсь». Бесила меня ужасно.
Нащупала уязвимую точку и сразу вгрызлась, подумал Эраст Петрович, и изобразил зевок, прикрыв рот ладонью.
– Нет, я ее не знал. Откуда?
Докторша немедленно предприняла атаку с другого фланга:
– Так что вы будете делать с Шугаем? Побоитесь связываться?
– Его разыскивает мой помощник, – ответил Фандорин, довольный, что зевок получился убедительным. – И, полагаю, найдет. Вы недооцениваете господина Клочкова.
