Укутанные в свои черные пластиковые костюмы, мы осторожно продвигались один за другим по земле, на которой буйствовала смерть.

Никто на нас не обращал никакого внимания. В такие времена, как это, даже наши костюмы не кажутся чем-то диковинным; черный цвет был вполне логичен, еще более логичной была полная герметизация наших туалетов. И хотя ткань костюмов была совершенно неизвестна в четырнадцатом столетии, никто не проявлял к ней особого интереса. В такие времена умные люди стараются не выходить из своих домов и любопытство свое держат ох в какой крепкой узде.

Те же, кому мы попадались на глаза, считали, что мы священники, совершающие паломничество. Наши мрачные одеяния, наше продвижение цепочкой по одному, бесстрашие, с которым мы смело разгуливали по пораженным чумой местностям, – все это наводило на мысль, что мы, если не Божьи люди, то во всяком случае, слуги Сатаны, а как в том, так и в другом варианте кто же мог отважиться соваться в наши дела?

Колокола отбивали заупокойные панихиды, звеня непрерывно весь день и добрую половину ночи. Весь мир превратился в одни сплошные, непрекращающиеся похороны. Угрюмая дымка повисла над Лондоном. Все время, пока мы там находились, небо было серого цвета, а в воздухе носились мельчайшие частицы пепла. Но не природа подчеркивала своими внешними проявлениями охватившую город вселенскую скорбь – пусть это и звучало бы патетически, но было бы явным заблуждением – нет, эта дымка, эти частицы пепла были делом рук человеческих, ибо по всей территории Англии непрерывно горели тысячи больших и малых костров, пожиравших в своем пламени одежду, дома и трупы пораженных чумой.

Мы видели жертв этой болезни на всех стадиях ее протекания, от раннего головокружения до последних конвульсий.

– Начало заболевания, – спокойно, даже как-то бесстрастно объяснял Райли, – распознается по затвердеванию и набуханию внутренней секреции подмышками и в паху. Набухшие железы – бубоны – растут очень быстро и вскоре оказываются размером от яйца до приличного яблока. Вот, взгляните-ка на эту женщину…

Она была молода, но крайне измождена и объята ужасом. Отчаянно прижимая ладонями выскочившие на ее теле бубоны и шатаясь из стороны в сторону, она проходила мимо нас по дымной улице.

– Затем, – продолжал Райли, – появляются черные пятна, сначала на предплечьях и бедрах, затем по всему телу, и карбункулы, которые не исчезают даже после того, как их проткнуть чем-нибудь острым. А потом приходят бред, безумие и всегда на третий день после того, как набухли железы – смерть. Смотрите вот сюда… – На улице, издавая громкие стоны, лежал человек, всеми брошенный, уже на поздней стадии болезни. – И сюда…

– Из окон на нас глядели бледные лица. – И вон туда… – Мы увидели трупы, сброшенные в кучу у ворот в конюшню.

Дома заперты. Лавки на засовах. Единственные люди на улицах – это уже заразившиеся, они бродили в отчаяньи, тщетно пытаясь найти кто врача, кто священника, кто чудотворца.

Откуда-то издалека до нас доносилась надрывная музыка, мучительная для нашего слуха: трубы, барабан, виолы, лютни, волынки, гобои, горны все средневековые музыкальные инструменты вместе, но издающие не гармоничные звуки, характерные для этой эпохи, а грубые, нестройные, совсем не музыкальные вопли и завывания. Райли же, казалось, был даже доволен.

– Это приближается процессия самобичевателей! – с ликованием в голосе вскричал он. – За мной! Поторопитесь, чтобы ничего не пропустить!

По извилистым и узким улицам струились толпы самобичевателей, мужчин и женщин, обнаженных по пояс, грязных, окровавленных. Некоторые из них играли на перечисленных выше инструментах, большинство же истязали свою плоть специальными плетьми со множеством завязанных на них узлов; плети так и свистели, рассекая воздух, без устали опускаясь на голые спины, груди, щеки, плечи, лбы. Они заунывно бубнили себе под нос совершенно невыразительные гимны; издавали громкие стоны, не в силах терпеть мучения; спотыкались и падали под ноги другим бичевальщикам. На телах некоторых уже четко обозначились чумные бубоны. Даже не взглянув в нашу сторону, они прошли мимо и влились в какой-то мерзкий переулок, который выходил к заброшенной церкви.

А мы, любознательные туристы, тоже пошли дальше, переступая через трупы и тела умирающих, ибо наш курьер страстно желал, чтобы мы испили до дна чашу жутких впечатлений.

Мы видели обгоревшие тела мертвецов, которые почернели и полопались от жара.

Мы видели горы других мертвецов, брошенных без погребения прямо среди полей, где они медленно догнивали.

Мы видели упырей, которые обшаривали трупы в поисках чего-либо ценного.

Мы видели, как пораженный чумой мужчина с помутившимся рассудком упал на пораженную чумой женщину прямо на улице и раздвигал ей бедра ради одного последнего отчаянного приступа похоти.

Мы видели священников, которые верхом на лошадях спасались бегством от собственных прихожан, пришедших вымаливать милость у небес.

Мы вошли в никем не охраняемый дворец и смотрели на то, как объятые ужасом врачи пускают кровь у какого-то умирающего герцога.

И еще мы видели процессии каких-то странных, закутанных во все черное существ, лица которых были спрятаны за похожими на зеркала круглыми пластинами, и вздрагивали, глядя на нелепое поведение этих кошмарных существ, этих демонов без лиц; и только потом нас осенила догадка, что это мы натыкались на другие туристические группы.

Райли был, казалось, до краев напичкан бесстрастными статистическими данными.

– Уровень смертности от бубонной чумы, – доложил он нам, – повсюду, где она свирепствовала, составлял от одной восьмой до двух третей населения, которое проживало на данной территории. Подсчитано, что в Европе погибло двадцать пять процентов от общей численности населения; во всемирном масштабе смертность составила около тридцати трех процентов. Так вот, подобная чума сегодня отняла бы жизнь более, чем у двух миллиардов жителей земного шара.

На наших глазах из дома с соломенной крышей вышла женщина и расположила, один за другим, на мостовой пять детских трупиков, чтобы их легче было подобрать специальной команде, вывозившей мертвые тела.

Райли тем временем продолжал:

– Оказалась практически уничтоженной вся аристократия, что вызвало огромные изменения в порядке наследования. Чума оказала необратимое отрицательное воздействие на развитие культуры, так как в результате смертей в массовом масштабе исчезли целые школы живописцев, погибло множество поэтов и образованных монахов. Еще более разрушительным было психологическое воздействие на умы людей: в течение многих поколений существовало непоколебимое мнение, что человечество в середине четырнадцатого века совершило нечто такое, что вызвало заслуженный гнев Божий, и что со временем следует ожидать повторного наказания.

Мы были единственными, кто присутствовал при массовом захоронении, на котором два молодых, насмерть перепуганных священника пробормотали какие-то бессвязные фразы над сотнями опухших, покрытых черными пятнами трупов, прозвенели в свои маленькие колокольчики и окропили скончавшихся святой водой, а затем подали сигнал церковным сторожам разжигать погребальный костер.

– Лишь к началу шестнадцатого столетия, – сообщил Райли, численность населения достигнет того уровня, который был до 1348 года.

Невозможно было определить, насколько подействовали все эти ужасы на экскурсантов, поскольку все мы были, как броней, защищены своими герметическими костюмами. Наверняка большая часть моих спутников испытывала сильное волнение, если не трепет. Мне говорили о том, что для убежденных чумных фанатов стало как бы обязательным прохождение всех четырех маршрутов, объединенных названием «Черная смерть» в строгой хронологической последовательности, начиная с Крыма. Многие проделали полный комплект пять-шесть раз. Мне же было тяжело и стыдно. Стыдно за то, что начинаю привыкать к самым чудовищным вещам. Мне кажется, что после десятого раза я и сам мог бы стать таким же равнодушным и бесстрастным, как курьер Райли, этот неистощимый источник статистических данных.