И его виновато-радостная улыбка обезоружила Лугового. День и в самом деле из всех предшествующих дней был первый. Проезжавший через площадь эскадрон нес с собой песню:

Блестели крупы лошадей. Вспыхивали подковы. На башлыках всадников таяли снежинки. Эскадрон, вытягиваясь из селения, уносил песню с собой:

— С утра здесь «рама» появилась, — взглядывая на небо, сказал Синцов, — но потом ее отогнал наш «ястребок».

— Все равно прикажите немедленно очистить село. Всех людей, машины и повозки в степь. Чтобы ни души. — Луговой повторил — Ни души!

Синцов отъехал, и на площади селения тут же загремела его команда:

— Почему здесь кухня? Сейчас же убрать! Все обозы вывести в степь! Кто разрешил размещать здесь госпиталь? В буруны, в буруны! В степь!

Улицы селения быстро пустели. Последние машины и повозки вырывались в степь и замирали, втискиваясь между бурунами, под крутыми песчаными навесами. Ездовые стегали кнутами лошадей. Громыхая, промчалась кухня. Стало так тихо, что слышно было, как журчит, стекая с крыш мазанок, талан снеговая вода.

Первый заметил на восточной окраине неба крохотные черные крестики Остапчук.

— Товарищ майор, летят!

Луговому уже знаком был этот излюбленный прием немецких летчиков — заходить на цель со стороны солнца. Крестики быстро увеличивались в размерах, и надсадный гул, приближаясь, уже заполнял небо.

— Зараз начнут кидать, — сказал Остапчук.

Поочередно отделяясь от строя звена, «юнкерсы» почти отвесно соскальзывали вниз. Разрывы фугасок слились в один продолжительный грохот. Лугового толкнуло в грудь. Выходивших из пике «юнкерсов» сопровождала разрозненная стрельба из автоматов и пулеметов.

— Задымывся, задымывся! — закричал Остапчук.

Луговой перешел на другую сторону улицы. Два самолета, отбомбившись, набирали высоту, а третий, тяжело переваливаясь с крыла на крыло, кособоко пошел на снижение, оставляя за собой шлейф бурого дыма. Летчик, должно быть, попытался выровнять его. «Юнкере» задрал фюзеляж, круто проваливаясь, рухнул вниз. Из степи пришел раскатистый гул.

Но два «юнкерса» разворачивались для второго захода. Взяв у Остапчука автомат, Луговой ждал, когда они начнут снижаться.

— Еще лучше из пистолета, товарищ майор, — услышал он сзади себя женский голос.

Женщина в шинели прислонилась спиной к глинобитной стене дома. Руки она держала в карманах. Под серым мехом ушанки насмешливо поблескивали глаза.

— Сейчас же в щель, — холодно приказал Луговой.

— Ховайтесь, товарищ майор! — закричал Остапчук.

Опустив автомат, Луговой побежал за ним через улицу к большой, глубокой щели, вырытой между двумя домами еще немцами. Пробегая мимо женщины в шинели, он, схватив ее за рукав, потащил за собой.

— Пустите. Мне больно! — вырываясь, протестовала она.

Прыгая в щель, он толкнул ее вперед. Тут же вслед за грохотом посыпались на них комья земли. Бомба взорвалась рядом.

Запахло взрывчаткой. Луговой пошарил возле себя в кромешной мгле.

— Вы целы?

— Если не считать того, что вы вывернули мне руку, — враждебно ответила женщина.

Мгла постепенно рассеивалась. Луговой увидел, что женщина, сморщив лицо, держится за плечо.

— Могло быть хуже, — сказал Луговой.

— Благодарю вас, — она церемонно поклонилась, снимая ушанку и стряхивая с нее землю. Русые волосы упали ей на плечи. Она испуганно вгляделась себе под ноги: — Здесь полно мышей, — и подбирая полы шинели, по вырубленным в земле ступенькам быстро стала выбираться из щели наверх.

— Не исключен еще один заход, — предупредил ее Луговой.

— Вряд ли, — с уверенностью сказала она. — У них уже не осталось бомб.

— Откуда вы это можете знать? — уже наверху спросил у нее Луговой.

— Привычка. Обозы с красными крестами они бомбят охотней всего.

Теперь она почему-то показалась Луговому ниже ростом. Сшитая не по росту, шинель горбилась у нее на спине.

Она дотронулась до руки Лугового:

— Откуда у вас кровь?

— Зацепился за что-нибудь, — сказал он, натягивая на руку обшлаг шинели.

— Подождите, у меня с собой спирт. — Она достала из кармана шинели флакон и, сдвинув темно-русые брови, вытерла у него кровь на руке носовым платком.

Луговой заключил:

— Вы из корпусного госпиталя?

Туго затягивая под подбородком, она завязала на ушанке шнурки.

— А вы догадливы.

Он рассмотрел у нее на петлицах знаки.

— Но раньше вас там среди врачей не было.

Из-под цигейкового козырька ушанки она, прищуриваясь, взглянула на него.

— Сразу же всю анкету будем заполнять или оставим до следующей встречи?

Луговой молча дотронулся пальцами до края шапки и, ссутулив плечи, пошел к Остапчуку, который уже ждал его на другой стороне улицы с лошадью в поводу. Уже на середине улицы услышал вдогонку насмешливо-виноватое:

— Марина Дмитриевна Агибалова. Двадцать три года. Замужем.

Возвратился с правого фланга Синцов, которого Луговой посылал установить связь с соседом.

— Там уже много раненых, а машин нет.

— А повозки? — спросил Луговой.

— Все, что было в наличии, я на месте мобилизовал, но тяжело раненных до госпиталя долго везти. Здесь в лощине автоколонна стоит.

— Чья?

— Возят боеприпасы в ИПТАП. Обратно идут порожняком. Вполне могли бы на обратном пути заворачивать в госпиталь. Но командир автобата отказался.

— Почему?

— Говорит, большой крюк.

— Хорошо, я сам разберусь. — Луговой поискал вокруг глазами, и Остапчук тотчас же подвел ему лошадь. Уже с седла Луговой пристально взглянул на Синцова.

— Вы что-то еще хотите сказать?

— Я хотел сказать… — Синцов комкал в руках конец повода. — Вы оказались правы.

— Стоит ли об этом, Синцов? Ваше нетерпение тоже можно было понять.

Спустившись за бурунами в лощину и увидев автоколонну, Луговой подъехал к головной машине. Шофер в замасленном комбинезоне накачивал скат.

— Сколько вы сможете взять раненых? — спросил Луговой.

Поднимая голову, шофер с недоумением взглянул на него. Лязгнула дверца машины, из кабины выглянул капитан с петличками интенданта.

— Можно подумать, товарищ майор, что в автобате нет командира, — улыбаясь в глянцевито-черные усы, насмешливо сказал он.

— К вам обращался мой начальник штаба?

— И я ему сказал то же самое, что теперь скажу вам: не могу я делать крюк.

— Это по дороге.

— Да, но каждый раз надо будет терять целых полчаса. — Губы под черными усами капитана казались яркими, как у женщины.

— Они теряют кровь, — тихо сказал Луговой.

— Можно подумать, что я детские игрушки вожу. — И, считая разговор исчерпанным, капитан захлопнул дверцу кабины.

Луговой оглянулся на Остапчука, тот протянул ему свой автомат.

— А вы поезжайте за отделением казаков, — приказал ему Луговой.

Дверца кабины опять приоткрылась.

— За самоуправство вы можете попасть под трибунал.

Луговой смотрел мимо командира автобата в степь.

— Я буду жаловаться. — Капитан набросился на шофера, который, перестав завинчивать ключом гайки на диске ската и подняв лицо, слушал их разговор. — Ты еще долго будешь возиться? Езжай.

— Я буду стрелять по скатам, — предупредил Луговой. Капитан вылез из кабины, дотронулся рукой до стремени Лугового.

— Можно было и без этого утрясти.

Луговой по-прежнему смотрел мимо него в степь.

— Немедленно уберите руку.