Ланге повеселел, наблюдая, как она, запрокидывая голову, пьет из своего бокала вино.

— Вот теперь и я готов поверить в ваше расположение ко мне. — Он смотрел на ее белую шею, охваченную кружевами, и, внезапно схватив бутылку, снова налил вина в свой бокал и выпил. Тут же он налил вина и в бокал Анны. — Теперь за нашу дружбу.

— За нее мы уже пили, — запротестовала Анна.

— Нет, это за ваше благополучие.

— В то время как вы пили за мое благополучие, я пила за ваше.

Ланге с недоверием посмотрел на нес.

— Правда?

— Правда, господин Ланге.

Вино заметно оказывало на него свое действие. Глаза его увлажнились, он уже без стеснения пожирал ими шею и плечи Анны.

Между тем минутная стрелка на часах напротив только подходила к четверти двенадцатого. Анна прислушалась. Может быть, самолеты прилетят раньше? Нет, на это нельзя было рассчитывать, принятый план будет выполняться точно. Еще на сорок пять минут ей нужно запастись терпением и хитростью, чтобы сдерживать Ланге. И чем дальше, тем все больше это будет приобретать характер схватки между ними. Он будет наступать, а ей, обороняясь, необходимо будет суметь удержать его в границах. Это было тем более трудно здесь, где на женщин давно уже установился определенный взгляд и даже оркестр исполнял только то, что могло способствовать упрочению этого взгляда, а в скрытые портьерами двери беспрестанно уходили все новые пары, и все присутствующие знали, зачем они туда уходят. Появлявшихся из-за портьер они встречали приветственным гулом.

Неожиданно к Анне пришла помощь с той стороны, с какой она меньше всего ожидала ее. Голубоглазый белокурый летчик, одиноко сидевший за столиком в обществе батареи бутылок, вдруг поднялся с места и подошел к столику, за которым сидели Ланге с Анной, спрашивая по-немецки, не желает ли русская фрейлейн пройтись с германским асом один круг.

Слегка покачиваясь и наклонив большую, со свесившимся чубом голову, он смотрел на Анну с высоты своего роста.

Ланге с ревнивыми огоньками в глазах начал было отвечать ему, что фрейлейн пришла сюда просто отдохнуть за ужином в обществе друга, но Анна вдруг встала, сама удивляясь себе:

— Но только один круг.

Ланге еще не пришел в себя, как летчик уже положил ей руку на спину и, косолапо ставя ноги, повел между столиками ближе к оркестру. Через плечо он подмигнул Ланге, который неподвижно, точно его разбило параличом, остался сидеть на своем месте. Но потом уже он быстро налил себе из бутылки в бокал вина, выпил и, откинувшись на спинку стула, приковался к ним немигающим взглядом.

Когда летчик повел Анну от столика, стрелки часов на стене показывали двадцать три минуты двенадцатого. Голубоглазого летчика и Анну сопровождал изумленный ропот, подобный тому, который пронесся по залу при ее появлении в казино. Но, поворачивая вслед им головы, офицеры и откровенно радовались тому, что этот ас увел ее от столика Ланге.

С этой минуты все глаза устремились на ее бордовое с кружевами платье и на ее ноги. Несмотря на завистливое чувство, которое питали все офицеры к асу, их настроение, когда они увидели Анну танцующей с ним, заметно повысилось. Это была но какая-нибудь потаскуха, которой все равно, с кем танцевать. Еще когда Анна только вошла в казино, они безошибочно увидели, что это была настоящая русская женщина. И теперь им льстило, что она танцевала с одним из них в этом зале. Они хотели бы видеть в этом один из признаков, что местное население начинает относиться к ним не так враждебно. Из опыта своих взаимоотношений с аборигенами в других странах они знали, что там отношение женщин к германской армии всегда было верным барометром отношения всего населения в целом.

Оркестр, тянувший до этого нить какой-то расслабленной мелодии, внезапно перешел на песню о Катюше. Неизвестно когда и почему могла полюбиться германским офицерам и солдатам эта русская песня, но это было так. Оркестр исполнял «Катюшу», беззастенчиво приспособив ее под танец. Несмотря на это, Анна вдруг почувствовала себя легче. Как если бы у нее вдруг оказалась союзница в этом зале среди враждебных ей людей, которых она ненавидела и которым теперь должна была улыбаться.

Вот когда, оказывается, ей пригодилась ее страсть, которая нагрянула на нее еще в школьную пору. Бывало, едва заслышав из парка имени Горького звуки духового оркестра, она бежала туда в освещенный фонарями танцевальный круг, и потом уже ее ноги в легких туфельках неутомимо мелькали по этому кругу вплоть до той самой минуты, когда начинал мигать свет и оркестр переходил на бравурные звуки марша. В платьице, прилипающем к лопаткам, она покидала парк с неизменным сожалением и с негодованием на тех, кто установил этот предел — заканчивать танцы в двенадцать часов ночи. Ей ничего не стоило бы танцевать до утра, ее ноги нисколько от этого не уставали. Вечером, выучив уроки, она снова спешила в парк в своих танцевальных туфельках.

Со временем она научилась танцевать так, что ее наперебой выбирали лучшие партнеры. Даже подруги перестали ей завидовать, поняв, что им за ней не угнаться.

К удивлению Анны, ей и здесь повезло с партнером. Этот немецкий ас, положив ей руку на спину, вел ее уверенно, даже с некоторой грацией. Он провел ее весь первый круг, никого не толкнув и ни разу не сбившись с такта. Анне лишь приходилось слегка отстраняться, чтобы он не дышал ей в лицо винным перегаром. Его рука уверенно покоилась у нее на спине, и движения сливались с ее движениями.

Там, в бараке, Павел, приподнявшись на соломенной подстилке, нетерпеливо ждал, когда пробьет полночь. Здесь германский ас танцевал с Анной. И все это было связано одной нитью.

Через плечо партнера Анна видела, как из-за портьеры появилась со своим подполковником Талка и тоже присоединилась к танцующим. Встречаясь в танцевальном круге с Анной, она улыбалась ей затуманенной улыбкой.

За своим столиком сидел, откинувшись на спинку стула и свесив по бокам руки, Ланге. Он больше не пил. Глаза его, неотрывно следившие за Анной, смотрели мрачно.

После первого танца Анна хотела вернуться к своему столику, но летчик ее не отпустил.

— Если же фрейлейн опасается гнева этого гестаповца, я с ним сам договорюсь, — сказал он, глядя на нее сверху вниз пьяными голубыми глазами.

По его взгляду Анна видела, что он не преминет привести свою угрозу в исполнение, а это могло привести к осложнениям, в которых она теперь меньше всего была заинтересована. Пришлось ей уступить.

Когда они протанцевали и этот тур, подошедший Ланге почти вырвал ее из рук аса, уводя к своему столику. Летчик неотступно шел за ними, уговаривая Анну.

— Еще только одно танго, фрейлейн.

— Нет, я уже устала, — отвечала Анна.

Ланге сжимал ее локоть пальцами.

— Если не сейчас, то хотя бы потом, — не отступая, настаивал летчик.

— Да, да, потом, — только чтобы отделаться, пообещала Анна.

Лишь после этого летчик отстал от нее и сел за свой столик. Ему принесли новую батарею бутылок, и он опять медленно стал потягивать вино из бокала, исподлобья поглядывая на окружающих своими младенческими голубыми глазами.

Стрелки часов вплотную подходили к полуночи. Маленькая надвинулась на жирную цифру двенадцать, а большая была от нее в пяти минутах. Впервые Анна почувствовала, как ее стремительно оставляют силы. В ушах раздавался гул, она стала бояться, что может не услышать из-за него звука самолетов.

Но она должна была еще и поддерживать разговор с Ланге, который теперь настойчиво требовал от нее удовлетворения.

— Вы обманули меня.

— В чем же? — рассеянно спрашивала у него Анна.

— Обещали посвятить вечер мне и почти на час сбежали с этим головорезом.

— Я, господин Ланге, протанцевала с ним всего два танца.

Большая стрелка показывала без двух минут двенадцать. Отвечая Ланге, Анна едва понимала его слова.

— Лучше будет нам уйти в кабинет.

— Почему?

— Там нам никто не сможет помешать.