Чего не бояться? Татьяне вдруг стало страшно. Куда она ее ведет? В затерянное село, о котором все забыли? И людей нигде не видно. Вымерли? А вдруг эта баба… не живая! Татьяна почувствовала ужас. Пустота вокруг, далекое небо, полное равнодушных звезд, вспомнившийся некстати американский ужастик про какую-то деревню, населенную нежитями, – все это подстегнуло воображение. Тем более после известных событий…

Она замедлила шаг. Тут же в руку ей ткнулся холодный собачий нос. Как его? Серый! Она почувствовала, что ее отпустило. Если собака, то все в порядке! Каким образом присутствие собаки доказывало, что все в порядке, Таня затруднилась бы объяснить. Ну, что-то вроде того, что пес всегда реагирует на… них. В смысле, которые с той стороны.

– Господи, что за чушь лезет в голову! – простонала она мысленно.

– Места у нас чистые, – вдруг сказала Марина. – Тут когда-то было городище, тыщу лет назад, а может, и поболе. В старые времена люди знали, где селиться.

Она дотронулась до плеча Тани и тут же убрала руку. Татьяне стало стыдно. Она потрепала собаку за уши. Серый радостно взвыл, подпрыгнул и уперся лапами ей в грудь. Жарко задышал в лицо.

– А ну, пошел вон! Моду взял! – закричала Марина. – А вот я тебя!

Серый отскочил, взлаял и помчался вперед.

– Дурной, как ступа, малой еще, – сказала Марина. – Даром что ярчук. Приблудился, маленький был. Выгнать жалко, с ним вроде как веселее.

«Ярчук? Это что – порода такая?» – озадачилась Татьяна про себя и спросила:

– А вы одна живете?

– Одна. Муж умер, десять лет на Купалу будет, и с тех пор одна. Я и Серый. Вместе хозяйнуем.

Они все шли и шли. Ночь была светлая, хотя и без луны. В небе до горизонта стояли звезды, и светлая туманность Млечного Пути брошена была небрежно наискось. Сыро, одуряюще пахли травы. От земли поднимался теплый пар.

Село сидело в низинке в легкой пелене. Видны были неясно-белые стены, торчали высокие тополя. Не светилось ни одно окно. Они шли мимо плетней, где-то взлаяла собака. Серый тут же откликнулся дурным голосом. Эхо прокатилось по спящему селу.

– Цыц! Людей побудишь! – шикнула Марина, и Серый послушно замолчал.

Они прошли через все село, вышли на околицу. Впереди был луг, а дальше лес. Маринина хата стояла на отшибе.

– Пришли, слава богу, – сказала Марина, открывая заскрипевшую калитку. – Заходи, не стесняйся!

Двор утопал в зелени. По обеим сторонам дорожки густо росли желтые цветы, головки их цепляли Татьянины колени. Дальше у дома стояли пышные мальвы, высокие, как деревья, отчетливо видные против белых стен. Под тыном клубились заросли кустов.

Марина отворила дверь – она была не заперта. Тепло и запахи незнакомого жилья обрушились на Татьяну. Пахло удушливо сеном, грибами, мешковиной, сухим деревом, топящейся печкой.

Марина, сбросив сумку, уже возилась у стола. Неяркий огонь керосиновой лампы высветил низкую комнату с тремя маленькими оконцами, цветами в глиняных горшках на подоконнике – обильной геранью и китайским лимонником; с печью сложного устройства, которая показалась Татьяне громадной, – от нее шло слабое тепло; образами в углу – темные лики с белыми глазами, над ними домиком – вышитые красно-черным льняные рушники; а также с полсотни тусклых фотографий на противоположной стене – все в одной рамке; стол, клеенку в синий горошек, венские стулья с гнутыми спинками; приземистый комод; домотканые пестрые половики; низкую скособоченную дверь в другую комнату.

Татьяна никогда не выезжала из города и в деревенском доме была впервые. Она нерешительно стояла на пороге, рассматривая Марину и ее дом. Тут даже нет электричества – вот уж конец света! Тем лучше, подумала она.

Марина оказалась женщиной без возраста. Ей можно было дать сорок и все шестьдесят. Невысокая, смуглая, черноглазая, с быстрыми движениями – в ней было что-то птичье. Она стянула с головы косынку, пригладила черные волосы, сняла вязаную кофту, бросила на спинку стула. Посмотрела с улыбкой на Татьяну. Улыбка у нее была хорошая. Татьяна вдруг поняла, что Марина красавица. Чувство это мелькнуло и пропало – перед ней снова стояла немолодая уставшая женщина.

– Утомилась! Ты не стой, проходи. Сейчас вечерять будем.

– Спасибо, не нужно.

– Ты не стесняйся, я тоже голодная. Целый день маковой росинки во рту не было. Они звали за стол, да не до того мне было. А потом – поздно, домой торопилась. Мы сейчас примем за знакомство, у меня настойка есть на травах, от нее спишь как дитя. Сало, хлеб, зелень своя, с грядки.

– Мне бы умыться… – сказала Татьяна.

– Конечно! Умывальник во дворе. Сейчас я тебе утиральник достану.

Она с трудом вытащила ящик комода, достала длинное льняное полотенце.

– На! Там и мыло есть. Не заблудишься одна?

– Ну что вы!

– Ну, давай. Потом – я. А пока на стол соберу.

Полотенце пахло сухой травой и чуть тленом – так пахла бабушкина одежда, вдруг вспомнила Татьяна, и оказалось холодным и скользким на ощупь. По краям его шла вышитая черным и красным кайма из роз и птиц. Бабушки нет уже пятнадцать лет, Татьяна и не вспоминает ее никогда, а тут вдруг увидела отчетливо – сидит она на диване в своей широкой кофте, от которой пахнет сухой травой, тленом и старостью, рядом очки и книга. Она так и умерла на диване – уснула и ушла во сне. Татьяна замерла с полотенцем в руках.

Удивительная тишина стояла вокруг. Ни ветерка, ни шороха не доносилось ниоткуда. Неподвижные цветы и листья, черные тени, голубовато-белая неровная стена дома. Татьяне казалось, что она попала в позапрошлый век.

Умывальник – на столбе, под ним на табурете – таз. Татьяна подтолкнула кверху стержень – полилась вода, гулко забарабанила в дно таза. Она умылась, вдохнула резкий сырой воздух – внутри стало холодно, даже зубы заболели. Зябко повела плечами. Лицо пощипывало. Она стояла, прислушиваясь к тишине. Уходить не хотелось. Скрипнула дверь, и на пороге появилась Марина.

– Ну что, нашла?

– Спасибо, нашла. Удивительно светлая ночь!

– Дак полнолуние ж!

– Как полнолуние? А где луна?

– Дак вон же, за тополями. Поднимается!

И только тут Татьяна увидела неправдоподобно большой лунный диск за тополиными верхушками. Сделалось ощутимо светлее. Двор стал отчетливо виден, каждый цветок, каждый лист был как на ладони.

– Раздевайся! – вдруг приказала Марина.

– Что?!

– Раздевайся! Оболью тебя водой из колодца!

– Зачем?

– Для души! Вода из колодца в полнолуние имеет силу. Раздевайся!

– Совсем? – Татьяне стало не по себе.

– Совсем!

Она покорно стащила с себя джинсы, потом свитер. Помедлила и сняла остальное. Обхватила себя руками, ежась от ночной свежести. Марина рвала ветки с кустов, какие-то травы. Принесла, бросила ей под ноги. Тяжелый неприятный запах шибанул в нос, Татьяна уловила также слабый запах мяты.

– Становись!

– Что это?

– Всякая трава и любисток! Готова?

Завизжала, разматываясь, цепь колодца. Ухнуло-плеснуло глубоко внизу ведро, откликнулось и прокатилось эхо по верхушкам тополей. Татьяну била дрожь, хотя ночь была нехолодная. Ситуация сложилась странная – она стояла нагая посреди чужого двора на охапке остро пахнущей зелени, в полнолуние, в ожидании холодной купели.

Вода была не просто холодная – ледяная. Татьяна пошатнулась, как от удара, вскрикнула, захлебнулась воздухом, стала хватать его широко раскрытым ртом, как птенец. Прикрыв голову руками.

– Правда, хорошо? – спросила Марина. – Еще?

– Нет!!

– Ну и ладно, – сказала хозяйка дома. – Теперь спать будешь крепче. На!

Она протянула ей неизвестно откуда взявшуюся простыню. Татьяна закуталась в нее.

– Пошли вечерять. Все уже на столе, ждет.

Диск луны поднялся над верхушками тополей и засиял победно, и тут же вспыхнуло все вокруг. Засветились голубым беленые стены хаты, выступили неровные половицы крыльца, мягко засеребрилась соломенная крыша, такая низкая, что рукой можно дотянуться до края, заблестели таинственно маленькие неровные оконца. Проявилась ясно дорожка, выложенная светлыми деревянными кругляшами, облитые ртутным светом, подступили ближе чеканные ветки кустов и столбы мальв – словно вырезанные из жести. И по-прежнему ни шороха, ни движения, ни ветерка вокруг…