Людей пришло много, в основном мужчины. Касьянов разглядывал их с затаенным интересом, пытаясь определить, чем же они отличаются от посетителей столовой самообслуживания, скажем, на Каляевской улице или на Бутырском валу, но отличить не смог. В ближнем углу теснились за одним столиком шестеро девушек, и еще две толстушки вошли в столовую, оглядели зал и сели за соседний столик. Потом ввалилась компания морячков в отутюженных клешах, поднялся легкий шумок, морячки сдвинули три стола и с ходу опустошили все бутылки, которые на этих столах были приготовлены. Официантка, учуяв клиента, расторопно принесла еще шампанского и понесла куда-то на кухню сетку с помидорами и огурцами, вероятно, чтобы вымыть и разложить по тарелкам. Касьянов был равнодушен к овощам, но сейчас и ему захотелось помидоров, он успокоил себя тем, что через неделю пойдет на знаменитый одесский Привоз, и уж там… Касьянов поглядел на посетителей столовой сочувственно и уже завидуя себе, тому, что скоро он вернется на материк, где жареная картошка, сметана и помидоры покажутся ему деликатесами, а потом снова станут привычно незаметными, и он будет съедать их, не отрываясь от вечерней газеты.

Справа послышался шум, Касьянов повернулся и увидел, как зашевелились плюшевые шторы, отгораживавшие пилотскую часть столовой. Видимо, в пику морячкам, вздумавшим удивить публику помидорами, кто-то из пилотов притащил целую сетку бутылок с пивом, — по северным понятиям, пиво тоже считалось деликатесом.

К столику вернулся Вано, и глаза у него уже поблескивали. Плюхнувшись на стул, Вано принялся рассказывать Касьянову, кого он здесь встретил, с кем и где зимовал и какие это замечательные парни. Подошла официантка в чистеньком фартучке, с крахмальной наколкой на голове, принесла на подносе горячее. Ловко откупорив шампанское, официантка вдруг спохватилась, что столик рассчитан на четверых, и спирт, и шампанское, и пошла к столику, за которым сидели две толстушки, попросила их пересесть к Касьянову и Вано. Девушки, для виду повозмущавшись, пересели, Вано мигом всех перезнакомил, магнитофон взревел: «Жил да был черный кот за углом!..» — и начались танцы.

Касьянов держался молодцом, несмотря на лихо выпитый стакан спирта, а Вано быстро хмелел, порывался петь, но ему не давали, девушки то и дело хихикали, официантка зачем-то принесла еще бутылку шампанского, пошел пир горой, все задымили, начали разговаривать излишне громко, стараясь что-то доказать друг другу, к столику еще кто-то подсаживался, пялился на девушек, но и Вано и Касьянов были рыцарями, защищали своих дам, приглашали их танцевать. Как выяснилось, девушки были радистками, и Вера, и Тоня, на Диксоне жили первый год, а сами были из Пскова. «Пскопские, пскопские!..» — обзывал их Вано и тут же длинно объяснялся в любви. Касьянову показалось, что радистки сами распределили мужчин — Вера выбрала Касьянова и время от времени прижималась к нему под столом коленом. А Тоня шушукалась с Иваном, и он в эти минуты становился тихим и покорным, непохожим на себя, задумчиво хмурил лоб и согласно поддакивал, а Тоня все говорила, говорила… Касьянову бросилось в глаза, что у радисток были неестественно белые руки — кожа казалась хрупкой, как проросший картофель. И хотя лица раскраснелись от спирта с шампанским, кожа была белой, даже голубоватой. Видимо, летом здесь не особенно можно загорать, ультрафиолета не хватает, подумалось Касьянову, и он вновь пожалел всех сразу посетителей кафе. А ведь впереди полярная ночь…

— За прекрасных дам! — неожиданно выкрикнул Касьянов и поднял свой стакан.

— И — на брудершафт! — поддержал Вано, вставая со стула.

Девушки покраснели больше прежнего, но от брудершафта не отказались. Вера обхватила Касьянова за шею и прильнула к губам, целуя с такой несдержанной страстью, что Касьянов даже растерялся на минуту и поглядел в ее полуприкрытые глаза с потеками черной туши. Глаза у Веры были добрыми и глупыми.

Бородатые парни, сидевшие за соседним столиком, предложили объединиться, чтобы разговор не прерывался и чтобы не кричать, и начались нескончаемые: «Ты Замураева помнишь?» — «Витальку? Как же, конечно, помню! Он семь рублей должен еще с прошлого года, ха-ха…» — «А ты Лукинского знаешь?» — «Ну да, зимовал с ним на Русском… И жену, Нину, тоже знаю…» — «Отличные ребята». — «А Коля Марков сейчас в бухте Прончищевой». — «Ну да?» — «Точно, сам провожал…»

Касьянова здесь считали своим, он несколько раз пытался объяснить, что нигде не зимовал и никого не знает, но вновь кто-нибудь спрашивал: «А Серебрякова знаешь?» — и Касьянов стал говорить, что знает, что очень хорошо помнит, а потом он и сам в это поверил, на какое-то время ему показалось, что и он мог бы прозимовать два года на острове, на «карандашной точке в океане», получать всю почту на сброс, охотиться на гусей, ловить рыбу и запускать радиозонды, а потом на Диксоне при случае вспоминать удачные зимовки, и неудачные тоже вспоминать, и чувствовать себя настоящим мужчиной, и знать, что каждый день был прожит не напрасно, ведь это же просто здорово!

И когда за столом все вместе запели «Четвертый день пурга качается над Диксоном», Касьянов тоже запел.

Потом парни пели свои песни, и Касьянов тихо мычал, не зная слов: «Про этот солнца свежий запах, про жизнь без края и без дна… Уходят снова льды на запад, опять над Диксоном весна…»

Вано пел задумчиво, с чувством выговаривая каждое слово, и искоса поглядывал на свою толстушку Тоню, у которой к глазам уже подступали слезы.

Вано ударил ладонью по столу, получилось очень впечатляюще, Касьянов подумал, что песня очень хорошая, ведь и в самом деле не бережем пи черта, а потом спохватываемся, да уж поздно, вот ведь как.

— Слово предоставляется поэту Валерию Портнову! — объявил кто-то, и на середину зала, с напускным смущением приглаживая буйную шевелюру, вышел поэт в кожаной куртке и джинсах. Он объяснил, что случайно оказался в этом кафе, но раз уж его попросили, он прочитает свою новую поэму «Счастливая параллель» по газете «Норильская правда», случайно оказавшейся в кармане куртки. Отставив руку с газетой, поэт напрягся и вдруг начал читать неестественно высоким голосом:

Дальше в поэме обыгрывалось, что Диксон находится на 73-й параллели, а на языке радистов-коротковолновиков «73» означает «пожелание счастья».

Кто-то встал из-за столика и хрипло прокричал, что это неправильно и что, во-первых, Диксон находится на 72-й параллели, точные координаты — 72 градуса 59 минут северной широты, а во-вторых, на языке радистов «73» означает просто «наилучшие пожелания», — в столовой поднялся шум, на крикуна замахали руками и усадили за столик. Поэт продолжил чтение поэмы, он начал выделывать голосом такие фиоритуры, что у всех дух захватывало, и слушали его с огромным интересом, потому что всем очень хотелось, чтобы про их остров, про их Диксон была написана поэма, пусть даже не совсем точная по смыслу, в поэзии еще и не такое бывает, и пусть в поэме было наворочено слишком много про экзотику и про романтику, о которых между собой не принято было говорить, но всем было приятно, как если бы они сами написали эту поэму.

С достоинством выслушав аплодисменты, Валерий Портнов на предложение почитать еще что-нибудь ответил отказом.

— Давай про любовь!..

— Или песни!.. Ты песни пишешь?..

Валерий Портнов ответил, что песен он не пишет, а про любовь он недавно сочинил поэму, и скоро она будет напечатана в газете «Советский Таймыр», так что — читайте, и обрящете!