Решить-то решили, а пришелся жесткий режим не всем по душе.

— Не успеешь заснуть, как тут же будят, — каждое утро брюзжал Шилаа.

— Выдумали еще руками-ногами дрыгать, скакать по-козлиному, — возмущался Капшык, упорно отказывавшийся ходить на зарядку. Ему было уже под сорок — в своей Монгун-Тайге он привык к вольной жизни и никак не мог приспособиться к дисциплине.

Цой Шан У оказался прав: от коммуны всем была польза. Все — общее. И все вместе, Да если бы теперь кому-то пришла в голову дикая мысль — остаться без коммуны, что бы он стал делать, как жить?

Скучать было некогда. Мы не замечали, как пролетали дни. Много занимались, а свободное время отдавали самодеятельным спектаклям, играм, состязаниям. Я быстро пристрастился к волейболу и играл с азартом. Часто устраивали интернациональные встречи в воинских частях, пионерских лагерях, на заводах и фабриках.

Особенно интересно проходили у нас вечера. Программ никто не составлял, репертуар никому не был известен, но все выступления имели шумный успех. В каждом «концерте» непременно исполнялись частушки собственного сочинения. Доставалось в них многим.

Работал у нас парикмахером Маркарян — маленький армянин с вытянутой головой и длинными ушами. Стриг и брил он быстро и хорошо, но никогда не успевал обслужить всех. У него просто рук не хватало! Как-то он оказался «героем» частушки:

В парикмахерской красиво, вай-вай!

Все там сделано на диво, вай-вай!

Один мастер, двести бород… Вай-вай!

Хочешь бриться — езжай в город! Вай-вай!

Вместе со всеми, а может и больше всех, смеялся Маркарян.

Быстро завелись у меня знакомые — греки Зарес и Брокус, иранка Первеш, турок Назым Хикмет, монголы Элдеп-Очур и Янчимаа. Как говорится, между нами вода не текла — мы были по-настоящему дружны.

С особенным уважением относились мы к Янчиме — жене и боевому другу Сухэ-Батора, героя и вождя монгольского народа. Часто в свободное время она рассказывала о своей родине, и нам казалось, что она говорит о нашей Туве — столько было схожего в жизни монгольских и тувинских аратов.

Рассказывала она и о Сухэ.

— Мы познакомились с ним накануне революции. Сухэ сначала в Алдын-Булаке, потом в Урге организовал группу из нескольких человек. Я была связной у них; готовила еду. Потом, когда образовалась партия, Сухэ вместе с товарищами повез письмо от нее в Москву. Как только Сухэ добрался до Москвы, его принял Ленин. Он много расспрашивал его о Монголии, одобрил мысли, высказанные в письме. Советская Россия, сказал Ленин, окажет помощь беднякам Монголии. Воодушевленный Сухэ немедленно вернулся в Алдын-Булак и поднял партизан на борьбу. С помощью Красной Армии был освобожден Алдын-Булак, а потом и Урга. О разгроме банд Унгерна вы знаете. А в июле тысяча девятьсот двадцать первого года народная революция в Монголии победила.

— А где были вы, когда Сухэ уезжал в Советский Союз?

— Я скрывалась. Кухарничала у одного китайца в Урге. Меня искали, хотели арестовать, но не нашли.

— А что случилось с Сухэ? Он умер?

— Его отравили… Он был совсем еще молодой. И остались мы вдвоем с сыном… Сын сейчас в Урге.

С Элдеп-Очуром я подружился сразу, с первой встречи. Этот высокий парень с вечно растрепанными волосами, умными проницательными глазами и ослепительной улыбкой был всегда безудержно веселым, неистощимым шутником и человеком редкостного благородства. Учился он отлично. Всех располагало к нему чувство товарищества, простота и безукоризненная честность — Элдеп просто неспособен был даже на самую малую ложь. Сын бедняка из Савханского аймака, Элдеп с малых лет работал на хозяев.

— До приезда в Москву я был рабом у Дажы Самбуу. Не батраком — рабом! Отец и мать умерли, когда мне было три года. Дажы забрал меня к себе. Чуть подрос — начал работать. Между прочим, от своего господина я впервые услышал о национально-освободительной революции. Убежал от него. С Чойбалсаном, воином Сухэ-Батора. И вот — в Москву послали. Учиться. Здорово?!

* * *

Не только мы, тувинцы, — все студенты жадно впитывали то, чему щедро нас учили. Столько нового, важного, нужного узнавали мы каждый день. А ведь это пока еще была только подготовка к занятиям!

Как-то нас пригласили в Быково, на встречу с пионерами. От Удельной недалеко, пошли пешком. Группа оказалась живописной — негры, индийцы, монголы, арабы, корейцы, тувинцы, греки, персы, малайцы…

У входа в лагерь мальчишка в белой рубашке и красном галстуке с серьезным видом отдал рапорт:

— Дежурный отряда Сергей Макаров! — отчеканил он. — Рады приветствовать наших дорогих гостей!

Несколько минут «хозяева» и «гости» приглядывались друг к другу. Ребятишки перешептывались, подходили с некоторой опаской, пока не окружили нас плотным кольцом. Не скажу, чтобы и мы чувствовали себя свободно.

— Дырасс! — не очень по-русски, но от всего сердца произнес негр Самбудин и протянул широченную ладонь мальчонке-пионеру.

— Здравствуйте! — ответил тот.

— Где ты? Москва, Ленинград? Где?

— В Москве живу. Отец на заводе работает. А вы издалека приехали?

Самбудин притянул к себе мальчика, поднял на руки, поцеловал несколько раз, поставил его на землю и… прослезился.

Пионеры принесли табуретки. Из них получилась отличная трибуна. Мальчишки и девчонки, становились на табуретки и произносили речи. Я завидовал им — так бойко они говорили! Они обещали нам, что будут отлично учиться и готовить себя к труду и защите своей Родины. Потом всех нас тоже приняли в пионеры и каждому повязали красный галстук.

Тот малыш, которого приласкал Самбудин, надел негру на шею галстук и взобрался на табурет-трибуну:

— Товарищи! Когда вы вернетесь в свои страны, передайте горячий привет от советских пионеров. Мы желаем, чтобы вы в своих странах скинули капиталистов, чтобы дети у вас были такими же счастливыми, как в Советском Союзе.

Голос у мальчишки звенел. Это был прирожденный оратор!

Самбудин вытер глаза кончиком галстука и, с трудом выговаривая русские слова, ответил:

— Большое спасибо! Обязательно сберегу этот галстук моей дочери…

Выступали и другие гости. Говорили каждый на своем языке — по-русски не решались. Переводили не все, но, в общем, всем было понятно и без перевода, какие добрые чувства вызвала эта встреча с детьми.

Целый день провели мы в лагере. Веселились, играли с пионерами, вместе пели русские песни — «По морям, по волнам», «Дуня, Дуня, Дуня я…».

На обратном пути я потихоньку спросил Самбудина:

— Ты чего плакал?

— В Африке остались жена и дочь — такая же, как этот мальчишка. Не видел уже два года с лишним… Не знаю, живы или нет. Я шел через несколько стран, чтобы попасть в Москву. Мне надо много знать. А что плакал — это не слабость. Это от радости, от восхищения.

* * *

Большинство студентов очень слабо знали русский язык. Но кое-кто вдруг стал делать поразительные успехи. Секрет скоро открылся. Оказалось, наши парни стали ходить вечерами на станцию, где знакомились с русскими девушками. Пример вызвал бурное подражание. Теперь вечерами Малая Удельная пустовала. Все устремлялись «изучать русский язык на практике».

На очередном концерте огромный успех имела новая частушка:

Каждый вечер, как стемнеет,

Вся Удельная пустеет.

Парни к станции стремятся,

Русским языком заняться…

День ото дня становилась теснее наша разноплеменная коммуна. Мы лучше узнавали друг друга, ближе сходились. Наконец-то все «нашли общий язык» — людей разных национальностей и рас объединяла, организовывала, сближала русская речь. И мы старались (не только вечерами!) как можно лучше выучить ее. Все разговоры между собой, все шутки, игры, песни — только на русском! И в программах самодеятельности национальные песни часто сменялись русскими, которые пели все хором.