— А вы, Александр Адольфович, что-нибудь понимаете по-тувински?

— Никогда не встречался с этим народом. Сейчас попробуем выяснить. Как у вас считают? Ну, смелее! Раз, два, три.

— Бир, ийи, уш, дорт… — стал перечислять я.

— О-оо, это уже лучше. По-тувински «бир» и по-турецки «бир». У вас — «ийи», там — «ики», «уш» будет «уч». Понятно!.. А как по-вашему будет «молоко» или «нож»? Тоже как у турок, «сут» и «бичек»?

— «Сут» будет «сут», а «бичек» у нас нет слова. Есть «биче» — это значит «маленький». А ножик — «бижек».

— Вот и разговорились! — обрадовался долговязый. — Теперь, Мария Ивановна, дело у нас пойдет!

Дубровина улыбнулась.

— Давайте мы их сейчас мучить не будем. Вот что, товарищи. Учиться вы будете в одной группе с монголами. Занятия начнутся первого сентября. Жить будете под Москвой на даче. Там будете изучать русский язык. Вот такие у нас планы. Не возражаете?

Ребята молчали. Для порядка я бормотнул им по-тувински и ответил за всех:

— Очень даже нам подходит!

— Ну и чудесно. Не станем больше задерживать вас.

От канцелярии КУТВа до того дома, где ночевали, — рукой подать. Отправились одни, без провожатых.

Июльское солнце над самой макушкой. От домов пышет жаром. Мостовые и тротуары будто раскаленные — жгут ноги. А машин, машин!.. И трамваи грохочут, звенят. Люди сплошной стенкой идут.

Мы долго стояли на краю тротуара, как на берегу разбушевавшейся реки, в ожидании, пока успокоится движение. Лишь поняв бесплодность этой затеи, стали поодиночке перебегать дорогу. К счастью, все достигли противоположного берега.

Наталья Михайловна встретила, как родная мать.

— Ну, все живы-здоровы? Молодцы! Поздравляю!

Повела нас в кладовую, выдала каждому одежду, белье — целый ворох! — по куску мыла и мочалке.

— А теперь — в баню!

Как цыплята за курицей, трусили за нею. Прохожие глазели на нас, но мы уже не обращали на это внимания — привыкли.

Дворами, закоулками добрели куда-то. Вошли в дом. Наталья Михайловна весело окликнула рыжего старика:

— Принимай, Прохорович, гостей!

— Откуда такую пестроту набрала, Михайловна? — засмеялся старик.

— Это тебя не касается. — Наша провожатая могла быть, оказывается, и сердитой. — Ты, Прохорович, организуй, чтобы парней в лучший вид привели.

— Та-ак, — оглядел нас старик. — Орлы! Сначала валяйте в ту комнату, обчистите головы. Потом мыться будете.

Я перевел.

— Что значит «обчистить голову»? — забеспокоился Шилаа. — Обтесывать, что ли, будут?

Монге по своей привычке взялся объяснять:

— Не видишь, какие мы лохматые? Хотят постричь, побрить,.. Ну, что ты за человек, Шилаа!

— Зато ты все знаешь! — неожиданно рассердился Шилаа. — Смотри, зазнаешься — лопнешь.

— Хош! Замолчи! Не тебе судить, что я знаю, что не знаю!

Монге подскочил к Шилаа. Седип-оол едва оттащил его в сторону.

— Эй-эй! Успокойтесь!

— Перестаньте! — набросились и мы на спорщиков. — Что вы, как бодливые бараны…

В парикмахерской нас действительно быстро «обчистили». Срезанные косы Капшыка и Шилаа упали на пол, как убитые змеи. Парни удивленно осматривали себя в зеркало — коротко стриженные, совсем незнакомые.

Глава 3

Малая Удельная

Нам сказали, чтобы мы готовились к переезду на дачу. Собираться было недолго. Больше суеты, чем сборов, хотя за несколько дней, проведенных в Москве, «собственности» у каждого прибавилось.

Я сложил свои пожитки, и мне стало тоскливо. Потянуло домой.

«Большой город Москва, — думал я, — а на улицах народ не умещается — места не найдешь, где бы свободно походить. То ли дело у нас. Сам себе хозяин — куда захотел, туда иди. Можешь искупаться, когда захочешь, можешь в холодке полежать, можешь порыбачить…»

Но я постарался прогнать эти мысли. Как можно поддаваться таким настроениям? Меня прислали учиться в Москву от имени моего народа… Так далеко везли… Если мне, батраку Чолдак-Степана, начавшему уже говорить по-русски, привыкшему к оседлой жизни, приходит такое в голову, то как же трудно Шилаа, Барылге и другим парням? Как они тоскуют по родным кочевьям!..

Так оно и было. Здоровенные парни ночами плакали, как дети, от стыда накрывшись с головой одеялами. Еще недели не прожили мы в Москве, а Оюн Барылга пожаловался:

— Больше десяти дней не выдержу! Лучше бы я в своем Самагалтае скот пас… Ничего мне больше не надо! Ой, беда!..

Забегая вперед, скажу, что Барылга и в самом деле не выдержал. Чтобы его выгнали, он стал красть вещи у товарищей. Осенью его исключили из университета и отправили в Туву. Капшык и Шилаа несколько месяцев занимались, но «не сумели усвоить ни одной буквы», за что и были причислены к отстающим. Но на самом деле и они струсили и только прикидывались неспособными, а учиться могли очень хорошо, особенно Шилаа. А через год оставили Москву Чамыян и Анай-оол. С ними было сложнее. Мы сами, став более зрелыми, раскритиковали их классовое происхождение и настояли на исключений из числа студентов.

Так в конце концов из десяти нас осталось четверо.

Но это — позже…

А пока мы все вместе собирались на дачу!

— Ну, как, Тока, готовы? — спросил незнакомый мне человек, войдя в комнату.

На нем был белый чесучовый костюм, белая фуражка и густо натертые зубным порошком брезентовые туфли. Заметив мое недоумение, он сказал:

— Я из деканата. Вот что, товарищ Тока. Ты назначаешься старостой тувинских студентов. Ясно?

— Ясно-то ясно… А почему я? И потом… справлюсь ли?

— Бояться нечего. Главная твоя забота — переводить. Поэтому и выбрали тебя, а не кого-нибудь другого. Как, ребята, согласны, чтобы Тока был старостой?

Товарищи согласно закивали.

Спустя два часа мы добрались по железной дороге до станции Малая Удельная. Сойдя с деревянной платформы, перешли по трясучим мосткам через небольшой ручеек и увидели вдали несколько двухэтажных бревенчатых домов с красными и зелеными крышами.

По обе стороны аллеи шумела толпа встречающих. Каких только людей здесь не было! И совершенно черные, и коричневые с толстыми губами и иссиня-черными волосами, и белые, как березовая кора, и такие, как мы… Каждый говорил по-своему, но я понимал, что все дружески приветствуют нас, всем интересно узнать, кто мы такие, откуда приехали, — так же как и нам хотелось узнать их всех. Я вспомнил нашу пословицу: «Кони перекликаются ржанием, люди знакомятся в разговоре». Ничего, подумал я, еще разберемся!..

Так оно и случилось. С монголами и корейцами сошлись сразу же. Постепенно научились объясняться и с индийцами, турками, неграми… Со стороны, наверное, смешно было смотреть и слушать. Но ведь мы понимали друг друга! Понимали!

Одним из первых в нашу дачу номер пять пришел кореец Цой Шан У — сильный парень, с золотыми зубами, в пенсне. Он времени на общие слова не тратил. Сразу — о деле:

— Все собравшиеся здесь живут коммуной. Как вы к этому относитесь?

— А что такое коммуна? — спросил я.

— Работаем и живем одной семьей. Свои привычки, свои интересы подчиняем общим целям. Все за одного, один за всех. Это главное. Стипендия на руки не выдается. Деньги идут в общий котел и тратятся поровну: на продукты, на стирку, на одежду… Члены коммуны сами убирают общежитие, моют, дежурят в столовой, заготавливают дрова. Подъем, отбой в одно время. Утренняя гимнастика… Уходить куда-нибудь только с разрешения… Коммуна еще не оформлена. Как только соберутся все студенты, выберем руководство.

Четкие фразы Цой Шан У звучали повелительно. Сказанное мне понравилось. Я перевел товарищам.

— Ну-у, — заныл Чамыян, — сам себе не хозяин, только другим и подчиняйся. Не-ет, это нам не подходит. Верно, ребята? Еще начнут указывать, кому когда в отхожее место идти!

Но никто его не поддержал. Решили войти в коммуну и соблюдать ее правила.