Однако и французская реакция умела обращаться с непокорными. Были применены крайние меры, и началось формирование отрядов для отправки в Северную Африку.

Так вели неравную борьбу революционные солдаты 1-й русской бригады во Франции с русско-французской реакцией. Солдаты России показали непреоборимую стойкость и замечательное упорство в борьбе за свое право вернуться на родину. А русско-французская реакция на веки вечные покрыла себя несмываемым позором. Она поступила, как самый настоящий палач, применив против верных сынов России, проливших свою кровь на полях Шампани, оружие и жестоко с ними расправившись.

Оставался еще один клочок земли, где были русские солдаты — лагерь Курно. Что же происходило здесь? Значительно пополнившийся революционными солдатами 1-й Особой бригады, которые прибывали в Курно разными путями, он постепенно приобретал революционные черты. Ведь только небольшое количество курновцев участвовало в подавлении и расстреле лагеря Ля-Куртин. Основная же масса солдат 3-й бригады не была причастна к этому позорному делу, наоборот, даже сочувствовала куртинцам и быстро революционизировалась. Поэтому вести об Октябрьской революции в России были встречены курновцами не менее восторженно, чем в Ля-Куртине, с возросшей надеждой на возвращение в Россию.

Приказ французского командования о переходе всех русских войск во Франции под юрисдикцию и управление французского правительства вызвал много толков и рассуждений. «Что будет с нами? Не задержится ли отправка в Россию?» — эти и тысячи других вопросов задавали себе курновцы. Червь тревоги все больше точил солдатские сердца, и смутные думы копошились в головах русских людей, не предвещавшие начальству ничего хорошего.

Впрочем, русское командование сочло благоразумным отойти в сторону от всех событий и кое-как, с неохотой, выполняло французские приказы и распоряжения. Занималось оно преимущественно следствием, арестами и преследованием солдат за революционные настроения, за мятежные высказывания в комитетах и на собраниях. Русское офицерство тоже терзали внутренние сомнения и думы, оно дошло до полного морального падения. Офицеры беспокоились за свое будущее и старались как-то пристроиться на французскую службу. Большинство из них стремилось остаться в армии, некоторые же не прочь были устроиться на гражданской работе. И почти никто не разделял солдатских убеждений, которые сводились, главным образом, к тому, чтобы скорее кончать с чуждой народу войной и скорее отправиться домой, в Россию.

И разумеется, в основной своей массе офицерство было настроено против Советской власти, горело желанием драться с ней не на живот, а на смерть, лелеяло надежду, что в России обязательно найдутся силы, которые разгромят взбунтовавшуюся чернь. Ведь разгромили же они революционный Ля-Куртин. Да и союзные правительства обязательно придут на помощь сторонникам самодержавия, обеспечат оружием, деньгами и всем необходимым для ведения борьбы.

Об этом шли упорные толки среди офицеров, и они с надеждой ждали дальнейших событий. Что ж, их надежды в какой-то мере оправдались: во второй половине декабря Антанта и США разработали план интервенции против Советской России и разделения сфер влияния, то есть захвата Украины, Кавказа, Крыма и Бессарабии, которые являлись для Франции, Англии и США весьма лакомыми кусками.

Особенно взбесило офицеров решение Советского правительства об упразднении чинов и званий. Еще бы! Рушились устои, на которых покоилась вся жизнь дворянского кадрового офицерства. Был окончательно потерян всякий контакт с солдатами: офицерство было само по себе, а солдаты — сами по себе. Так отчетливо определялись две враждующие, непримиримые стороны.

В такой обстановке в лагере Курно развернулась активная кампания в связи с так называемым «трияжем» 23. Перед каждым русским солдатом был поставлен вопрос: намерен ли он продолжать войну? Если да, то предоставлялась возможность записаться в русский легион. Тот, кто не хотел ехать на фронт, должен был направиться на добровольные работы в тылу, что также считалось помощью Франции в войне. А те, кто упорно отказывался от того и другого, высылались в Северную Африку на принудительные работы. Иного выбора уже не было.

Три этих условия взбудоражили солдат лагеря Курно. Люди собирались группами и думали тяжелую думу: как быть и что делать? Самая большая часть солдат, несколько тысяч, решила идти на добровольные работы, совсем небольшая группа, человек двести с небольшим, согласилась воевать: они вошли в так называемый русский легион.

Остальные решили: будь что будет. Подумаешь, чем запугали русского солдата — Африкой! Принудительными работами! Нас, солдат, всегда принуждали: принуждали служить, принуждали воевать, принуждали голодать и работать на барина, принуждали умирать. Мы и не такое видали! Пошли за вещмешками — и айда в Африку.

Действительно, они дружно забрали свои пожитки и пошли в бараки, указанные для «африканцев».

Солдат, добровольно согласившихся ехать в Северную Африку, было более двух тысяч. Факт, трудно объяснимый. То ли отвращение к войне сказалось, то ли проявилась вековая тяга русского человека к дальним странствиям. Даже французское командование было поражено этим фактом. Но оно быстро опомнилось и поспешило обратить решение русских солдат в свою пользу. С «африканцами» обращались, как с обычными арестантами, установили для них строгий тюремный режим, полуголодный паек, полную изоляцию от остального лагеря. В такой обстановке солдаты готовились к отправке в Северную Африку.

Горькими слезами будут оплакивать эти несчастные свою судьбу...

А между тем в сен-серванском госпитале жизнь шла своим чередом. Постепенно число раненых убавлялось: тот, кто поправлялся — хочешь или не хочешь, — уезжал в лагерь Курно, другого направления администрация не давала. Поэтому куртинцы старались всякими правдами и неправдами задержаться в госпитале возможно дольше: уж очень не хотелось ехать в Курно, как будто с повинной.

Дядя Жак все так же вел занятия в кружке по изучению французского языка и, кстати, регулярно приносил «Юманите». В качестве практики читали эту газету на уроках. Главным переводчиком по-прежнему был Ванюша, хотя многие участники кружка уже кое-что понимали сами.

И по-прежнему думы раненых уносились к далекой родине, откуда шли будоражившие солдатские сердца вести. Из «Юманите» куртинцы узнали, что бежавший Керенский объединился с генералом Красновым, а последний собрал казачьи части и начал наступление: захватил Гатчину, нацелился на революционный Петроград. Эсеры и меньшевики создали «Комитет спасения родины и революции», стараясь псевдореволюционными звонкими названиями запутать людей труда. А тут — восстание юнкеров в Петрограде, такой же юнкерский мятеж в Москве... Сложная обстановка. Но рабочий класс и революционные солдаты Питера разобрались что к чему: разбили под Пулковом казачьи части Краснова, намылили холку юнкерам.

Немало поволновались раненые, когда узнали, что «Викжель» ратует за «однородное социалистическое правительство». Эсеры и меньшевики сразу за это схватились, туда же потянули Каменев, Рыков, Ногин, Милютин, Зиновьев и некоторые другие. Ленин твердо выступил против этой буржуазной затеи: Каменев снят и освобожден от обязанностей Председателя ВЦИК, вместо него избран Свердлов.

Раненые куртинцы радовались триумфальному шествию Советской власти по всей стране. Контрреволюция бесится, саботирует, объявила террор. Но тщетно. В армии упразднены чины и звания, учреждена выборность командного состава.

Советская власть приступила к демобилизации старой армии — все равно она небоеспособна. Тяга домой крестьянских масс, одетых в солдатские шинели, была настолько сильна, что сдержать их не представлялось возможным. Скорей домой — делить помещичьи земли, иначе тот, кто не на войне, лучшие земли захватит! И поехали стихийно, на чем только могли, солдаты домой. Но на всякий случай прихватывали с собой винтовки, а то и пулеметы: мало ли что — пригодятся!