После этого Олаф, которому исполнилось двенадцать, по протекции дяди, попал в дружину князя Владимира. Норвежского «сына полка», отличавшегося храбростью и веселым нравом, любили. Ценил его и сам «конунг Вальдамар», как называли новгородского князя в скандинавских сагах, что, впрочем, не помешало Олафу завести роман с одной из многочисленных жен своего покровителя — Аллогией.

Захватив Киев, Владимир сплавил варягов в Византию. Об этом эпизоде единогласно повествуют и «Повесть временных лет», и саги, уточняющие, что завистникам удалось убедить нового правителя Киева в опасности пребывания подросшего Олафа Трюггвасона в его ближайшем окружении. В общем, шел обычный дележ захваченного. Победы (даже над Киевом!) на всех не хватило. Юному Олафу пришлось оставить Русь и отправиться в землю вендов — балтийских славян, где он, забыв Аллогию, женился на дочери некоего князя Бурицлава.

Молодой викинг очень любил свою славянскую супругу. Но прожил с ней всего три года. Неожиданно заболев, жена Олафа умерла. И он с горя снова отправился в далекое путешествие — на Русь. Там якобы ему приснился сон о Рае и Аде. А какие еще должны были сниться сны молодому человеку, никогда не видевшему отца, познавшему рабство, войну, любовь и только что потерявшему молодую жену? Во сне ему явилась мысль пойти в Константинополь и принять христианство — ту религию, которая, как никакая другая, утешает познавших горечь страдания.

На обратной дороге из Византии в Норвегию Олаф в Киеве снова встретился с князем Владимиром и обратил его внимание на преимущества религии Христа. Не думаю, что Олаф Трюггвасон был единственным защитником христианства в окружении князя, хотя сага именно ему приписывает крещение Владимира. Вокруг киевского правителя было много проповедников. Но кому мог довериться правитель Руси больше — неизвестному монаху или своему брату-викингу — вояке из королевского рода, уже ступившему на тот путь, который Владимира одновременно пугал отказом от традиций и манил перспективами, открывавшимися за вратами храма? Конечно же, Олафу — товарищу буйной молодости, ставшему христианином!

Пример Владимира, не только лично принявшего христианство, но и крестившего всю Русь вплоть до Новгорода, особенно рьяно стоявшего за старых богов, вдохновил и Олафа. Неожиданно у него появился стимул — вернуть корону отца и поднять крест над Норвегией! В Нортумберленде на земле Англии, где он в очередной раз воевал как наемник, сын Трюггви встретил предсказателя, словно посланного Небесным Отцом. «Ты будешь знаменитым конунгом, — предрек тот, — и совершишь славные дела. Ты обратишь многих людей в христианскую веру и тем поможешь и себе, и многим другим».

В 995 году на всеобщем тинге (народном собрании) Олаф Трюггвасон был избран королем Норвегии. Памятник ему как крестителю страны до сих пор стоит в основанном Олафом городе Тронхейме, чье название в переводе означает «Дом сильных». Тронхейм стал столицей Норвегии в то время. В его церковь, построенную Олафом Первым, ровно через одно поколение положат мощи Олафа Второго Святого, к которым устремятся толпы христианских паломников.

Именно от Олафа Трюггвасона принял крещение Лейф Эриксон, открывший Америку, Исландия, Гренландия и Оркнейские острова. Но сам король погиб в сражении холодной осенью 1000 года в морской битве у Свольдера, наткнувшись на огромный шведско-датский флот с эскадрой всего в 11 кораблей. Олаф Трюггвасон утонул в пучине, выпрыгнув за борт дракара. Тело его так и не нашли. Он происходил из той же древней династии Скьелдунгов — «потомков Одина», как и наши Рюриковичи. Языческий и христианский круги истории словно сплелись в его судьбе.

От Америки до Константинополя. Король Олаф пожимал руку и Владимиру, и первооткрывателю Нового Света Лейфу Счастливому, первым открывшему путь в Винланд — Землю Вина — будущую Америку

Видите, как все связано в нашем прошлом, благодаря одному викингу? Даже шире, чем можно представить — и Русь, и Визания, и земли вендов — нынешнего польского Поморья, и Норвегия, и Англия, и даже Северная Америка, о которой тогда в Киеве, да и во всей Европе, никто не имел ни малейшего представления! Всего одна человеческая судьба, а сколько звеньев между странами и идеями замкнулось на ней!

Чтобы подтвердить эту мысль о наших скрытых, таинственных славяно-скандинавских связях, напомню вам одно известнейшее стихотворение — пушкинское вступление к «Руслану и Людмиле» — одной из самих ранних его юношеских поэм, написанной, когда ему было всего двадцать:

Где находился этот сказочный дуб? И кто повесил на него золотую цепь?

Описывая великолепие главного языческого храма, посвященного богам Одину, Тору и Фрикко, в шведском городе Упсала германский хронист XII века Адам Бременский упоминает огромное священное дерево (символ Мирового древа в скандинавской мифологии), «широко простирающее свои ветви» и… «золотую цепь, окружающую храм, висящую на крыше здания, так что, идущие к храму издали видят ее блеск».

Рассказы об этом гигантском древе и золотой цепи по соседству с ним так поразили воображение древних славян и финнов, внимавших рассказам викингов, что навсегда остались в их народных сказках. Няня Пушкина происходила из родственного эстам племени ижора, в плен к которым попал будущий король Олаф. Ну, думал ли он, что вполне реальная золотая цепь из Упсалы через какую-то крепостную Арину Родионовну перекочует в стихи великого русского поэта, который появится на свет через восемьсот лет(!) после гибели короля-крестителя от рук язычников? Да ни в жизнь! Пушкину останется только убрать лишние детали и перевесить цепь с храма прямо на дуб, пустив по нему ученого кота — персонажа финской мифологии, переносящего души умерших в мир теней. А может, и уже до Пушкина цепь повисла прямо на Мировом Древе, как представляли мироздание и скандинавы, и славяне, и финны — наша летописная Чудь.

Чудеса, да и только! А дальше вас ждет «чудо» о Ярославе, из братоубийцы превратившегося в самого «мудрого» русского князя и строителя Софии Киевской, к которой он, если честно, не имеет НИКАКОГО отношения.

Проходя мимо Софии, еще раз взгляните на ее вызолоченные купола. Золотая цепь на крыше языческого скандинавского капища стала прообразом православного русского обычая покрывать золотом крыши церквей. Цепь из Упсалы словно расплавилась на маковках наших храмов под славянским солнцем.

Но сначала вернемся к отцу Ярослава Мудрого — князю Владимиру.

Семья византийских императоров. Чтобы стать родственниками правителей Константинополя, русским князьям пришлось изрядно попотеть. Но оно того стоило!

Этнический состав войска, с которым юный новгородский князь Владимир захватил в 980 году Киев, очень напоминал разноплеменную рать его предшественников Олега и Игоря — первых пришельцев из Новгорода, овладевших будущей «матерью городам русским». «Повесть временных лет» описывает эту армию так: «Владимир же собрал воев многих — варягов и словен, чудь и кривичей». За сто лет до этого, по утверждению того же Нестора Летописца, воинство деда Владимира — малолетнего Игоря — состояло из «варягов, чуди, словен, мери, веси и кривичей».

Это был все тот же балтийский коктейль наемников-норманнов, финно-угорских племен и двух северных славянских народцев — кривичей и словен, в земле которых возник Новгород. История в очередной раз повторилась. Вплоть до мелких деталей. Подлинным руководителем похода при младенце Игоре являлся его дядя по матери — «урманин» Олег, а при Владимире — тоже дядя по материнской линии, Добрыня. Разница заключалась только в том, что за пролетевшее столетие имена предводителей очередной завоевательной экспедиции, плывшей из Новгорода по пути «из Варяг в Греки», сменились со скандинавских на славянские. Потомки беспокойного викинга Рюрика успели основательно сродниться с местным населением.