Появляется Сталин. Голова его обмотана башлыком, башлык надвинут на лицо.

Сталин. Не хочется вас стеснять, но понимаете, на первых шагах в Батуми неудача. В дом Канделаки, где я находился, поселился околоточный. Боюсь, что мы с ним будем мешать друг другу.

Наташа. Вы нас не стесните.

Входят другие рабочие. Среди них Порфирий – сын Сильвестра.

Порфирий. Вчера механик оштрафовал меня на пять рублей. Хочу убить его. Зубилом.

Сталин. Оставьте это, убьете – его сменит другой механик.

Порфирий. А как вас зовут?

Сталин. Сосо меня зовут. А кроме того, ваши батумские прозвали меня Пастырем. А за что – не знаю. Может, потому, что учился в духовной семинарии, а может, по каким-то другим причинам. Ты хочешь убить механика. Этим ничего не добьешься. Тут надо менять весь порядок, старый – уничтожить.

Порфирий. Вы революционер?

Сталин. Конечно. И не я один революционер на свете. А твой отец? Наташа?

Порфирий. Предупреждаю, что в наш двор стал захаживать городовой. У царя полиция, жандармы, войска…

Сталин. Прокуроры, министры, гвардия… И все это будет сметено. Ты еще доживешь до этого!

Рабочие садятся за стол, беззаботно пьют вино, изображая безобидную компанию.

Сильвестр. Ну, Сосо, начинай.

Сталин. Товарищи! Я послан тифлисским Комитетом

Российской социал-демократической рабочей партии для того, чтобы организовать и поднять рабочих на борьбу…

Сцена темнеет.

Та же комната. Рабочие встречают Новый год.

Сталин. Привет всем!

Порфирий (поднимая бокал). Твое здоровье, Сосо!

Сталин. Мы организуем Комитет ленинского направления.

Канделаки. Товарищи, предлагаю, чтобы Комитет возглавил товарищ Сосо.

Все пьют за здоровье Сосо. Потом бросаются к окну. Пламенем охвачен завод Ротшильда.

Порфирий. Горит кровопийское гнездо. Туда ему и дорога.

Климов (другой рабочий). Что ты плетешь? Что же мы потом есть будем? Надо тушить.

Сталин. Конечно, тушить. Только надо потребовать у управляющего вознаграждение за тушение огня.

Занавес. Конец первого действия.

В книге четыре действия. Я сокращаю некоторые сценки, диалоги, но стараюсь сохранить сюжет пьесы, чтобы было возможно определить, за что Сталин возненавидел эту пьесу и запретил ставить в театрах, многие из которых с радостью готовы были включить ее в свой репертуар. Наверное, Репертком дал на эту пьесу свое добро и Сталин прочитал ее перед премьерой в Ленинграде. Дата приемки пьесы Реперткомом 24 июля 1939 года.

Действие второе

Прошло два месяца. Кабинет кутаисского военного губернатора. Он читает газету. Чем-то недоволен.

Губернатор. Небывалые беспокойства на заводе Ротшильда в Батуми. У меня и телеграмма об этом имеется. Уволены 376 человек. Зачинщики арестованы.

Трейниц (жандармский полковник). По моим сведениям в Батуми сейчас работает целая группа агитаторов во главе с Пастырем. Это некий Иосиф Джугашвили. Три года назад его за неблагонадежность выгнали из духовной семинарии. Некоторое время он работал в обсерватории. Организовал социал-демократический кружок на заводе Карапетова, провел забастовку, первомайскую демонстрацию.

Губернатор. Я не понимаю, почему сразу не уничтожили этого музыканта?

Трейниц. Он служил не в консерватории, а в обсерватории.

Губернатор. Это безразлично. Почему не обезвредили?

Трейниц. Полиция потеряла его из вида. Он ушел в подполье. Надо его разыскать. (Читает.) Иосиф Джугашвили. Телосложение среднее. Голова обыкновенная. На левом ухе родинка, наружность никакого впечатления не производит.

Интересно, как Сталин, читающий эту пьесу, отреагировал на свое описание? Не хватило ли одного этого факта, чтобы разозлиться?

Губернатор выходит к столпившимся у военных казарм рабочим, требующим восстановить на работе уволенных, выпустить арестованных.

Губернатор. Вы у меня в Сибири отсидитесь!

Трейниц. Сколько же их?

Полицмейстер. Тысяч пять, а может, шесть.

Трейниц. Да, многовато. Но среди них есть чужие. Не разберешь. Кто впереди?

Полицмейстер. С флагом, кажется, ротшильдовский смутьян.

Трейниц. Когда приблизятся, передних нужно будет взять!

Губернатор. Это что же, бунт?

Сталин. Мы пришли освобождать арестованных рабочих!

Губернатор. Убрать флаги! Разойтись!

Сталин. Товарищи! Нельзя бежать! Стойте теснее, стеной!

На рабочих идет рота военных с песней: «Как за речкой, камышом видел милку нагишом. Шел я с милкою в лесу. Держал милку за косу!»

Сталин. Не смейте стрелять! (Разрывает на себе рубашку, делает несколько шагов вперед.) Собаки! Негодяи!

Действие третье

Батум. Апрельская ночь. В квартире рабочего Дереспана за столом сидит Сталин.

Дереспан. Надо усилить конспирацию. Они теперь не успокоятся, они за тобой как за зверем ходить будут.

К Сталину приходит рабочий Реджеб, разговор которого со Сталиным очень важен для понимания оценки Булгаковым происходящего в пьесе и, разумеется, в стране, объясняет настроения простого человека.

Сталин. Ты так, старик, вздыхаешь, что я заплакать могу. Ты для чего пришел? Какое горе тебя терзает?

Реджеб. Я вчера важный сон видел. Будто бы к нам в Зеленый мыс приезжал Николай.

Сталин. На свою дачу?

Реджеб. Конечно, на дачу. И, понимаешь, стал ругаться. Снял мундир, сапоги, все положил на берегу и полез в море. А мы с тобою сидим на берегу и смотрим. Ты говоришь: «А он хорошо плавает». А я говорю: «Как он голый пойдет, если кто-нибудь его мундир унесет? Солдат нету!» А царь, понимаешь, пошел и утонул. Тогда мы с тобой побежали к людям и кричим всем: «Царь потонул! Царь потонул!» А весь народ обрадовался.

Сталин. Хороший сон. Ты для этого приехал в Батуми, чтобы мне этот сон рассказать?

Реджеб. Нарочно для этого.

Сталин. Хороший сон, но что бы он значил, я не понимаю.

Реджеб. Значит, что царя не будет, а ты освободишь всю Абхазию. (Молчание.) Я тебе скажу, что такого сна не видел.

Сталин. Я знаю, что не видел.

Реджеб. А потому сон рассказывать стал, что не знаю, что тебе сказать. Сижу, а выговорить не могу. Меня к тебе наши старики послали, чтобы ты одну тайну открыл.

Сталин. Какую?

Реджеб. Слушай меня, Сосо. Я старик, и ты на меня не можешь обижаться. Все тебя уважают. Мы, абхазцы, люди бедные и знаем, что ты хочешь нам помочь. Но мы узнали, что ты по ночам печатаешь. Ведь печатаешь?

Сталин. Да.

Реджеб. А когда ты их в ход пустишь?

Сталин. Что?

Реджеб. Фальшивые деньги. Наши старики долго ломали головы: что это человек ночью печатает? Один старик, самый умный, догадался – фальшивые деньги. И мы смутились. Говорят, ты хороший человек, но мы тебе не можем помочь печатать фальшивые деньги. Мы это не понимаем. Меня послали к тебе. Говорят: узнай, зачем печатает. Когда будет раздавать народу? Где? И по скольку?

Сталин. Да… дела. (Входит рабочий Канделаки.) При тебе есть хоть одна прокламация?

Канделаки. Одна есть.

Сталин. Дай мне ее. (Обращается к Реджебу.) Вот видишь: эти листки печатаем. Это не деньги. А печатаем вот для чего. Народу живется очень худо, а чтобы его поднять против царя, нужно, чтобы все знали, что живется худо. Но если я буду ходить по дворам и говорить – худо живете, худо живете, меня, понимаешь, закуют в цепи. А эти листки мы раздаем. Все всё узнают. А деньги мы не печатаем, это народу не поможет.

Реджеб (внезапно поднимаясь). До свидания. Прости, что я тебе заниматься помешал.

Сталин. Нет. Погоди. Ты, пожалуйста, покажи мою бумажку вашим и объясни.