Отсюда неприятности даже с такой, казалось бы, проходной пьесой, как «Зойкина квартира». Давно хотели ее снять, но оставили как единственный спектакль, приносящий прибыль вахтанговскому театру. Кстати, и Миша и Василевский любили зло поострить по поводу своих коллег. Поэтому Миша не преминул со слов Ильи Марковича занести в свой дневник высказывания Алексея Толстого: «Я теперь не Алексей Толстой, а рабкор-самородок Потап Дерьмов» и слова Демьяна Бедного, сказавшего на выступлении перед красноармейцами: «Моя мать была блядь…» Зачем вызывать ненависть у коллег? Среди них и без этого хватало завистников и недоброжелателей.
Но есть в дневнике несколько записей, которые нравились Любови Евгеньевне, она бы их оставила: «Записи под диктовку есть не самый высший, но все же акт доверия». Другую запись он предварял словами, что она не для дневника и не для опубликования, но все-таки оставлял в тетради: «Подавляет меня чувственно моя жена. Это и хорошо, и отчаянно, и сладко, и в то же время безнадежно сложно: я сейчас как раз хворый, а она для меня… Сегодня видел, как она переодевалась перед нашим уходом к Никитиной, жадно смотрел…» А третья запись, ужасная по форме, по смыслу успокаивала Любовь Евгеньевну. Когда она ее печатала, руки дрожали, не все буквы даже пропечатались: «Как заноза сидит во мне сменовеховство (я при чем?) и то, что чертова баба за… [наверное, затопила] меня, как пушку в болоте… Важный вопрос… Но один, без нее, уже не мыслюсь. Видно, привык».
Любовь Евгеньевна писала: «Привык! Привык! Даже не мыслит свою жизнь без меня! Теперь пусть больше тратит силы не на мое обольщение, а на пробивание своих пьес в театрах! Чтобы я переодевалась при нем в новые наряды. Но как остановить в его произведениях поток нелицеприятной и для автора опасной правдивости? Надо же такое записать в дневнике: “Мельком слышал, что умерла жена Буденного. Потом слух, что самоубийство, а потом оказывается, что он ее убил. Он влюбился, она ему мешала. Остается совершенно безнаказанным. По рассказу – она угрожала ему, что выступит с разоблачениями его жестокости с солдатами в царское время, когда он был вахмистром”. И это сейчас читают в ОГПУ при живом и преуспевающем Буденном! Что будет с Мишей, если об этом узнает славный герой Гражданской войны. Он набросился даже на уже известного писателя Бабеля за то, что тот в своей повести изобразил его Первую конную как полупартизанское соединение».
Основой сюжета «Зойкиной квартиры» для Миши послужил фактический материал из отдела происшествий в вечерней «Красной газете», где он натолкнулся на заметку о том, как милиция раскрыла карточный притон, действующий под видом пошивочной мастерской в квартире некой Зои Буяльской. Все остальное Булгаков придумал. Зойку прекрасно играла Мансурова, Аметистова – Р. Симонов. Поставил пьесу Алексей Дмитриевич Попов. Состав был блестящий. Публика валом валила. Принимала отлично. Но критики писали, что в пьесе все персонажи отрицательные, и были настолько жестоки к пьесе, что режиссер отрекся от своей постановки. Позднее другой известный режиссер и актриса МХАТа – М. Кнебель – пришли к выводу, что «отречение автора – дань времени». Любовь Евгеньевна справедливо возразила ей: «Она недоговаривает: дань времени – это остракизм, пока еще не полный, которому подвергнется творчество Михаила Афанасьевича Булгакова».
Опасения ее оправдались. Удар следовал за ударом. Зашатались позиции «Белой гвардии» во МХАТе, встал вопрос о снятии «Зойкиной квартиры» в театре Вахтангова, о значительной переделке пьесы. Булгаков обратился к главному режиссеру Попову: «Ответьте мне, пожалуйста, вы, режиссер, как можно переделать 4-актную пьесу в 3-актную?.. Ну ладно. Я переделываю, потому что, к сожалению, я “Зойкину” очень люблю и хочу, чтобы она шла хорошо… Я болен. Но переделаю…»
И все это время Михаил Афанасьевич ждал ответа на письма в ОГПУ, в Совет народных комиссаров. Обыск в его квартире он расценил как надругательство над своей личностью, унижение достоинства… Кто-то должен был ответить за это издевательство, чтобы оно не осталось безнаказанным. А тем временем следователи ОГПУ вместо ответов на его письма готовили материалы и вопросы для допроса писателя, который провели 22 сентября 1926 года.
Протокол допроса
«Я, уполн. 5 отд. секр. Отдела ОГПУ Гендин: допрашивал в качестве [обвиняемого] свидетеля гражданина Булгакова М. А. и на первоначально предложенные вопросы он показал:
1. Фамилия. Булгаков.
2. Имя, отчество. Михаил Афанасьевич.
3. Возраст (год рождения). 1891 (35).
4. Происхождение. Сын статского советника, профессора Булгакова.
5. Местожительство. М. Левшинский пер. 4, кв. 1.
6. Род занятий. Писатель-беллетрист и драматург.
7. Семейное положение. Женат. Фамилия жены – Белозерская Любовь Евгеньевна – дом. хоз.
8. Образовательный ценз. Киевская гимназия в 1916 г. Университет медфак в 1919 г.
9. Имущественное положение. Нет.
10. Партийность и политические убеждения. Беспартийный. Связавшись слишком крепкими корнями со строящейся Советской Россией, не представляю себе, как бы я мог существовать в качестве писателя вне ее. Советский строй считаю исключительно прочным. Вижу много недостатков в современном быту и благодаря складу моего ума отношусь к ним сатирически, так и изображаю их в своих произведениях.
11. Где служил и чем занимался.
а) до войны 1914 г.;
б) с 1914 г. до Февральской революции 17 года. Киев, студент медфака до 16 г., с 16 г. – врач;
в) где был, что делал в Февральскую революцию 17 г., принимал ли активное участие, в чем оно выразилось. Село Никольское Смоленской губернии и гор. Вязьма той же губернии;
г) с Февральской революции 17 г. до Октябрьской революции 17 г. Вязьма, врачом в больнице;
д) где был, что делал в Октябрьскую рев. 17 г. Также участия не принимал;
е) с Октябрьской рев. 17 г. по настоящий день. Киев – до конца августа 19 г. С августа 19 до 1920 г. во Владикавказе, с мая 20 г. в Батуми, из Батуми переехал в Москву, где и проживаю по сие время.
12. Сведения о прежней судимости (до Окт. рев. и после нее). В начале мая с. г. производился обыск».
Затем следователь перешел на своего рода доверительный разговор с писателем, записал его «показания по существу дела».
Перед допросом Булгакова за ним была установлена слежка. Один из осведомителей сообщал в июле 1926 года: «По поводу готовящейся к постановке “Белой гвардии” Булгакова, репетиции которой уже идут в Художественном театре, в литературных кругах высказывается большое удивление, что эта пьеса пропущена реперткомом, так как она имеет определенный и недвусмысленный белогвардейский дух».
На документе резолюция: «Гендин. К делу Булгакова. Славинский».
– Будь осторожен, Миша, – наказывала ему Любовь Евгеньевна перед его уходом на допрос. – Завтра генеральная репетиция «Дней Турбиных» во МХАТе. Я уверена, что допрос за день до репетиции назначен не случайно. Кто-то хочет любым путем провалить пьесу.
– Я не волнуюсь, – неожиданно искренне и без видимого волнения произнес Михаил, – на самом деле спокоен. Почти спокоен. Мне особенно нечего скрывать. У них мои дневники, а там я был весьма откровенен.
– Слишком откровенен, – укорила Люба.
– Ничего уже не изменишь, – сказал Михаил, – давай попрощаемся.
– Что?! – вскрикнула Люба. – Ты можешь не вернуться?!
– Вернусь, – неуверенно сказал Михаил и вдруг улыбнулся, – я просто лишний раз хочу обнять и поцеловать тебя.
Люба не скрывала слезы на глазах.
– Ты ухитряешься шутить… Даже в такие минуты…
Михаил вздохнул:
– Подсказывает мне сердце, что такие минуты не последние в моей жизни, в нашей жизни. Ты сама выбрала меня. Теперь расхлебывай судьбу. Не плачь, вернусь… Ведь за мною не прислали машину.
В своем разговоре с Булгаковым следователь делал упор на повесть «Собачье сердце». Булгаков был осторожен и решил высказать свое далеко не одобрительное отношение к повести:
