Были такие, кто побеждал в каждом состязании и становился знаменитым от Торричеллы до Корболы: например, Атос Лунарди, по прозвищу Обжора, который дебютировал 14-го июня, в день Сант Элизео, на Забавах в Чиконьяре; говорили, что он похож на самого Коллеони, хотя этого Коллеони никто никогда не видел.
Дзелия стала свидетельницей его смерти.
Она снова увидела его, когда тот одиноко сидел за богато накрытым столом, в роскошной куртке, украшенной вышитым двуглавым орлом. Он продолжал упорно смотреть в пустоту, не обращая никакого внимания на окружающих, даже тогда, когда Идальго Анджели, его секундант, похлопал его по спине с тем ласковым безразличием, с каким относятся к скаковым лошадям. Анджели был горбун и пользовался славой волшебника, лицо у него было молодое, но сколько ему лет на самом деле, определить было невозможно. Как всегда, он собрал ставки, по-приятельски болтая с самыми авторитетными игроками; затем поочередно поднял вверх руки крупного землевладельца Витторио Дельнеро, его жены Кристины, членов семей Марки и Пицци, хозяев острова Пескароли, и даже одного из кузенов короля, чтобы привлечь к ним внимание и заставить публику их приветствовать.
На выступлениях Обжоры никогда не было свободных мест.
Еще до начала, с удовольствием отметив, что зрители рассажены, как надо, а освещение установлено прекрасно, Атос совершенно ясно понял, что войдет в историю, как Джирарденго и Чевентини; на этот залитый светом костров берег никогда не ступит нога бойца, способного его одолеть, и, продолжая пристально, с клоунскими ужимками, на которые он был великий мастер, разглядывать со своего помоста аграриев и представителей знати, он увидел себя в их глазах избранником Бога.
— Аплодируйте! — приказал он. — Я — самый лучший!
Они подчинились, отвечая благосклонными улыбками.
По его знаку мгновенно воцарилась тишина.
Яйца вкрутую он проглотил молниеносно: прежний его рекорд был равен тридцати, в этот раз он довел его до тридцати пяти. Он не обратил внимания на всеобщий восторг и сосредоточился исключительно на том, чтобы превзойти самого себя, соглашаясь бисировать и вызывая у организаторов, которые заранее радовались огромной выручке, страх остаться без прибыли. То, что он воображал своей душой, подобной более крепкому, чем дуб, розовому кусту, наполнялось гордостью, как наполняется съестным желудок. На чествовании триумфатора вместо речей были пироги и куры, свиные и говяжьи окорока, торты и реки вина.
Зрители непрерывно бросали на стол куски пищи, требуя, чтобы он выступил в роли живого символа того голода, от которого страдали целые поколения, и кричали:
— Всегда приятно посмотреть, как голодали раньше.
Атос выполнил эту просьбу с ощущением, что он их унижает.
«Свиньи, — размышлял он. — Вы и не подозреваете, что в один прекрасный день я заставлю вас целовать мне ноги и жрать мое дерьмо. Я — Давид и Голиаф в одном лице. А вы просто вши».
В сопровождении свиты он перешел в павильон песен.
Дзелия тоже признала, что голос у него великолепный. Он не ограничился высокими нотами: Идальго Анджели выступил в роли дирижера, и он спел из «Отелло» Кредо; из «Фальстафа» Все в мире шутка, дерзко называя кузена короля Пистолетом, а для его друзей исполнил — Воров. Спустившись в зал, он остановился около Дельнеро и спел «Мистер Форд, разбуди свою жену-замарашку». Всем пришлось отнестись к этому, как к милой шутке, потому что здесь было его царство.
«Кто, спросил он самого себя, может понять мое счастье?» В конце концов ему это надоело, и, презрительно повернувшись к ним спиной, он посвятил себе, только своему величию высокую ноту, ради которой напряг легкие до такой степени, что перед ним забрезжили ворота в ад.
Кулачные бои и фаллические состязания прошли без сучка, без задоринки. Что касается первых, то Дзелия увидела, как он уложил трех борцов из школы Райчевича и штангиста Тиберио; он выразил желание, но ему не пошли навстречу, бороться с медведем, который сидел в клетке у Прорицателей. Что же до вторых, то целый лес рук массировал его и умащал ароматными составами: рабыни были совсем молоденькие, и в окружающем шуме их имена звучали причудливо.
То, что Атос сумел проделать, держась обеими руками за свое неимоверных размеров мужское естество, как за корабельную мачту, превратилось в какое-то безумие и просто потрясло Дзелию, успевшую уже повидать самые невероятные вещи и готовую к любым сюрпризам. Как сумасшедший, не разбирая пути, он ринулся на тренеров и секундантов, повторяя: «Озел, озел» и наводя страх на зрителей, которые отпрянули к стенам. Все летало. Несколько женщин упали в обморок. Это длилось до тех пор, пока Атос не рухнул на землю, увлекая за собой ленты и знамена.
Теперь его голос превратился в хрип. Он лежал в луже извергнутой им спермы, и перед мысленным взором Дзелии вновь предстал бык, которого принесли в жертву, чтобы умилостивить паводок. Он выкрикивал непонятные имена: Гаспара, Нигра и Секка; казалось, это разные женщины, но на самом деле он звал одну, неподвижно застывшую на берегу в лучах рассвета.
— Он зовет смерть, — воскликнул Идальго Анджели, приложив ухо к его губам. И потребовал дополнительный гонорар, поскольку выступление оказалось действительно необыкновенным.
Бросая деньги на тело Атоса, все быстро расходились, чтобы не оказаться замешанными в историю с мертвецом, которого к тому же звали Обжора. Только у Кристины Дельфини хватило духа остановиться, поцеловать его в отмеченный печатью смерти лоб и, как всегда, сунуть ему под ремень свою визитную карточку. Несколько человек отправились за врачом, но найти его оказалось невероятно трудно, ибо все павильоны и площадки неожиданно опустели, как будто никто ничего не праздновал и этой бесконечной карнавальной ночи никогда не было.
Когда они вернулись, Атос уже снова был на ногах. Он размахивал горящей головней, никого не подпуская к себе.
— Прочь! — закричал он. — Я бессмертен!
Дзелия стала одной из рабынь Атоса Лунарди.
Церемония посвящения состоялась на острове Пескароли во время изгнания дьявола в храме Мадонны делла Фидуча. Прежде чем ввести ее в павильон нравов, Идальго Анджели попытался отговорить ее, предупреждая, что для обычного человека это все равно, что пойти в бордель.
— Они будут презирать тебя и преследовать за эту ошибку, — предсказал он тоном смирившегося священнослужителя. — Большую ошибку, заключающуюся в том, что ты их развлекаешь.
Дзелия окунулась в полумрак, наполненный отблесками красного, голубого и золотого: детское и бессмысленное хвастовство великолепием. Это было похоже на путешествие передвижного цирка по деревням и селам авантюрное путешествие, единственный смысл которого состоит в насмешливом опровержении правил, по которым живет человечество.
Она выбрала тунику с вышивкой в виде павлина, и Идальго Анджели объяснил ей, что это — эмблема zurabio: венецианской лодки-гонца, которая столетия тому назад привозила в По — Par Sempar, то есть в По — навсегда забытый Богом, не пустые обещания, а набитые деньгами сундуки.
В песне рабынь говорилось: я научу тебя есть не торопясь и с наслаждением, как ест вол, и дам тебе желудок, как у страуса; я научу тебя дышать небом, как дышит вековой дуб; петь, как поет птица; заниматься любовью, как это делает бык.
— В чем цель того, чему ты учишь Атоса? — спросила Дзелия.
— В том, чтобы вновь обрести утраченную силу, без которой нельзя изменить вещи. В том, чтобы использовать хитрость — науку игры.
Когда они вышли из павильона, рабыни встретили их аплодисментами.
Затем состоялась церемония, которую Атос почтил своим присутствием; ею было торжественно отмечено начало того, что должно было стать для Дзелии временем ее настоящей молодости, и одеяние рабыни стало для нее первым из тех, которые ей придется надевать в жизни. Носить его было труднее всего, ибо невозможно было понять, как его воспринимать — как шутку или как наказание.
