— Там порог, — объяснил Ваницкий и показал на малюсенькую часовенку, стоявшую среди голых кустов черемух. Часовенка чёрная, крыша покосилась, как шляпка гриба, и покрыта зелёными лохмами мхов, — Это богородицын рынок. Грузовые лодки часто идут к порогу напрямую, а с пассажирами причаливают сюда, ставят в часовне свечу, затем лодки уплывают к порогу, а осторожные пассажиры идут по тропе через гору. Мы тоже поставим мадонне свечу, а себе самоварчик, — и обернулся к гребцам: — Ковер на берег, дохи, провизию. Костер! Самовар!

Дым от костра тонкими струями потянулся к воде. Сладкий дым. Тальниковый. Аркадий Илларионович лежал на спине, забросив руки за голову, и щурясь смотрел в белесое осеннее небо. Пушистый мех волчьей дохи приятно щекотал щеку. Не поворачивая головы, он тихо, с раздумьем сказал:

— Наш небольшой вояж подходит к концу. Мне бы очень хотелось услышать, месье Пежен, ваше мнение о моих рудничишках.

Пежен замялся. О таком бешеном золоте он читал только у Джека Лондона и Брет Гарта. А тут сам сгребал чайной ложкой золото с промывального лотка. Но у месье Пежена свои расчеты и он говорит сдержанно.

— Ничего. Общее впечатление довольно благоприятное.

— Да, да, ничего, — вторит ему Геллерстен.

«Довольно благоприятное? Хм!..» Ваницкий доволен: «Значит, заинтересованы оба. Имеют какие-то особые виды. Не будь их, хвалили б без удержу». И подкусил:

— Где же им до ваших, гвинейских. Впрочем, я видел их ещё до войны. Так вот, месье Пежен, мы плывем по реке — большая река, но пароходы по ней не ходят. Пороги. И четыре человека неделями толкают лодку шестами, везут грузы на прииски. А в лодке всего двадцать пудов полезного груза. Да сколько его утонет на порогах и шиверах. Зимой на реки навалит снега метров до трёх. Под такой шубой Лёд тает и тоже не провезешь тяжеловесного груза. На Баянкуль первый котел тащили волоком сто пятьдесят человек. Целое лето. Дробилку — ещё сто человек. И получается у меня на каждого рабочего прииска — три захребетника. А места здесь… В трёх километрах отсюда мои люди разведку проводят. Такого золота я ещё не видал. А вон на той горе, видите, за рекой, стоит пик, Муравьиный медведь, вот там мои инженеры нашли рудное золото. Куда Баянкуль!

«Ох, фантазер, — восхищается Василий Арнольдович, — но куда он гнёт? Что ему надо? А как умеет обставить. На Баянкуле хорошего золота один куст, а как он его сумел показать. Горы золота! Ну, делец!»

— Здесь каждый ключ — Клондайк. Каждая гора — Эльдорадо, — продолжал Ваницкий. — Но дороги — как жернов на шее: ни встать, ни развернуться. Сюда бы хорошие руки, с капиталом, с размахом…

— Месье Ваницкий, вы зря расточаете красноречие. Мы люди дела и оценили район. Советовались. Мне кажется, компания Пежен, Геллерстен и Ваницкий будет звучать неплохо. Нужно уточнить кое-какие детали.

«Э-э, вон куда он закинул удочку», — опять восхитился горный инженер способностями Ваницкого.

— Такой компании никогда не будет, месье Пежен, — отрезал Ваницкий. — У нас есть поговорка: «Двум медведям в одной берлоге не жить», а вы предлагаете трёх. Да ещё каждый с норовом, матерый, как у нас говорят охотники. Видите, я до конца откровенен. Но почему бы рядом с приисками Ваницкого не появиться концессии «Пежен и компания», «Геллерстен и компания». Вот Василий Арнольдович знает места лучше меня, он поможет вам выбрать самые обещающие участки в тайге. Вы развернете разведку, строительство приисков, рудников, а дорогу сюда давайте строить на паритетных началах. Она будет стоить — хорошая гужевая дорога, шоссе, — около девяти миллионов. Сложимся по три, и сегодня же сможем набросать проект соглашения. Даже подпишем его. Но в силу оно войдет после того, как оформите ваши концессии.

Геллерстен задымил трубкой.

— Это, месье Ваницкий, не совсем то, что представляется нам оптимальным вариантом. Мне кажется, все же такая компания, о которой говорил месье Пежен…

— Три медведя в одной берлоге перегрызутся, — оборвал Ваницкий. — Вы уверены в себе, герр Геллерстен, и в месье Пежене, но я-то медведь. — Аркадий Илларионович схватил шест, переломил через колено и бросил в воду. — Со мной можно приятно провести время, но в делах я тяжёл, а характера своего обуздывать не умею.

— Не хотите делиться?

— Да, не хочу. Какой мне смысл делить барыши с Баянкуля на три части?

— Но ваша третья часть будет вдвое больше сегодняшнего целого. Я имею в виду после проведения дороги.

— Дорогу я смогу провести и сам. Пусть не в год, а в три, четыре. Но тогда концессионеры Пежен, Геллерстен и компания лишатся дружеского содействия Ваницкого, а дорогу они все равно, поведут, потому что Ваницкий выберет такой вариант, который обойдет концессию стороной. Я — медведь, медведь и есть. Простите, господа, у нас в России есть поговорка: «Хлебец вместе, а табачок врозь». Вести дипломатию, хитрить я не умею, не люблю, не хочу. Эй, у костра! Самовар вскипел? Тащите сюда. Эх, друзья, чаёк на реке, под дымок… — Аркадий Илларионович прищелкнул пальцами, давая понять, что нет такой вещи на свете, которая сравнилась бы с чайком на реке, под дымок.

Но потчевать чайком гостей ему не пришлось. Из-за поворота реки выплыла большая чёрная лодка. Лопасти весел сверкали, как четыре маленьких солнца. Аркадий Илларионович привстал.

— Посмотрите на эту лодку. Помните ящики в кассе конторы?

Гости кивнули. Вчера Аркадий Илларионович показывал им свою центральную кассу. Две больших комнаты за решётками, столы. На столах много небольших ящичков. Три кассира высыпали из банок золото, взвешивали его, затаривали в мешочки и осторожно паковали в ящики. В каждом ящике — пуд. Пежен долго стоял за спиной кассиров и наблюдал, как сыпался золотой дождь на чашки весов, как исчезал он в мешочках, а в углу, у окна, росла пирамида аккуратных ящичков.

Несколько лет назад Пежен показывал русскому гостю свои рудники в Гвинее. Показал, конечно, и кассу. Там золото хранили в железной бочке. Желая поразить Ваницкого, Пежен приказал высыпать золото на стол, потом небрежно перебирал его пальцами, искоса поглядывал на гостя.

— Колоссаль, — сказал Ваницкий.

Тогда Пежен был очень доволен. Сейчас, глядя на пирамиду ящиков, он краснел за своё тогдашнее хвастовство.

— Насколько я понимаю, месье Ваницкий, у вас готовят посылки?

Аркадий Илларионович поклонился.

— Вы совершенно правы.

— И часто отправляете их?

— Два раза в год. В начале навигации сплавляется зимняя добыча, осенью летняя. Сюда, в эту кассу со всех моих рудников, приисков стекаются золотые ручейки, отсюда идёт отправка грузов в золотосплавочную лабораторию.

— Колоссаль, — искренне, вопреки желанию воскликнул Пежен.

— В этой лодке плывет моё золото, — сказал Ваницкий.

Гости тоже привстали, с любопытством глядя на лодку.

С проплывающей лодки заметили людей у часовни и что-то кричали. Пежен: младший, хорошо знавший русский язык, сумел разобрать:

— …Свечу поставьте…

— Да, да, — ответил Ваницкий и прёдло жил гостям — Господа, пройдемте в часовню.

В часовне полумрак. Паутина на окнах. В углу, под потолком, висело небольшое гнездо, оставленное улетевшими на зиму птицами. Прямо против двери темная закоптевшая иконка богородицы, и перед нею, на маленьком чёрном карнизе еле теплилась копеечная восковая свеча. Видно, кто-то уже был здесь сегодня.

Ваницкий снял шапку, перекрестился и, встав на одно колено, снова перекрестился, широко, как это обычно делают глубоко верующие люди, но в полуприщуре глаз была какая-то ироничность, словно он хотел пояснить гостям: «Все это сущая чепуха, ритуал такой же бессмысленный, как пляски дикарей возле идолов или созерцание пупа богини Изиды. Но полтинник на свечи — плевое дело, а на душе становится как-то спокойнее…»

Потом, с той же чуть заметной улыбкой вынул из кармана свечи. Зажег их и поставил возле икон. Перекрестился ещё раз и отошёл в сторону, освобождая место гребцам. Они по очереди подходили к иконе, крестились, ставили свечи и отходили к двери.