Иван Иванович подошёл. Глина на усах, на лице, заляпана глиной порыжевшая шляпа. Вытирая травой грязные руки, поздоровался, спросил:

— Извините, господа, с кем имею честь говорить?

Адвокат насторожился и тоже чуть поклонился.

— Я Бельков, адвокат господина Ваницкого. Это, — повернулся он к своим спутникам, — уполномоченный окружного горного инженера, господин волостной старшина, понятые и писарь. А вы…

— Бывший каторжник, господин присяжный поверенный, а теперь ссыльный поселенец Иван Иванович Многореков.

— Господин волостной старшина, мне помнится, ему, — адвокат показал на Ивана Ивановича, — определено местом жительства село Рогачёво, а мы встречаем господина… в тайге. Как же так у вас получается?

— Гм… Того, значит… дивстительно… Ты чего по тайге шляешься? — напустился волостной старшина.

— Не шляюсь, а стою на берегу ключа Безымянки. В бумаге, господин волостной старшина, если помните, сказано: «Разрешить отлучки из села не далее шести вёрст».

— Видишь, шесть вёрст… А ты куды забрел?

— Зря волнуетесь, господин волостной старшина, от села до этой поляны шести вёрст не будет.

— Мерил?

— Конечно, мерил, — улыбнулся Иван Иванович.

— Гм-м… Заковыка. Выходит, он мерил, господин адвокат, — развёл руками волостной старшина. — Если б он ушел подале шести вёрст, я б его, конешно, того… А раз он тут, то значит… Это уж самое.

Адвокат поморщился. Спросил у Кузьмы Ивановича:

— Сколько вёрст от села до ключа Безымянки? Кузьма Иванович, я вас спрашиваю, сколько здесь вёрст? Это же ваш покос?

— Мой, мой! Извечно был мой, — пальцы Кузьмы Ивановича не находили покоя, мяли ворот поддевки. — Обманул меня, проклятущий. Моё это золото. Я ему покос уступил, а не золото… Антихрист! Анафема!

Адвокат зло отмахнулся и спросил понятых:

— Кто из вас знает, сколько вёрст от Рогачёва до ключа Безымянки? Ну, вот ты скажи.

Старик, стриженный под «горшок», заморгал.

— Верстов-то? А это, господин, какая погода и смотря, какой конь…

— При чем же тут конь и погода?

— Конь наипервейшее дело. Ежели ведро, дорога суха, да добрый конёк — тут боле двух вёрст не будет. Ежели в слякоть, когда дорогу размесит — версты четыре. Лонись мы с братом на лыжах в самую кить с Безымянки вышли, да ещё на горе лыжину сломали, так нам поболе тридцати показалось. Вышли засветло, а к селу добрались — смеркаться уж стало.

— Да ты меня дураком считаешь, голубчик?

— Никак нет, ваша скородь, — подтвердили другие понятые. — Ежели хороший конек — версты две тут, не больше. А в кить да с поломанной лыжей и поболе тридцати будет. У него брательник-то крепок был, царство ему небесное, а ежели кто другой, послабже, так и загибнуть можно. Кить же. Убродно.

Иван Иванович рассмеялся.

— Господин Бельков, разрешите помочь вам. Здесь за версту считается расстояние, которое человек может пройти примерно за пятнадцать минут. Вот вам пример. Господин волостной старшина, я, скажем, утром выехал на заимку, а приехал на неё к обеду. Сколько будет вёрст до заимки?

— А рано выехал?

— Чуть солнце взошло.

— Верст двадцать или малость поболе.

— Видите, господин Бельков, их версты и ваши никогда не совпадут. Поверьте мне, шесть вёрст в моем заявлении указаны не случайно. Я в своей зоне. Итак, чем могу вам служить?

— Я буду говорить только с хозяином.

— Но ведь и вы представляете другое лицо? У нас положение равное.

— Разрешите, господин Бельков, я поведу это дело. — Горный инженер вышел вперёд, достал из кармана форменной чёрной тужурки бумагу, спросил — Где Ксения Филаретовна Рогачёва? Здесь? Хорошо. Ксения Филаретовна, когда вы нашли золото в этом ключе?

— Вроде бы перед масленой.

— В марте тысяча девятьсот шестнадцатого года, — уточнил Иван Иванович.

— Вы не оспариваете эту дату, господин Бельков? Нет. Писарь, прошу записать: дата открытия золота в Безымянке Ксенией Рогачёвой — март тысяча девятьсот шестнадцатого года. На вашу заявку поступил протест. Писарь, пишите все слово в слово. Прошу, господин Бельков.

— Двенадцатого августа прошлого года, за семь месяцев до находки золота Ксенией Рогачёвой была послана поисковая партия с прииска господина Ваницкого. Старший, расскажите, как было дело.

Один из приискателей вышел вперёд. Снял шапку, поклонился.

— Чего тут обсказывать. Дело простецкое. Пришли мы сюды, в этот самый ключ, а тут сено косят. Вроде бы он, — показал на Устина, — и вроде бы она, — показал на Ксюшу. — Мы, значит, им казаться не стали и шурф поопасались забить. Попробовали золото прямо в русле лотком и вымыли две золотинки Золото есть. Больше нам делать тут неча. Дождались, когда эти с покоса ушли и, как по закону положено, поставили заявочный столб. От, самое это место, где теперь у них шурф. А штоб было вернее, как положено по закону, заложили ещё потаенный заявочный знак. Вон у того пенька, промежду кореньев. Записка писана по печатному. Может, не так понятно, конешно, как надо: мы грамоте не особо.

Устин затряс за плечо Ивана Ивановича.

— Да што ж это такое? Неужто все правда? Неужто прииск не мой?

— Подожди. Дело серьезное. Господин приискатель, покажите ваш потаенный заявочный знак. Не торопитесь, дайте внимательно осмотреть место.

— Я протестую. Господин инженер, прошу без вмешательства посторонних.

— Я отступлюсь, если в протокол будет записано, что господин Бельков не дал осмотреть место заложения знака, — отрезал Иван Иванович.

— Нет, нет. Смотрите, пожалуйста. Я и сам его внимательно осмотрю. — Инженер опустился на колени рядом с Иваном Ивановичем. — Свежей земли не заметно?

— Не видно.

— Трава как трава. Похоже, что знак прошлогодний. Господин Многореков, вы имеется какие-нибудь замечания?

— Нет. Никаких.

«Чисто сработано», — Бельков с облегчением вздохнул.

— Разрешите открыть самый знак? — Снял дерновину. — Как видите, земля слежалась, осенней копки. Вот пятаки. Все шесть. Бутылка. В ней две золотинки и записка. Инженер взял записку, громко прочел:

«Заявка на Ваницкого А. И., двадцатого августа, тысяча девятьсот пятнадцатого года». Господа, в вашем присутствии я опускаю вещественные доказательства в мешок и печатаю их своей печатью. Господин волостной старшина, потрудитесь приложить свою печать. Господа, я вынужден закрыть прииск до решения окружного горного инженера.

— Иван Иваныч, да што это он говорит — закрыть? Как закрыть?

— Подожди, Устин Силантьевич, тут дело сложное. Кажется, правильно все, и хозяином прииска будет Ваницкий.

— Моя земля! Прииск мой! У меня бумага с казенной печатью. Да я их сейчас…

Иван Иванович с Михеем отняли кайлу у Устина. Держали его за руки, а он, вырываясь, кричал:

— Кто смеет супротив царской печати! Не отдам своего!..

Весть о шальном золоте в Безымянке быстро разнеслась по округе. Люди снимались с насиженных мест и шли за счастьем на Богомдарованный прииск.

Шли бывалые приискатели. За плечами лопата, кайла, котелок. В карманах широких приискательских шаровар кремень с кресалом да краюха хлеба. Ладони чуть поменьше лопаты, а силы уже нет. Кто был покрепче, тех забрали на фронт, а этому сказали: «не годен». «Не годен» сказал ему и хозяин. Вот он и бредет по дорогам. Авось на новом прииске пофартит.

Месили грязь по проселкам и крестьяне из сосёдних деревень в полосатых домотканых портах, в залатанных броднях, с топорами за солдатским ремнем. На висках седина, в глазах вековая тоска о хлебе насущном. Кто о хлебе не тоскует, тот дома остался.

Из рогачёвцев тянулись к прииску только расейские, а кержаки настороженно выжидали. Кузьма Иванович после каждого моления, подняв глаза и руки к небу, говорил проникновенно, с великой скорбью:

— Братья и сестры мои во Христе, молитесь каждодневно. Сатаной послано золото в испытание братишных в вере. Понаедут сюда табашники, сквернословы, нехристи и блудники. Молитесь, братья и сестры мои во Христе, да минует вас Содом и Гоморра.