Молчанова нет-нет да и беспокоила мысль о преемственности. На его Восточном кордоне и в заповеднике сплошь пожилые люди, среди лесников, наблюдателей и научных сотрудников, почти нет молодых, а если и придёт кто, так разве неудачник какой-нибудь, которому просто деваться больше некуда. Заповеднику очень нужны образованные молодые люди, чтобы не только охраняли резерват природы в неприкосновенности, но сделали главной своей лабораторией для изучения десятков проблем, выдвигаемых жизнью. Вот та же проблема каштана, который погибает. Или восстановление буковых лесов, которых становится все меньше и меньше на Кавказе и на планете, потому что плохо растёт буковая молодь под покровом других деревьев и тем более на вырубках. А изучение животных в естественных условиях? Наконец, геология Кавказа, его почвы, минеральные источники, климат? Кто займётся всем этим, чтобы Кавказ год от году становился краше и полезней для людей?

Лесник не раз толковал на эту тему с Ростиславом Андреевичем, все думали так же, как и Молчанов, и все с грустью и нетерпением ожидали себе достойной смены. Где она, кто заменит стариков? Молодые уезжают в города, очень мало остаётся таких, кто способен оценить прелесть утренней тишины и краски жизни где-нибудь в горном посёлке или на лесном кордоне.

На Сашу своего Молчанов посматривал с гордостью. Вырос, окреп. Теперь, видишь ли, думает об университете. Без пяти минут студент. А там и учёный. Хотя кто его знает… Ещё годы и годы пройдут. Вдруг увлечёт его другая биологическая отрасль, ну, скажем, генетика или космическая биология. Вот и пропал человек для Кавказа, забудет горы ради нового увлечения и навсегда осядет в большом городе. Впрочем, что загадывать о событиях невероятно далёких!

Прямо из-за стола Саша отправился смотреть малышей.

Они успели возмужать. Оленёнок сделался стройным, тонким попрыгунчиком на высоких ножках. Его цветастая шёрстка стала ровной, полосы и пятна постепенно пропадали, зато все больше появлялось серо-коричневых, лесных оттенков. Он без конца прыгал и играл, двор становился явно тесным для него. Уж на что медвежонок, прозванный Лобиком за постоянную манеру сбычиваться и выставлять вперёд широкий свой лоб, — уж на что он был резв и забавен, но и он временами уставал от проказ неугомонного Хобика. Когда медвежонок, истратив силы, ложился, Хобик мог сто раз прыгнуть через него и двадцать раз задеть резвым копытцем, чтобы растормошить и поднять. Они крепко подружились. Спали рядом. Оленёнок, как существо побольше ростом, не возражал, если Лобик сворачивался между его ног. Ели из одной миски, не жадничали; только когда в миске оставалось совсем мало, Лобик деликатно старался оттеснить своего друга к краю и легонько ворчал при этом, а тот, обидевшись, мог поддать ему копытом, и тогда обиженный, бросив еду, бежал к Елене Кузьминичне плакаться, и той приходилось мирить драчунов, подливая им тёплого молока.

Лобик по природе своей рос флегматиком. Он непременно хотел спать среди дня, а чтобы Хобик не мешал ему, забирался в конуру, куда оленёнок, по причине длинных ножек, залезть не мог.

За ограду их не выпускали. Егор Иванович знал, что не убегут, но приходилось опасаться соседских собак, которые то и дело облаивали малышей через забор. И Хобик и Лобик не понимали злобного лая этих существ и доверчиво, но с осторожностью обнюхивали их через щели забора, догадываясь, что это опасные существа.

Сашу они встретили с любопытством и доверчивостью, а когда он укоризненно показал Лобику ночные царапины, тот с глуповатой миной на мордочке лизнул ему руку и потянул к себе, полагая, что лапа с пятью подвижными пальцами вполне подходящая штука для игры.

В первый же день Саша устроил малышам корыто с водой, искупал обоих, и они, переволновавшись, уснули под солнышком, привалившись друг к другу, а он сел рядом и задумался.

Вышел Егор Иванович, обнял Сашу и тоже стал смотреть на малышей.

— Слушай, па, хищниками родятся или становятся? — спросил вдруг Саша.

— По-моему, становятся, — неуверенно ответил он. — Все зависит от условий жизни или, как говорят, от среды.

— Ну вот Лобик, когда вырастет в обстановке дружбы и добра, станет хищником или нет?

Егор Иванович растерялся. Наверное, случалось в горах и такое, но он лично никогда не видел медведей, которые бы дружили с козами или оленями. Он и ответил полушутя:

— Вот тебе тема для будущего исследования. А лучше всего, если ты спросишь об этом нашего зоолога. Он знает. Он все знает про животных.

— По-моему, тут сложней, чем кажется на первый взгляд, — сказал Саша, отвечая на какие-то свои мысли. — Вот возьми ты людей. Хомо сапиенс, так сказать, разумные существа. Все они воспитываются примерно в одинаковых условиях, да? А какие разные получаются. С одной стороны Циба, с другой — Борис Васильевич… Видно, дело не только в условиях жизни. Ведь жизнь Бориса Васильевича во много раз трудней, чем жизнь Цибы. И во столько же раз добрей человек. Почему?

Молчанов неопределённо пожал плечом. Тема слишком сложная для него.

— Ты глубоко копнул, Александр, — сказал он. — Есть, конечно, черты характера врождённые и благоприобретённые, ничего не скажешь. Но условия жизни все-таки кладут печать на живое существо. И на человека, конечно…

Тут он замолчал и прислушался. Саша тоже вытянул шею. За оградой, отделяющей двор от огорода, послышался шорох и какие-то странные звуки. Отец и сын переглянулись и тихонько пошли к ограде, густо заросшей с той стороны зеленой колючей ежевикой.

Они стали у изгороди и осмотрели буйную заросль, за которой зеленели рядки картофеля с часто посаженной кукурузой и стояли островки малинника. Тихо. Никаких звуков. Или показалось им? Егор Иванович вдруг схватил сына за руку.

— Смотри! — Он показал на опушку кустарника за огородом.

Там стоял Шестипалый и смотрел на них. Стоял смело, словно нарочно выставился, чтобы обратить на себя внимание.

— Самур, Самур! — закричал Саша и перепрыгнул через оградку. Но тот повернулся и исчез в кустах.

А близко от Саши под зелёным пологом густой, повисшей на заборе ежевики что-то завозилось и тихо проскулило. Саша осторожно раздвинул плети.

На влажной земле лежал щенок и большими, испуганными глазами смотрел на Сашу.

Маленький волчонок первый раз в жизни совершал столь далёкое путешествие. И хотя Самур все время укорачивал шаг, чтобы малыш не отставал, усталость быстро одолевала его. Волчонок начал спотыкаться, скулить, на спуске он полетел через голову и ушибся. Самур лёг, и волчонок, уткнувшись ему в пушистый живот, тотчас уснул.

Начинался рассвет. Погасли звезды на восточной стороне небосклона. Молодой месяц передвинулся к югу и повернулся так, словно хотел подцепить острым рожком своим большую гору и приподнять её над землёй, но не успел напроказничать и стал быстро тускнеть на светлеющем небе. Горы, почти до самых вершин укутанные в шубу из чёрного леса, подвинулись ближе и стали ясней видны со всеми своими складками и выступами, с бледно-зелёными потёками зимних лавин и серыми каменными осыпями, которые походили на отодранные лоскуты живой кожи. Небо порозовело, и, по мере того как наливалось оно светом, леса зеленели, с гор исчезали чёрные краски, и мир делался веселей, просторней и чище. А когда оранжевое солнце перевалило через седловину и бросило вдоль распадка свои нестерпимо светлые лучи, все заулыбалось и засверкало!

Засияли бриллиантовые листочки, цветы, стебли, иголочки, даже мрачный камень, усеянный брызгами, на одно мгновение сделался сказочным красавцем, и обманутая бабочка целую минуту порхала над ним, любуясь разноцветьем испаряющейся росы.

Прошелестел ветер — союзник солнца, посланный для просушки мокрой планеты, в ущельях задвигался убегающий туман и высох прямо на глазах.

А солнце заглянуло во все уголки леса, отыскало в чащобе Самура с волчонком, и бело-чёрная шерсть их задымилась, просыхая. Самур потянулся, волчонок чмокнул во сне и вдруг открыл глаза, явно не соображая, где он и что с ним.