Котенко и проводник верхами уехали в горы раньше, чем объявили поиск. Они ничего ещё не знали о пропавших студентах.

На северных склонах снега лежало куда меньше, чем на южных, всего сантиметров тридцать. Лошади шли споро, потому что тропинки ещё не завалило совсем, солнце светило и даже немножко грело в спину, от лошадиных крупов шёл едкий и приятный парок.

След зубров — поодиночке — нашёлся скоро. Беглецы направились на юг по старым звериным тропам. Они не плутали в ущельях, не лезли на крутые склоны, а подымались постепенно, используя поперечные хребты. Зоологу и проводнику только и оставалось, что ехать по этому следу. Но потом вдруг следы разделились. Звери круто разошлись. Один пошёл через Синие скалы, резко загнув влево, на восток, другой взял правее, пытаясь выйти к Поляне. Зубры шли так споро, словно сдавали на значок туриста первой степени. Паслись они мало. Словом, спешили.

— Что будем делать, Андреич? — спросил проводник. — За каким пойдём?

Котенко почесал пальцем нос, подумал и сказал:

— Приют недалеко отсюда. Ты иди по правому, а я пойду по левому следу. К вечеру сойдёмся на Прохладном, переночуем, дадим лошадям отдохнуть и посоветуемся, что делать с нашими беглецами.

Проводник заколебался. Поодиночке-то вроде негоже ходить… Но местность вокруг оба знали преотлично, погода, кажется, не портилась, до приюта каких-нибудь десять километров.

— Можно и так, — согласился он.

А Ростислав Андреевич ещё сказал:

— Если кто из нас задержится, волноваться не будем. Значит, заночевал в пути. Увидишь беглеца, близко не подходи, не волнуй. Вернуть мы не сможем. Пусть погуляет. Только выследи место, где остановится; хорошо бы узнать, чего они ищут в новых районах, чего им не хватает на обжитом и спокойном зубровом пастбище в Тупыре.

Забегая вперёд, скажем, что проводник в эту ночь не попал на приют, где как раз находился учитель со своей группой поиска. Дело в том, что зубр, за которым он вышел на перевал, побродил там немного и, видно напугавшись глубоких снегов, ветра, голых пространств, неожиданно повернул назад. Но не рассчитал и вышел к первым лесам гораздо западнее того района, откуда удрал.

Проводник, следуя по той же дороге, спустился далеко вниз, а когда завечерело, он понял, что уставшей лошади уже не под силу забраться на крутой склон, да и сам основательно устал, и тогда, помня уговор, решил заночевать в лесу.

Дело привычное; он быстро отыскал поляну с неглубоким снегом, снял седло, груз и отпустил лошадь. Она принялась копытить снег, захрустела сухой травой, а он развёл костёр и, устроив постель, лёг спать.

Тем временем ветер усилился, сперва пошла позёмка, а потом началась настоящая метель. В лесу она не очень чувствовалась, только шумели верхушки пихт, а на перевалах бушевало вовсю. Там простор для ветра.

К приюту Прохладному, потеряв след зверя, заметённого позёмкой, проводник с великим трудом поднялся лишь через сутки.

За сутки произошло одно драматическое событие.

Ростислав Андреевич Котенко поехал по следу второго зубра.

Миновав редкий буковый лес на склоне горы, зверь вышел к открытым лугам субальпики и тоже, как и первый зубр, нерешительно стал топтаться перед глубокими снегами. Но, видно, характером он обладал более смелым и, преодолев первую растерянность, пошёл дальше. Местами зубр, как ледокол в море, грудью раздвигал сугробы, по-прежнему направляясь точно на юго-запад. Его след походил на канаву, сделанную тракторным угольником. Зубр уставал, часто ложился, но все же прошёл открытое место. Потом отдыхал в затишке.

Котенко неторопливо шёл за ним, ведя лошадь под уздцы. Местность в этом районе изламывалась, плато пересекалось глубокими ущельями, горы приобретали угловатость и остроту. Двигаться становилось все трудней, и, хотя приют находился отсюда совсем недалеко, он забеспокоился. А тут ещё налетел порывистый ветер, снег начал двигаться.

Когда Ростислав Андреевич принял решение вернуться, чтобы продолжить свои наблюдения завтра, он вдруг увидел лыжный след. Это было так неожиданно, что зоолог схватился за карабин. След выглядел не позже, чем вчерашним, а может быть, прошли и этой ночью. По отпечаткам палок зоолог насчитал четверых. Кто такие? Забыв о зубре и о приюте, Котенко тронулся по загадочному следу. Ещё на первом километре пути он убедился, что шли неопытные или очень уставшие люди. Лыжники петляли, трудно было понять, куда они идут. Часто садились, прислонясь спиной к камням. Значит, устали. Потом он отыскал сломанную палку и бинт в крови. Стало ясно, что люди эти, кто бы они ни были, нуждаются в помощи.

Темнело. Видимость резко уменьшилась ещё и потому, что началась позёмка. Но Котенко, уже не раздумывая, шёл и шёл по следу, лошадь плелась за ним, натягивала повод, а когда он вошёл в ущелье, крутые стены которого опасно нависали, конь всхрапнул и, норовисто тряхнув головой, вырвал повод из рук зоолога.

— Стой! Тпрр-у! — крикнул Котенко, но лошадь вдруг обрела резвость и понеслась вон из ущелья.

Ростислав Андреевич, поглощённый новой заботой, сделал несколько шагов за лошадью и остановился. Что делать? Он знал: обученный конь далеко не уйдёт, но как-то совсем не задумался, почему он вырвался, что за опасность почуял. А задуматься ему следовало, осторожность ещё никогда и никому не мешала в горах.

Приходилось возвращаться. Поглядев вдоль ущелья, куда уходил след таинственных лыжников, зоолог обратил внимание на поворот и, чтобы заглянуть за него, прежде чем уйти, стал подыматься на более пологий откос вправо. Ничего он не увидел за поворотом, все то же пустое и мрачное ущелье, но пятьдесят или шестьдесят метров, которые Ростислав Андреевич сделал, поднявшись над дном ущелья, оказались для дальнейших событий решающими.

Прежде чем уйти, Котенко решил выстрелить. Вдруг эти неизвестные близко? Они услышат его и вернутся.

Он снял карабин, загнал патрон. Это было совсем уж безрассудно. Что стоило глянуть наверх, на противоположную стену ущелья — подозрительно голую, слизанную, увенчанную огромным снежным карнизом! Но Котенко забыл об осторожности и выстрелил.

Дрогнул воздух, а вслед за выстрелом…

Если снять движение лавины на киноплёнку, а потом медленно пропустить её на экране, то картина будет выглядеть примерно так.

На полукилометровой высоте, где сливается с небом чисто-белый снег, вдруг возникает чёрная линия отрыва, она быстро расширяется и сползает вниз. Чуть ниже линии отрыва снег выпучивается горбом, и кажется, что ползёт он очень медленно, а между тем воздух уже дрожит, и тяжёлый, приглушённый гул несётся сверху, обгоняя лавину. Внезапно движение ускоряется. Основная масса ещё не свалилась, а на дне, возле скал и деревьев, метров на сто взлетает ввысь фонтан комьев и снежной пыли: то мчится разрушительная воздушная волна, порождённая движением огромных масс снега. И тогда раздаётся взрыв. Но не внизу, а наверху, где захлопывается вакуумная труба. Тысячетонная тяжесть падает на дно. Лавина погребает все, что на её пути. Не меньше разрушений приносит и воздушная пробка, двигающаяся перед лавиной.

Котенко не увидел движения снежных масс. Он не услышал и грозного гула, и взрывного удара. Сдавленный, спрессованный воздух толкнул его в грудь с такой силой, что зоолога подняло над землёй и отбросило ещё метров на тридцать выше по склону.

Зоолог потерял сознание. Снежная масса не дошла до него. Иначе она убила бы Ростислава Андреевича на месте. Но туча снежной пыли, поднявшись от границы падения лавины, все же накрыла и засыпала его. И там, где он упал, вдавившись в податливый снег, получилось ровное место, белое и лёгкое, как саван.

Грохот прокатился, вызвал сопутствующие обвалы, а потом все утихло. Только курилась, как над кратером вулкана, снежная пыль, относимая ветром, да по крутому склону пролегла свежая, чёрная рана — след обвала, унёсшего за собой все выступы камня, всю растительность.