– Почто забижаешь? – сердито насупился в ответ Ратибор. – Мы с князем нашим почитай с рождения рядом, и на рать хаживали, и квасы хмельные пили, и землю-матушку, кормилицу, пахали да хлеба сеяли-жали. Неужто всерьез думаешь, что месть черниговскому Андрюшке без нас тебе дозволим справить?

– Глядите сами... Руки-то после брани по локоть в крови будут – род черниговский до четвертого колена прикажу вырезать. Аль возьметесь?

– А чего ж только до четвертого? – сплюнул кто-то из сотников. – Али дальше счету не обучен?

Загоготали. Всеволод только бровь приподнял.

– Не одна только месть у меня на уме, – молвил холодно. – Мне там надобно свово доверенного человека поставить, чтоб не ровен час в спину мальчишкам не ударили. Кто из вас согласен с насиженных мест во вражье логово на поселение пойти?

Наступило молчание. Потом вперед Ратибор выступил.

– Бобылем я остался. Женка померла, дети выросли, другую семью окромя дружины заводить не с руки. Коли доверишь, останусь на Чернигове.

– Спасибо, – Всеволод крепко сжал ладонями плечи сотника, – об лучшем выборе и мечтать нельзя.

– Ну и ладно. А как на месте разберемся, так и порешим, кто еще из моей сотни со мной лиходеев стеречь останется.

Спустившись с красного крыльца на двор к войску, Всеволод увидал в дальнем углу еще два вымпела. На левом краю походного порядка верхами топтались Мстиславова и Ярославова дружины.

Нахмурился Всеволод, отыскал глазами в строю обоих княжичей, взглядом приказал приблизиться.

Спешились юноши, подошли, ведя в поводу коней.

– Далеко ли собрались, голуби? – вкрадчиво поинтересовался старшой новгородский князь.

– За отца вместе с тобой мстить! – вскинул подбородок Мстислав.

– А разве приказ такой был?

– Я – сын, я без приказа пойду!

– И давно ль отрок, у кого еще и усов не проклюнулось, старшим перечить стал?

Мстислав снова хотел что-то сказать, но Всеволод не дал.

– Молчать! – рявкнул так, что на дворе боевые кони ушами запрядали. И вдруг смягчил тон:

– Навоюешься еще, какие твои годы. Татей да лиходеев на твой век хватит. А это дело оставь мне – за предательскую смерть побратима мстить. У тебя же сейчас иная задача – живым остаться... Думаешь, отцов трон тебе по одному только слову Владимира занять дадут? Знаешь, сколько стервятников сейчас к Киеву слетится? Так что не знаю еще, что легче – Чернигов воевать али тут уцелеть...

Помолчал. Продолжил совсем тихо:

– Пойми ты, горячая голова, я отцу твоему слово дал... Ты – это все, что у меня от Владимира осталось...

Осторожно взял княжича за лицо обеими ладонями.

– Глаза отцовы – синие, ясные, – прошептал словно в полузабытьи, – брови отцовы, губы... Сердце его, верное, душа – чистая...

Вдруг отпустил Мстислава, сильно потер рукой лицо, поднял голову и глянул востро на Ярослава.

– Сын! – позвал строго. – Головой отвечаешь.

– Разве ж может быть по-другому, – тихо молвил в ответ Ярослав.

* * *

До Чернигова собранная Всеволодом рать споро дошла – там, конечно, о смерти Владимира Красно Солнышко уж прознали, да и о том, что имя зачинщика сего злодейства в Киеве не тайна, Андрей Черниговский догадывался, но вот к тому, что войско у его ворот так скоро покажется, подлый разбойник готов не был.

Почти врасплох застал врага Всеволод – чуть только на воротах дружины задержались, а как сокрушили заставу, так прошли по улицам безжалостной кровавой метелью. Тех только не трогали, кто не сопротивлялся, да и то, как на княжье подворье вошли да самого Андрея повязали, велел Всеволод по всем дворам пройти да родовичей Андреевых разведать: свято блюл новгородский воевода клятву, над телом побратима даденную.

Утопили киевские и новгородские витязи Чернигов в крови, долго над стенами города полыхали черные вонючие пожары, еще дольше над частоколом, что окружал княжий терем, воронье расклевывало трупы посаженных Всеволодом на кол Андрейки да троих сынов его...

Красными, больными, налитыми кровищей глазами смотрел новгородич на дело рук своих – и не было мира и покоя в его душе. Исполнил клятву, стер с лица земли все семя Андреево, город вражий чуть не дотла спалил, а внутри себя волком выл – не вернуть побратима, сколько ни мсти...

Оставив на Чернигове Ратибора с ватагою опытных и преданных воинов и наказав наместнику всяку гниль, что башку на пепелище из норы вонючей высунет, под корень рубить, повернул Всеволод обратно к Киеву. Вторую клятву исполнять – сына Владимирова, Мстислава, на княженье венчать.

* * *

Гостей в центральный придел главного киевского собора набилось видимо-невидимо. Страсть как не нравилась Всеволоду эта разряженная шумная толпа – чуяло сердце опытного воина, что далеко не все пришли приветствовать воцарение Мстислава с чистой душой. Но ничего поделать новгородич не мог – не будешь же, в самом деле, венчать на княженье в пустом соборе. Только расставил где можно было своих вооруженных лучников с наказом глаз с киевского княжича не спускать.

Богато был украшен киевский собор – мудрый Владимир, не чуравшийся старой веры отцов и дедов, не бежавший древних славянских богов, и с новой верой не ссорился, из каждого похода привозил церковникам богатые дары. И сейчас придел сверкал златом да серебром, да богатыми иконостасами – ради Владимирова наследника расстарались священники под зорким оком грозной Владимировой вдовы.

Всеволод стоял на нижней ступени алтаря, держа в руках кумачовую сафьяновую подушечку, на которой покоилась княжеская корона – простой, ничем не украшенный тонкий кованый обруч червонного золота с редкими низенькими зубчиками, касавшийся чела еще Мстиславовых пращуров, и ждал, когда сквозь проход в плотной толпе к алтарю приблизится сам княжич.

Мстислав, обряженный во все белое с вышитой золотошвейками широкой узорчатой каймой, бледный, с зачесанными назад черными блестящими волосами, ступал, ничего не видя впереди себя. Помнил только направление – и шел, зная, что толпа по бокам не даст с пути сбиться.

Он чувствовал, как откуда-то из людского муравейника на него, не отрываясь, смотрят родные зеленые глаза, – и только мысль о том, что Ярослав здесь, рядом, давала ему силы не рухнуть под тяжестью свалившейся на него ноши.

Покуда Всеволод ходил Чернигов воевать, молодой киевский княжич привыкал к мысли, что отныне ему, вчерашнему отроку неразумному, сидеть на отцовом троне и продолжать отцовы дела. И худо было ему от этой мысли. Ох, худо... Ярослав маялся возле, не в силах помочь. Взвалил бы побратимову кручину на себя, да понимал – не его это ноша. Только и мог, что разговорами отвлекать Мстислава от тяжких дум.

Вот и сейчас смотрел из-за спин бояр да воевод – и шептал про себя:

– Держись, ладо, не дай им почуять смуту в твоей душе. Терпи, родной, выстои, видишь, не один ты в этой толпе – вон Ольга, вон батюшка мой, вон дружина твоя – не выдадим, слышишь? Сдюжим! Справимся!

Не мог слышать Мстислав этого шепота, да сердцем чуял.

И шел к алтарю, расправив плечи, гордо откинув красивую свою голову и расплескав по спине густую вороную гриву.

Наконец дошел. Остановился. Встретил тревожный и одобрительный взгляд Всеволода, посмотрел на Ольгу – увидал в глазах названой матери любовь и гордость. Преклонил колено. Батюшка, обряженный в богатую парадную епитрахиль, зычным голосом прочел молитву, служка, старательно махавший кадилом, обошел кругом склонившего главу княжича, и Всеволод, подчиняясь указу священнослужителя, возложил на чело Мстиславу тускло мерцавший в свете свечей золотой обруч. Вынул из ножен тяжелый боевой меч, коснулся клинком сначала правого, потом левого плеча.

– Венчаю на княженье сего славного мужа, Мстислава Владимировича, по праву кровного родства и по завету пращуров. Правь с честью и со славой, достойной славы отца твоего.

– Аминь, – низким басом завершил обряд батюшка.

Мстислав, поцеловав меч, поднялся, помедлил – и повернулся лицом к народу.