У Мстислава от такой картины перед глазами черно стало. Сердце зашлось в груди. Гигантский Мстиславов елдак, оживший еще в ручье, дернулся и встал колом. Внутренности превратились в густой кисель, ноги едва держали – княжич и шагу ступить не мог.

Ярослав глянул искоса, из-за плеча. Через силу улыбнулся.

– Ты там что – корни пустил?

– Нет, – попытался выговорить Мстислав пересохшим ртом, да губы не послушались.

Собрав все свое мужество, сделал шаг. Другой. Третий. И, не раздумывая, крепко обнял вожделенное влажное тело, вжимаясь грудью в спину. Ярослава будто огнем опалило, когда напрягшийся Мстиславов уд лег ему между ягодиц. Задохнулся, затрясся весь, ровно осиновый лист. Однако, покрепче упершись руками в камень, развел в стороны подкашивавшиеся ноги, не давая себе ни на секунду испугаться того, что собирался сделать.

Влажные, горячие руки Мстислава заскользили по чуть поросшей светлыми, почти белыми волосками Ярославовой груди, срывавшийся хриплый голос горячечно зашептал в ухо новгородичу бессвязные, отрывочные, бессмысленные слова.

Ладонь легла на твердый, впалый живот – мышцы скрутило волной крупной судороги. Рука двинулась вниз – длинный, болезненно возбужденный член Ярослава, ровно живой, сам прыгнул навстречу. Мстислав, не колеблясь, обхватил жарко пылавшую колонну плоти, сжал кулак и плавно повел вверх-вниз...

Из Ярославовой глотки наружу вырвался нечеловеческий не то вой, не то рык. Крупное его тело напряглось еще больше, выгнулось дугой, узкие бедра сами собой толкнулись в ладонь раз, другой... Мстислав, навалившись всем своим большим, жилистым, тяжелым телом, дыша в затылок, шептал какие-то слова, смысл которых не доходил до сознания Ярослава, продолжал водить одной рукой по члену, а другой делал что-то между его ягодиц.

Ярослав извивался под княжичем, мычал и стонал в голос, не стесняясь, потом вдруг затих на мгновение – и оросил Перунов камень белой тягучей струей. Как раз в тот миг, как Мстислав, пробормотав что-то, укусил его в шею чуть пониже волос.

Ярослав обмяк было, но тут же почуял, как в задницу ему входит что-то большое, пульсирующее, горячее. Попытался было отстраниться, но Мстислав что есть силы прижал его к себе, навалился всей тушей, придавил в камню. И рывком вошел. Острая боль пронзила Ярослава. Взвился новгородич, с невероятной силищей отрываясь от жесткого своего ложа, закричал, забился, пытаясь сбросить с себя Мстислава, но вдруг затих. В глазах темно стало, руки подогнулись, плечи опали – упал бы лицом на камень, кабы киевский сотник не удержал.

Мстислав, который и сам-то на ногах чудом стоял, уж понял, что поспешил. Боль причинил невиданную. Замер, что есть силы прижимая к себе безвольное Ярославово тело, заморгал, прогоняя противную пелену от глаз, шевельнулся было – и мучительно, глухо и тяжко застонал, ощутив, как тисками сжимает его мужеское естество влажное, огнем горевшее Ярославово лоно.

Выпрямился, по-прежнему не отпуская новгородича, повел рукой на груди, животу, бедрам, едва ощутимо коснулся обвисшего мягкого члена, тронул губами затылок, шею, плечи, дотянулся до уха, нежно потеребил зубами мочку.

– Вот ведь натворил что... Прости, свет мой, прости меня, непутевого... Сам ты меня растравил-разбередил, мочи терпеть не было. Очнись, сокол, очнись, ладо...

И поцеловал выпиравший под кожей позвонок между лопаток.

Ярослав судорожно вздохнул и открыл глаза. Боли как не бывало. Скосил глаз сколько мог – и уперся взглядом во встревоженные, темные, как вода в Днепре перед бурей, блестевшие от непролитых слез Мстиславовы очи.

– Прости... – сложились в единственное слово дрогнувшие губы.

– Что ты, голубь, что ты, – зашептал ответно, – не винись... Я ведь сам этого хотел. Да и не больно уже... Только... странно.

Изогнул шею сколь мог, неловко, будто стесняясь чего, тронул губами губы. Сызнова оперся руками о валун, свесил на грудь голову, помедлил – и что есть силы свел ягодицы.

Мстислав заорал, ровно олень-самец на гоне. Вцепился пальцами в плечи, навалился сзади.

– Ах вот ты каков, братец... С огнем играть не дурак... Ну так держись – будет тебе огонь.

И вжал Ярослава в мох.

Все замерло в Перуновой дубраве. Ни тебе птичьего звона, ни звериного шороха. Даже ветерка легкого – и то не залетело. Молча слушал древний лес стоны, шепот и вскрики, влажные шлепки плоти о плоть, пока наконец на поляне не стало тихо.

Сотники лежали, раскинувшись, в густой траве, с наслаждением ощущая, как лесная прохлада остужает разгоряченные любовной схваткой тела. Ярослав лежал на спине и искал глазами синие лоскутики неба в прорехах густой зеленой кроны могучего дуба. Мстислав перевернулся на живот, бесстыже поерзал, устраивая поудобнее натруженный, насытившийся ласками член, подпер голову рукой, сбоку заглянул новгородичу в лицо.

– Не серчаешь на меня?

– За что?

– За то, что обманом сюда завел. За то, что ждать не стал, как обещался... – Мстислав понизил голос до едва слышного шепота. – За то, что взял до срока...

Ярослав расхохотался. Смачно. Нарочито, со вкусом. Повернул к побратиму улыбающееся, с еще розовевшими после любовных утех щеками лицо.

– Неужто всерьез веришь, что осилил бы меня супротив моей на то воли?

Мстислав помрачнел. Опустил глаза.

– Не одолел бы, – молвил тихо. – Знаю, что равны мы с тобой во всем. Силой меряться с тобою не стану – разве что шутя. Но ты же... (сглотнул)... Там, в реке, помнишь? Ты же просил не спешить...

Ярослав мигом перекатился со спины на грудь, нагнул шею, заглядывая Мстиславу в глаза.

– Ты меня сегодня ладо назвал...

– Не думал, что услышишь, – задохнулся Мстислав.

– А коли бы знал, что слышу, не назвал бы?

– Все равно бы назвал... – едва слышно прошептал киевлянин, и щеки его полыхнули алым.

– Вот видишь?

– Что вижу?

– Никто никого сюда обманом не тянул. Я шел с тобой, не спрашивая, потому что верю тебе. И всегда буду верить. И пойду за тобой, куда б ни повел.

Ярослав протянул руку, легко коснулся пальцами черных шелковых, чуть влажных прядей, отвел их с высокого лба.

– Ладо... – не услышал, угадал по движению его губ Мстислав.

Одним текучим сильным движением скользнул киевский княжич под большое белое тело новгородича, уронил его на себя, обхватил руками за спину, заплел ногами ноги – и вжался ртом в рот. Но не успел Ярослав толком распробовать его вкуса, как отпрянул, заглянул снизу в лицо.

– Возьми меня, как я тебя взял... Ни разу в жизни такого не хотел, а теперь хочу. Мочи нет. Возьми?

Окаменел Ярослав, услыхав сии слова. Попытался отстраниться, да Мстислав не отпустил.

– Не бойся ничего, – зашептал, еще сильнее притискивая к себе новгородича. – И не говори, что не хочешь...

Еще не договорив, Мстислав выгнулся жилистым своим, сухим и крепким телом и бесстыже, вызывающе потерся чреслами о чресла. У Ярослава дух перемкнуло, как уд схлестнулся с удом и по членам снова побежал вместо крови живой огонь...

Пересилив настойчивые объятия, приподнялся на руках, посмотрел в запрокинутое к нему, разрумянившееся, по-отрочески открытое лицо.

– Я-то не боюсь, – сказал хрипло. – Это вот ты сам не знаешь, о чем просишь.

– Не пугай, – прищурился Мстислав, – не из пужливых.

И вдруг еще больше зарделся.

– Хочу знать, чего ты так подо мной елозил. И орал дурным голосом ровно камышовый кот в горячке. А что больно... – запнулся, – ...так ведь только сперва?..

– Дурень, – едва выговорил Ярослав, у которого от невыносимой нежности грудь сперло.

И поцеловал своего ладу в алые, припухшие как у девки, сладкие да влажные губы. У Мстислава глаза сами собой закрылись, из рук и ног вся сила разом в землю ушла. Он мог только лежать на спине и ощущать всем телом робкие, томительно медленные Ярославовы ласки. Никто досель так его не любил. Ни одна девка на Владимировом подворье, какову княжичу удавалось затащить в постель, не отваживалась прикасаться к нему боле того, что неизбежно было. Да и выгонял их Мстислав с ложа вон сразу после потехи.