– Пошто покой мой нарушили, добры молодцы? Али дело ко мне привело?

Голос у старца был неожиданно басовитым и молодым. И молодыми были яркие серые глаза, цепко смотревшие из-под бровей.

Увидав старика, Мстислав перевел дух. Поднялся, следом за ним Ярослав. Поклонились в пояс.

– Прости, отец, что потревожили. Но у нас к тебе и вправду дело...

Договорить Мстислав не успел – старец поднял ладонь.

– Знаю я твое дело. А вот спутника твоего что ко мне привело?

– Да то же, что и меня, разве ж не ясно?

– Ко мне, отрок, люди только по своей воле приходят.

– Да и здесь никто никого не неволил. Ярослав со мной не из-под палки шел.

– Так-то оно так. А знает ли он, зачем?

Мстислав залился краской, голову опустил.

Ярослав посмотрел на него с тревогой, тронул ладонью плечо, попросил тихо:

– Ты ж обещался сказать, да так и не сказал. Зачем мы здесь?

– Обряд справить. Побратимства...

Вздернул голову новгородич, услыхав сии слова. Прищурился.

– А что ж меня-то не спросил? Иль меня сие не касаемо?

Еще пуще покраснел Мстислав. Совсем низко голову свесил.

– Боялся – откажешь. Думал, приведу – ты и согласишься. Не зря ж столько скакали...

Последние слова вымолвил совсем тихо. Помедлил. Глянул на Ярослава, потом на старца.

– Прости, отец, что покой твой нарушил. Вижу теперь – зря.

И пошел было к коню своему.

– И вот опять о себе только думаешь. Опять меня не спросил, – услыхал в спину слова Ярослава. – Сколько ж ты урок-то учить будешь?

Замер на полушаге. Остановился. А оборотиться боится. Боится в зеленые, с укоризной глядящие глаза посмотреть.

– Ну?..

Потоптался на месте. Собрался с духом. Расправил плечи, вдохнул полную грудь воздуха и сказал:

– Братом хочу тебе быти, Ярослав. Не одна мать нас родила, не один отец зачал, и кровь в нас течет разная. Но разве в силах она встать у нас на пути? Хочу, чтоб жизнь была у нас одна на двоих. Быть тебе надеждой и опорой хочу. Ближе брата... Надежнее самого надежного друга... Примешь ли?

Молчал Ярослав. Молчал и Мстислав, со страхом ожидая ответа.

Наконец поднял новгородич лицо, прямо глянул в глаза и молвил тихо и твердо:

– Приму.

Стояли двое лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза, не отрываясь. Оба чуяли, что главное случилось, и уж никакой обряд не свяжет их воедино сильнее, чем эти слова.

Но нарушил тишину голос Перунова волхва. Старец уже стоял возле пещеры, разведя руки в стороны, как крылья, и бормотал что-то. Будто заговор какой.

Подозвал к себе княжичей. Протянул руку ладонью вверх, провел над ней другой рукой – на ладони загорелся бойкий синий огонек. В другой руке волхва невесть откуда взялся старый-престарый каменный нож. Прокалил старец острие ножа на ладонном своем огоньке, дунул – пламя пропало. По приказу ведуна скинули княжичи плащи да рубахи. Встали перед стариком на колени. Взрезал он горячим лезвием правое запястье каждому, собрал в глубокую каменную же чашу крови, смешал круговыми движениями, что-то приговаривая на непонятном языке (слова вроде знакомы, а смысла не разобрать). Махнул рукой – из кустов возле пещеры вышла большая белая коза с двумя козлятами. Шерсть ее, чистая да ухоженная, шелковыми волнами колыхалась где-то возле самых копыт.

Присел старец возле козы, отвел шерсть в сторону, дернул за набухшее полное вымя, набрал в чашу пахучего молока. Смешал молоко с кровью. Еще что-то пошептал над чашей. Протянул сосуд княжичам:

– Отпейте по два глотка каждый.

Отпили.

Остатки крови с молоком волхв, что-то негромко приговаривая, аккуратно вылил между корней Перунова дуба.

– Встаньте сюда, – старик указал им место на пороге пещеры под нависшим травяным козырьком.

Встали.

– Соедините руки там, где я сделал надрезы.

Глядя в глаза друг другу, княжичи соединили все еще кровоточащие запястья. Кровь, перемешавшись, алыми струйками потекла по коже. Ведун будто из воздуха достал тонкий витой шнур зеленого цвета, на концах которого вместо кистей болтались желудевые гроздья, и обвязал им сплетенные руки княжичей.

– Повторяйте за мной. Клянемся с сего дня и до гробовой доски...

– ...до гробовой доски... – повторили эхом два голоса.

– ...блюсти верность друг другу...

– ...друг другу...

– ...ближе кровных братьев быти, одною жизнию жити...

– ...быти... – неслось эхом. – ...жити...

– ...не покидать друг друга ни в горе, ни в радости... быти один другому надеждою и опорою...

– ...опорою...

– ...во всем и всегда...

– ...во всем и всегда...

– ...отныне и до конца дней своих.

Едва договорил старец эти слова, как показалось княжичам, что земля у них под ногами заколебалась, вроде ветер порывом прошелестел по кроне могучего дуба, прозрачная вода в роднике водоворотом закружилась. С козырька, под которым стояли княжичи, на головы и плечи посыпалась черная земля.

– Деревами и травою, – продолжал выводить речитативом волхв, – землями и водою, силою, данною мне Перуном-богом, скрепляю я клятву сию, между отроком Мстиславом и отроком Ярославом сказанную. Отныне и до конца дней земных быти вам одною душою, одною жизнию и одною кровию в двух телах.

При сих словах старца зеленый шнурок с желудями скользнул по рукам живою змейкой и пропал. Пропала и кровь с разрезанных запястий. Только одинаковые розовые шрамы напоминали о том, что все это княжичам не привиделось.

Замолчал старик. Постоял с минуту, закрыв глаза и уронив вдоль тела длинные руки. Ровно слушал что. Княжичи тоже прислушались – и ничего не услыхали. Кроме тишины. Даже птицы в ветвях и те примолкли.

– Принял Перун ваши слова, – вдруг сказал волхв.

Он снова стоял на дальнем краю поляны возле куста бузины. В руках его снова был узловатый дубовый посох.

– А теперь омойте друг друга в священном ручье. И помните – узы, связавшие вас сегодня, сильнее и священнее, чем узы крови.

И исчез.

Только этого уже никто не заметил.

Обнаженные княжичи стояли по пояс в ручье и, не отводя глаз, набирали воду горстями и поливали ею друг друга.

Оба они были воинами. Оба с младых ногтей приучены были не поддаваться страху, одолевать свои слабости, принимать бой, стоя лицом к врагу, и биться до последнего, не жалея живота своего. Они знали боль – и умели ее терпеть. Они видели смерть – в том числе и от своей руки. И уже научились не вести счет потерям, но мстить за самые дорогие.

Они оба были князьями. Они знали, что такое – власть. Изведали вкус силы. Умели брать, мало что отдавая взамен. Привыкли подчинять – и не привыкли подчиняться.

Но сейчас весь этот жизненный опыт ничем не мог им помочь...

Ярослав зачерпнул горстью ледяной родниковой воды, вылил ее на Мстиславу на грудь – и повел ладонью следом за стекавшим ручейком, ощущая живую гладкость кожи и сотрясавшую киевского княжича дрожь. Ладонь новгородича замерла на середине груди – Ярослав поднял взгляд. Мстислав смотрел тяжело и жарко.

Ярослав нащупал Мстиславову руку, сплел пальцы с пальцами, потянул.

– Пойдем.

Ему казалось, что это единственное слово он произнес решительно и твердо, как подобает мужчине, но Мстислав немедленно почуял его нерешительность.

– Ты чего? – спросил заботливо.

– Страшно, – честно, как истинный воин, привыкший справляться со своими страхами без ложной гордыни и самолюбивого стыда, признал Ярослав.

Уже на берегу отпустил ладонь киевлянина, повернулся к нему спиной и решительно, всей кожей ощущая палящую жажду во взгляде Мстислава, направился к валуну возле Перунова дуба. Подошел, помешкал мгновение, тряхнул головой, от чего от его золотистой гривы веером полетели радужные брызги, и, упершись руками в чуть покатую поверхность камня, стал ждать.

Белое крепкое Ярославово тело четко выделялось на фоне громадного черного, подернутого зеленью мха булыжника. Юный новгородский князь стоял, чуть наклонившись вперед, на широких плечах едва заметно вздымались и опадали крепкие мышцы, гладкая спина с выделявшимися на ней четками позвонков плавно сужалась к пояснице, перетекая в выпуклые, розовые, покрытые пупырышками от долгого пребывания в студеной воде ягодицы. Уставши стоять в неудобной позе, Ярослав переступил с ноги на ногу, ядреные мышцы на крепкой заднице дрогнули, напряглись...