Следующие несколько дней привыкал новгородич к слепоте своей. Как начала Демьяновна его своими настойками поить да зельями пахучими веки мазать, гноиться глаза перестали, да смотреть все равно больно было. Прибегала Дуняшка – и плакала, глядя на суженого, и костерила подлого Мстислава почем зря. Однако в ответ на все ее причитания молчал Ярослав. Ни словечка дурного против лиходея киевского не произнес.

Лишь на пятый день очистились зеленые очи, на седьмой ушел туман, глянул на мир новгородич ясно – почти как прежде. Засиделся он в четырех-то стенах, на волю потянуло. Потому, едва солнце окрасило лучами макушки столетних дерев в ближней дубраве, выбрался из шатра и по мокрой от росы траве ушел на Днепр.

* * *

Набрав горстями прохладной чистой воды, Ярослав плеснул ею на лицо, осторожно потер все еще саднившие глаза. Вдруг напрягся, услышав позади, на берегу, шорох чьих-то шагов. Медленно опустил руки, выпрямился, обернулся через плечо. На пологом спуске к воде, поросшем густой мягкой травой, аршинах в двух от того места, где аккуратной горкой была сложена одежда новгородича, стоял и, склонив голову к плечу, смотрел на купавшегося Мстислав.

Киевский княжич был бос, одет в просторные полотняные штаны и такую же рубаху, вышитую по вороту красным крестом и перетянутую кожаным поясом с болтавшимся на боку мечом.

Узнав гостя, Ярослав исподволь бросил взгляд на одежу, поверх которой лежал его короткий акинак, наполовину вытянутый из ножен.

Взгляд сотника не укрылся от Мстислава. Он с досадой нахмурился, посмотрел на Ярослава исподлобья, потом вдруг улыбнулся открытой ясной улыбкой, снял с пояса меч, бережно положил его рядом с Ярославовым – и, выпрямившись, протянул к стоявшему по пояс в воде новгородскому княжичу пустые руки ладонями кверху.

Ярослав, правильно прочитав этот жест, расслабился. Мстислав, не переставая улыбаться, быстро разделся донага и шагнул в реку. Новгородич смотрел за ним, набычившись.

– Не помешаю? – спросил Мстислав, набирая в ладони воду и плеская ею на широкую грудь.

– Кругом – твоя земля, ты хозяин, как же ты мне можешь помешать...

Мстислав поморщился.

– Как глаза-то? – неуклюже попытался сменить тему.

– Видят, – буркнул совсем не настроенный на разговор Ярослав. – Правду от кривды отличать не разучились.

– И в чем же ты кривду увидал? – прищурился, подходя почти вплотную, киевский княжич.

– А в том... Люди для тебя и не люди вовсе. Так, деревяшки с глазами. Да только с собой в бирюльки играть я тебе не дозволю.

– Как же это я с тобой играю?

– А как же не играешь-то? То приласкаешь, то норовишь отпихнуть подальше да побольнее. Я тебе не тряпичный раскрашенный болван!

– Да пойми ты, дурья твоя башка, – Мстислав попытался взять сотника за плечи, но тот резко отбросил руку. – Не мог я позволить тебе победить на глазах у всех отцовых гостей!

– Я, может, на Владимировом дворе земли и не топчу, да не дурней тебя. И помыслить, – прошипел Ярослав, не скрывая язвительности, – не мог, чтобы наследника княжеского на глазах владыки киевского побить...

– Того-то я и боялся. Думаешь, возле отца на красном крыльце слепые да глухие сидели? Думаешь, послы иноземные, воеводы да бояре не углядели бы, как ты под меня ложишься? Думаешь, отец бы мне подобный позор спустил? А так я по правде победил. Обманом, но по-настоящему. Тебе вот в глаза смотреть не могу, зато отцовы гости довольны...

Ярослав отступил на шаг, пытливо глянул в злые и виноватые синие глаза Мстислава.

– Твоя правда. Я об том не подумал, – опустил голову. – Прости меня, дурака.

И услыхал, как то ли вздохнул, то ли всхлипнул Мстислав. Вздернул голову – и чуть не упал, увидав, как рванулся к нему киевский княжич.

– Ах ты ж вражина! Вовсе добить меня хочешь?! У самого зенки красные, больные, едва смотрят, а у меня прощения просишь?! Это я на коленях стоять должен, я!

Не договорил, потому что, попав ногой на прятавшийся на песчаном дне круглый и скользкий голыш, поскользнулся и упал бы, если бы Ярослав не поймал его за плечи. Подтянул, помог утвердиться на ногах. Стояли теперь княжичи нос к носу, сопя, набычившись и сверкая друг на друга глазами. Вдруг новгородич заморгал часто, отвернулся, потянулся потереть заслезившиеся очи.

И почувствовал, как руку бережно и сильно перехватила другая рука...

– Повороти рожу-то, – услышал ласковое. – Дай гляну, что там у тебя.

Через мгновение Ярослав вздрогнул, ощутив, как его зажмуренных век – сначала правого, потом левого – легко коснулись теплые мягкие губы.

– Так, поди, лучше будет?

Ничего не ответил Ярослав. Не мог. Ничего не мог. Ни дышать. Ни говорить. Только чувствовать эти губы на своем лице.

Вдруг что-то влажное и чуть солоноватое коснулось его рта. Дернулся, открыл глаза, увидел близко лицо Мстислава с полуприкрытыми веками – киевский княжич как раз собирался поцеловать Ярослава во второй раз, – и, не раздумывая, двинул кулаком в лицо.

– Сдурел?! За что?! – рявкнул, поднимаясь из воды, Мстислав.

Ярослав, бессознательным жестом трогая губы, смотрел на него диким каким-то взглядом.

– За то, – вызверился. – Девка я тебе, что ли?

– Гх-м, – поперхнулся от удивления Мстислав. – Ты.. того... Не видал никогда, что ли, как...

– Много я чего в жизни видал! – оскалился новгородич. – Я с двенадцати годов отца в походах сопровождаю, глаза и уши у меня на месте...

Яркая картинка вдруг мелькнула перед глазами. Вспомнил Ярослав, как однажды ворвался в отцовский шатер без спросу и врос в землю от представшей его взору картины: на сваленных в кучу войлочных половецких коврах на коленях, упершись локтями в пол, стоял любимый отцов лучник Ильюха – голый, а сверху на него боровом навалился тоже голый Всеволод...

Лучник мотал из стороны в сторону соломенной своей башкой, мычал что-то, рвал зубами угол лоскутного одеяла, гибкое его, блестевшее от пота тело билось под большим тяжелым телом отца. Всеволод ровно прилип к Ильюхе, неподвижен был – только бугрились могучие мышцы на плечах, мерно горбилась широкая спина да туда-сюда ходила белая задница.

Вспомнил, как бежал из шатра, когда Всеволод поднял на него невидящие, белые от ярости глаза и захрипел что-то угрожающее.

Замотал головой, прогоняя морок.

– Видал я, как ратники в походах друг дружку ублажают, – проговорил уже спокойнее. – И отец телами своих молодых лучников не брезговал.

– Так чего ж дерешься-то?

– А то, что к себе такого никогда не примерял...

У Мстислава в животе все ровно каменным сделалось. Щеки багровыми пятнами пошли. Встал из воды, прикрыл торчавший торчком стыд ладонями.

– Прости мне. Не гневись... Позор-то какой... Ошибся я. Пойду лучше, коли тебе противен.

Ярослав же, закинув голову к небу, расхохотался.

– Еще и ржет, как сивый мерин, – пристыженный Мстислав только башкой мотнул и пошел к берегу, облизывая разбитую губу и сверкая ягодицами. Воды уже по щиколотку было, когда остановил киевского княжича тихий Ярославов голос:

– Да стой ты, бестолочь. Дослушай.

Замер Мстислав, боясь повернуться.

– Я правда к себе такого не примерял, – прочистив горло, с трудом проговорил новгородич. – Даже мысли не пробегало. Да и отец пригрозил как-то некоторым дружинникам, что на меня глядели, – мол, коли кто тронет, самолично причинные места посрубит. А вот тебя увидал – и... Ровно сломалось во мне что. Не противен ты мне... От того и каждый твой тычок сто крат больнее...

Мстислав дышать забыл. Боялся поверить своему счастью. Глянул через плечо – Ярослав все так же стоял в воде, что плескалась ниже плоского, даже чуток запавшего живота с потемневшей от влаги дорожкой курчавых волос, спускавшейся от ямки пупка, и смотрел в его сторону так, что у киевлянина в горле пересохло.

– Ты мне верь, – проговорил глухо и хрипло, снова заходя в реку. – Не обижу боле. Хочешь, поклянусь?

– Ты лучше не клянись, – улыбнулся Ярослав одними губами, принимая в объятия жаркое худое и жилистое тело Мстислава. – Все равно слова не сдержишь – норов у тебя такой. А ведь грех это тяжкий – клятву-то рушить. Я лучше так потерплю...