– Нет надобности прощенья просить – знаю я, что государственные дела важнее.

– Вот и ладно. Назавтра у меня помолвку отпразднуем – с пиром да с играми. Ратибор! Созывай гостей – Владимир и Ольга дочь названую замуж выдают.

...Уж когда к конному двору подошли, Ярослав несмело тронул рукой приятеля за плечо.

– Правду ль сказал-то? Не затаишь злобы на сердце? А то ведь не нужна она мне, коли с тобой раздружиться придется...

– Не тревожься ты! Не затаю я против вас зла. А сердце... Что ж. Поболит маленько – и перестанет. Да я и сам вскорости оженюсь – невесту-то мне отец давно присмотрел.

– Помню, ты сказывал. Болгаринка.

– Болгаринка. Хоть бы на лицо покрасивше Демьяновны была, – деланно вздохнул Мстислав и вдруг толкнул Ярослава плечом. – Да ну их, баб-то, к Богу в рай! Бежим лучше коня смотреть.

– Бежим, – легко согласился Ярослав.

* * *

При дворе великого киевского князя Владимира Красно Солнышко постоянно околачивалось великое множество вельможных гостей и заморских странников. Посему, хоть срок князь и установил короткий – что такое день для устроения столь славной потехи, как пир, да еще с игрищами? – гостей на подворье собралось видимо-невидимо.

На красном крыльце, богато убранном хазарскими да половецкими коврами, в кресле с высокой спинкой, устланном белыми волчьими шкурами, удобно устроив ноги на резной березовой скамеечке, сидел сам князь, по правую и левую руку от которого на широких дубовых скамьях теснились самые важные гости, послы, торговцы, путешественники, князья, воеводы да бояре. За спиной Владимира стоял князь новгородский Всеволод и с прищуром осматривал нарядно убранную толпу, парившуюся в мехах да парче. Сами-то князья были одеты просто – во все белое, из тонкого льняного полотна, лишь золотые застежки да богатое шитье по кромке и вороту плащей и длинных рубах да каменья на рукоятках спрятанного в ножны оружия выдавали высокое происхождение их хозяев.

Гости саном попроще теснились вдоль стен терема справа и слева от крыльца, охватывая полукругом хорошо утрамбованную площадку в центре двора, посыпанную белым речным песком и желтыми липовыми опилками.

На площадке же, под вопли и улюлюканье толпы, шла жестокая и отчаянная сеча. Голый по пояс киевский княжич Мстислав, знатный воин и искусный мечник, высокий, широкоплечий, гибкий как кошка, с блестевшей от пота мускулистой спиной, отбивал атаки своего противника. Княжич новгородский Ярослав – косая сажень в плечах, с обнаженным мокрым могучим торсом, ухватисто – обеими длинными ручищами – державший свой тяжелый обоюдоострый меч, в мастерстве владения коим ни в чем не уступал киевлянину, лютым зверем пер вперед.

Из лука княжичей перестрелял проворный Лукашка, лучник из дружины Всеволода. На кулачки всех переборол кряжистый дядька Ратибор – супротив его силищи никто не устоял: кого Владимиров стремянный лопатками в песок впечатал, кого в бараний рог скрутил. Ну а уж на мечах-то княжичи отвели молодецкую душеньку – хороши были оба в богатырской этой забаве, всех, кто против них выходил, побили – и остались решать, кто самее, с глазу на глаз.

Уж не минуту и не десять, а почитай с полчаса махали княжичи тяжеленными своими мечами, а не похоже было, что драка скоро кончится. Уж больно равны были по силам противники, уж больно злы да охочи до славы. Вот уж воистину – нашла коса на камень!

– Глянь-ко, княже, твой-то, твой – как есть кошак рысий, – склонился к уху Владимира Всеволод. – Так и скалится, так и норовит когтем полоснуть. Не смотрел – кисточки-то на ушах у него часом не растут?

Хохотнул довольно великий князь.

– Да и твой не лаптем щи хлебает. Эвона силища-то какая – так и прет что твоя росомаха. Не затоптал бы моего хазарчонка!

– Затопчешь такого, как же. Из любой западни вывернется – ишь верткий да гибкий какой.

Долго ли, коротко ли бились, а начали уж оба уставать. Пот глаза застил, пальцы на рукояти скользили. Мстислав и вовсе на одном чистом упрямстве стоял – кабы не полон двор гостей, уж давно бы склонил голову перед Ярославом: могучим бойцом был новгородич – ни разу дотоле с таким противником Мстислав на круг не выходил. Но самолюбие не позволяло киевскому сотнику признать поражение.

С досадой и злостью смотрел он на Ярослава – и казалось, что ни в одной жилочке литого тела северянина нет ни капли усталости.

«Ежели так дальше пойдет, уложит он меня как пить дать. Позору не оберешься», – подумал Мстислав, отбивая очередную прямую атаку новгородского сотника.

А Ярослав тоже на зубах дрался. А уступать не хотел. И, понимая, что долго так продолжаться не может, искал способ разрешить поединок одним ударом.

Да не поспел.

Яростно сошлись поединщики лицом к лицу, зазвенели мечи булатные, заскрипели стиснутые зубы, взбугрились на плечах да руках могучие мышцы. Ничья не взяла. Отшвырнули друг друга. Заходили кругами, низко пригнувшись и пожирая один другого лютыми взглядами. Вдруг Мстислав склонился еще ниже, перехватил меч одной рукой – и едва Ярослав ринулся в атаку, зачерпнул горсть песку и кинул ему в лицо!

Ровно огнем опалило глаза новгородичу, запнулся он, рукой за лицо схватился, и Мстислав легко выбил меч из другой его руки и отшвырнул ногой ставшее ненужным оружие подальше.

Двор мгновение безмолвствовал, а потом взорвался криками и улюлюканьем. Владимир с минуту молча смотрел на сына и встал, лишь почуяв, как больно сжали плечо Всеволодовы пальцы.

– Подойдите, – сказал вроде негромко, а весь двор услыхал.

Подошли. Мстислав – высоко, с вызовом подняв подбородок. Ярослав – опустив голову и тщетно пытаясь утереть слезившиеся глаза.

– Хорошо дрались, – молвил великий князь. – Славную потеху устроили. За то награжу. Обоих. А теперь ступайте, к пиру готовьтесь.

И отпустил княжичей кивком головы.

Ярослав сразу же повернулся и, не отнимая от больных глаз руки, пошел к шатру.

Мстислав задержался. Глянул отцу в глаза.

– Прости...

– Ты передо мною ни в чем не повинен. Глянь – гости в твою честь уж здравицы складывают, особливо басурманы усердствуют. Гости довольны – князю гневаться грешно. А вот как ты Ярославу в глаза-то глянешь – это уж, сыне, твоя беда.

Ввечеру на пиру в княжьем тереме новгородского сотника не было. Всеволод, заглянув к сыну в шатер и увидав налитые кровищей воспаленные глаза, испросил у Владимира дозволения не быти Ярославу на пиру. Так и вышло, что помолвку княжича с Евдокией без него отгуляли.

Мстислав же сидел чернее тучи. До конца пира не высидел – сбежал, наплевав на грозный отцовский рык: «Вернись!» Ворвался в свои покои ураганом, кинулся не раздеваясь на кровать и разрыдался злыми черными слезами.

Ни с утра, ни в обед Ярослава на подворье видно не было. Пополудни не выдержал Мстислав, набрался храбрости и сам наведался к сотнику в шатер. Ярослав, услыхав шаги, повернулся лицом ко входу – и замер киевский княжич, превратившись в соляной столб: с лица новгородича на него не видя смотрели распухшие, красные, слипшиеся от гноя глаза.

– Кто тут? – осторожно спросил Ярослав. – Назовись, добрый человек, вишь – глаза-то у меня не смотрят. Кто ты? Зачем пришел?

Ничего не ответил Мстислав.

Напрягся Ярослав, услыхав в этом молчании угрозу. Сделал неуверенный шаг вперед, слепо пошарил рукой вокруг себя, пытаясь нащупать ножны с мечом, висевшие на столбе.

Мстислав постоял мгновение, посмотрел с ужасом на дело рук своих – и опрометью бежать кинулся.

И не услыхал, как вослед ему тихо позвал новгородич:

– Мстиславе?..

Вскоре в шатер новгородского сотника пожаловала сама Демьяновна. Взяла сухими сильными руками за лицо, поворотила к свету. Посмотрела, прищурившись.

– Скажи, мил человек, – обратилась к старому Всеволодову травнику-знахарю, возле откинутого полога толокшему в ступке какие-то снадобья. – Чем княжича пользуешь? Может, я помогу чем – местные-то травы да коренья я, поди, лучше твоего знаю.

Несколько минут знахарь да старуха-ключница сыпали диковинными словами, половины которых Ярослав не знал, а половину впервые слышал. Столковались на чем-то. Демьяновна ушла, пообещав с утра пораньше отправить дворовых девок травки собирать, а на ночь велела глаза Ярославу настойкой одолень-травы омыть.