Мэй Синклер, Дороти Ричардсон и Вирджиния Вульф экспериментировали в области романа, стремились найти новые формы для передачи процесса мышления и «потока сознания», для передачи ощущения бесконечного движения времени и воспроизведения сложной картины прихотливо изменяющихся настроений. С этим связан их отказ от композиционной четкости, от последовательности в развитии действия, а чаще всего — и от действия вообще, свободная форма внутренних монологов и почти полное отсутствие диалога, импрессионистическая манера повествования и стремление к созданию музыкальной, «текучей» прозы.

В кругах рафинированной буржуазной интеллигенции романы писателей «психологической школы», и особенно Вирджинии Вульф, пользовались успехом и были восприняты как «откровение» в повествовательном искусстве. Однако психологизм этих писателей был Лишен подлинной глубины. Человеческая личность во всем своеобразии ее индивидуальных особенностей исчезла со страниц их романов. Они стремились к раскрытию «извечных» качеств человеческой натуры и ее психики без учета конкретно-исторических условий, что неизбежно вело к возникновению безжизненной схемы. Живой человек во всем многообразии и богатстве его чувств и страстей со всей сложностью его характера вытеснялся условными конструкциями несуществующей человеческой личности «вообще». Обращение к вымышленной «внесоциальной психике» убивало жизнь. Разрушение образа человека в творчестве модернистов связано с их отказом от гуманизма, являющегося непременным условием большого искусства.

В одной из книг «Очарованной души» («Смерть одного мира») Ромен Роллан рассказывает об идейных блужданиях буржуазной интеллигенции в послевоенные годы. Он пишет о болезни сознания, поразившей наименее стойких, и о кризисе мысли, который Марку Ривьеру и лучшим людям его поколения предстояло преодолеть. Среди перечисляемых им симптомов болезни Роллан называет отравленное «неврастеническим снобизмом» и «паралитическим бесстыдством» творчество Пруста и Джойса. Обостренное сознание Марка, — пишет Роллан, — «распадалось, он терял точку опоры, он терял свое «я», снова находил его по кусочкам, и они носились перед ним в головокружительном вихре. Впрочем, это была общая болезнь европейского сознания, — последствие безмерного, безудержного и бесплодного перенапряжения военных лет, — и интеллигенты культивировали ее, как они культивируют все болезни сознания. (Да не является ли болезнью и само сознание?) Она встречалась всюду — от северных морей до морей Африки, у Джойса, у Пруста, у Пиранделло, у всех, кто умеет играть на дудке и заставляет плясать под свою дудку мещан во дворянстве, интеллигентов-выскочек. Удивительно было не то, что они этой болезнью заболели, а то, что профессионалы мышления, профессора и критики, ограничивались тем, что регистрировали самый факт ее появления. Чтобы показать, что и они не отстали от века, они стали курить этой болезни фимиам, в то время как обязаны были бороться с ней, обязаны были спасать здоровье европейского мышления, — в этом-то и заключался весь смысл их существования»[17].

Ромен Роллан звал к борьбе с эпидемией, охватившей буржуазный мир. Этот призыв был требованием времени. Болезнь зашла далеко. Слова Роллана прозвучали в те годы, когда творения Джойса и Пруста были объявлены вершинами современного искусства на Западе.

Творчество Джеймса Джойса (1882–1941) явилось наиболее сильным проявлением неизлечимой болезни буржуазного сознания.

Ирландец по происхождению, Джеймс Джойс почти всю свою жизнь провел вдали от родины. Он жил в Риме и Триесте, в Париже и Цюрихе. Пребывание на чужбине не тяготило его. За все годы своего добровольного изгнания он совсем ненадолго приезжал в Ирландию, покинутую им в ранней молодости. Его творческая судьба— один из немногих примеров полного отрыва писателя от родины, явного безразличия к ее судьбам и прочной изоляции духовной жизни художника от событий эпохи. Отъезд из Ирландии означал для Джойса не только разлуку с родиной, — гонимые нуждой и невзгодами, из Ирландии эмигрировали многие. Для него этот отъезд вылился в эмиграцию духовную, продолжавшуюся всю его жизнь. О том, какими путями пришел он к ней, Джеймс Джойс рассказал в своих ранних произведениях и в автобиографическом романе «Портрет художника в юности».

Годы юности Джойса совпали с бурным периодом в жизни его родины. В конце прошлого века «Зеленый остров», как называли Ирландию, бурлил. В стране развивалось националистическое по своему характеру культурное движение, известное под названием «Ирландское возрождение». Его участники стремились к возрождению национальной культуры Ирландии, но они идеализировали и романтизировали ее. Джойс не примкнул к «Ирландскому возрождению». Не был он связан и с борьбой политических партий, не относился к числу сторонников Парнеля, который представлял в английском Парламенте ирландскую партию и защищал умеренную программу гомруля. Джойс был далек от тех слоев общества, которые страшились массового освободительного движения, но ничто не связывало его и с нараставшей борьбой ирландского пролетариата. С самых первых шагов в искусстве он занял позицию отчуждения от происходивших в стране событий. Его творчество стало наиболее ярким выражением кризисных явлений буржуазного искусства.

Сборник своих ранних стихов Джойс озаглавил «Камерная музыка» (1907). Это были типичные символистские произведения, в которых принцип музыкальности стал основным законом, а расплывчатость и неуловимость образов сочеталась с нарочитой усложненностью формы и претенциозной изысканностью.

«Камерная» манера освещения событий присуща и тому лучшему, что было создано Джойсом в начале 90-х годов, — его рассказам, составившим сборник «Дублинцы» (1914). Причем здесь эта камерность не становится тем приемом, который помогает через малое раскрыть большое и значительное; в рассказах Джойса она преломляется в средство своеобразного отчуждения писателя от окружающей действительности. С этим связана и некоторая неясность создаваемых Джойсом образов и та система намеков, к которой он обращается, отказываясь от конкретного изображения общественно-политической жизни Ирландии. И все же по «Дублинцам» в какой-то мере можно судить о той давящей атмосфере провинциального захолустья, в которой процветает пошлость и лицемерие и погибают надежды людей, не сумевших приспособиться к жизни. Джойс еще не порывает полностью с традициями реализма, не отказывается от психологического анализа, связанного с правдивым изображением отдельных конкретных примет эпохи и деталей быта. Окончательный разрыв с ними произойдет в послевоенные годы. Но уже в «Портрете художника в юности» (1916) Джойс декларирует ту жизненную программу, которой он будет руководствоваться в своей последующей деятельности писателя. Одна из основных проблем романа — взаимоотношение художника и общества. В разрешении ее Джойс исходит из тех позиций индивидуализма, которые становятся итогом его «исканий».

По своему характеру «Портрет художника в юности» — вариант традиционной формы «воспитательного романа». Джойс внимательно прослеживает процесс становления сознания своего героя Стивена Дедалуса. Дни раннего детства с их еще неосознанным восприятием окружающего. Родители Стивена — убежденная католичка мать и сторонник Парнеля отец. Суровая и изнуряющая ребенка обстановка иезуитского колледжа с изощренной системой наказаний, бесконечными проповедями и фанатической религиозностью, сочетающейся с лицемерием. Глубоко пережитая несправедливость незаслуженной порки и первая робкая попытка Стивена отстоять права своей личности. Уже в ранней юности научился он отгораживать себя от окружающего, замыкаться, скрывать свои мысли;