В этой комнате все было правильно. Два письменных стола, балкон, камин, дорогая кровать, со вкусом подобранные гравюры, изображавшие солдат Аквитанского полка. В ванной обнаружились окна, чугунная ванна на львиных лапах и душ с хитроумными хромированными кранами. Трубы были куда-то спрятаны.

Разобрав вещи, он спустился в бар и заказал большую порцию виски. Оказалось, что бармен по имени Марсель – кузен повара. Лицо у него было свежее, а вот изуродованные уши выдавали игрока в регби. Он излучал профессионализм, располагавший к искренности и откровенности. Джеймс напрягся.

– Вы играете в регби.

– Играл когда-то.

– А почему прекратили?

– Ну… шею сломал.

Они немного поговорили о состоянии дел во Франции, виски, кенийском регби, а потом Джеймс извинился и сел за старый стол перед большим кирпичным камином. К кирпичной стене был привинчен телевизор с плоским экраном, выключенный. Джеймс уставился на него.

– Включаем только на День взятия Бастилии и во время футбольных матчей, – Марсель принес еще виски.

Он просмотрел новости на планшете – любил путешествовать налегке. У него была одна сумка, никаких бумажных книг – и десятки томов в планшете: на дворе стоял две тысячи одиннадцатый год. Он всегда возил с собой несколько романов, поэтических сборников и рекомендованных журналов. Все они влезали в устройство, которое весило меньше одного среднего журнала. Иногда он удивлялся, как быстро перешел на электронные чернила. Слова – это форма. Они проникают в вас, а вы в них. Да, устройства для чтения разрушили связь между книгой и читателем, но вернуться в прошлое и отказаться от библиотеки в кармане и возможности прятать информацию причин не было.

Вечером, когда он уже лежал в постели, в темной комнате светился только экран планшета. Снаружи падал густой снег. Незаметно для гостей белая шуба покрывала здание. Как привидение. Сквозь толстые занавески почти не было слышно чаек. Движением пальца он выделил несколько строк из «Видения о Петре Пахаре» Уильяма Ленгленда и еще одним движением сохранил строки семивековой давности в отдельном файле:

Я очень устал от ходьбы и пошел отдохнуть

Внизу на широком берегу, возле ручья.

И когда я лег и наклонился, и стал смотреть на воду,

Я стал грезить, засыпая: вода так приятно плескалась.

Тогда я стал видеть чудный сон.[7]

Июльская суббота в Лондоне. Все окна в ее квартире были распахнуты. Она заставила себя посмотреть вечерние новости. Даже в это время в парке кто-то загорал. Приняла холодный душ и села за письменный стол с чашкой кофе и сигаретой. До поездки на Гренландское море оставалась неделя. Она взяла лист бумаги, оставленный в ее ящике в университете ее неуравновешенным коллегой из Польши, доктором Томашевски.

«Вот что написал польский поэт Чеслав Милош по случаю падения Берлинской стены», – небрежно нацарапал Томашевски синей шариковой ручкой, а ниже старательно переписал печатными буквами:

«Что дальше? Крушение идей Маркса должно привести к появлению новых, а не к исчезновению всех идей вообще. На сегодняшний день сохранилась идея ответственности (а идея прогресса, популярная в девятнадцатом веке, утрачена), которая работает против одиночества и безразличия человека, живущего в чреве кита».

Томашевски подчеркнул слово «кит».

Он вспоминал, как они гуляли под снегопадом, взявшись за руки, и как Дэнни повернулась к нему и объяснила, что в океане полно сальпы и медуз, которые поднимаются вертикально на такую высоту, что если бы они были птицами, то оказались бы уже в космосе, а не в дюнах.

– В планетарном масштабе птицы просто ползают, – заявила она.

Utrinque Paratus. Готов ко всему. Таков девиз парашютно-десантного полка. Какова была его ориентация в пространстве? Он прыгал из самолетов с десантом. Нырял. Воздух казался густым, и земля летела вперед. Он так никогда и не заметил ничего, что делало бы происходящее более осмысленным.

Она была математиком и океанологом. Она училась в школе Святого Павла для девочек в Лондоне и Сент-Эндрюсском университете в Шотландии, слушала лекции в Калифорнийском технологическом институте Пасадены, делала докторат и читала лекции в Швейцарской высшей технической школе Цюриха и была профессором Имперского колледжа в Лондоне. Ее первый проект в Цюрихе был посвящен исследованию путей передвижения клюворылых китов в Лигурийском море. Но это оказалось слишком близко к зоологии, слишком… макроскопично. Ее интересовала глубина как таковая. Сначала она думала заняться моделированием конвейеров, перемещавших огромные массы воды между океанами. Но это показалось ей слишком механистичным. Она хотела заниматься биоматематикой. Оценивать жизнь микроорганизмов в самых глубоких слоях океана, на хадальной глубине.

Она была истинной жительницей Лондона. Здесь она могла прожить несколько жизней в один день. Среди математиков она была звездой, богатой и знаменитой. В кругу семьи она вела роскошный образ жизни. Жила она недалеко от университета, в Южном Кенсингтоне. Всегда носила часы для дайвинга, мужские, золотые с черным циферблатом. Ей нравилось думать, что они каким-то образом связывают ее с первыми акванавтами французского военно-морского флота. Принадлежность к женскому полу мало способствовала ее карьере. Гламур мог бы помочь. Если она шла на вечеринку, ее должны были замечать. Приходилось надевать платье с открытой спиной, брильянтовые серьги, старенькие итальянские туфли на плоском каблуке и брать с собой сумочку с африканскими мотивами.

Иногда бездна мучила ее. Контраст между происходящим на поверхности и происходящим в глубине только усиливал ее естественное стремление к переменам. Она лавировала между работой и саморазрушением. На одном мероприятии Королевского географического общества она заметила человека, которого однажды встречала в Цюрихе. Они ушли вдвоем. Таких встреч было много. Она ходила в ночные клубы в одиночестве. Во всем, что не касается математики, она постоянно нервничала и зависела от кого-то. Став профессором, она избавилась от этого или просто повзрослела. Перестала принимать стимуляторы. Встроила в свою жизнь переборки. Отделила друзей-по-работе от друзей-друзей. А любовники вообще оказались в другом отделении. Когда по воскресеньям она встречалась в Холланд-парке с племянницами и племянниками, к ней мог присоединиться кто угодно, лишь бы он был достаточно веселым. Только ему пришлось бы согласиться на чай, булочки и бесконечные аркады после этого. Но если собирались только взрослые, она закрывалась.

Том был единственным другом-по-работе, которого она познакомила с семьей. Братьям он понравился, и не только потому, что извинялся за привычку к видеоиграм. Его манера смеяться привлекала людей. Он был больной на всю голову и не скрывал свои недостатки. По стенам его кабинета были развешаны картинки с грудастыми черноволосыми девушками в стиле пинап, стоящими на коленях. Насколько она знала, у него никогда не было подружки. Если она говорила что-то двусмысленное, он краснел. Он вызывал у нее гораздо больше сестринских чувств, чем родные братья, вполне успешные в жизни. Он был какой-то немытый, склонный к депрессии, один из тех взрослых парней, в кармане у которых вечно валяется дайс из D&D[8]. Спортом он не занимался, за исключением поездок на велосипеде до работы – длинные волосы под шлемом слипались – и летних пеших походов вокруг ее горной хижины в Лигурии. Оттуда он возвращался похудевшим и не таким бледным. Она частенько приносила ему домой еду и вино. Он отвечал за пиво, марихуану и шоколад. Деньги на исследования добывала она, был у нее и такой талант, но публикации у них были совместные. У них очень похоже работали мозги, и они одновременно писали на одной доске разными маркерами. Их взгляды на роль познания совпадали: не будет преувеличением сказать, будто они ощущали себя на пороге прорыва, который навсегда изменит представление о масштабах жизни на земле.