На гравийной дорожке за платформой показалась лошадь, тянущая за собой тележку. Молодой человек, спрыгнувший на землю, помахал Дэнни. Когда она подошла, он уложил ее багаж и помог ей сесть, накрыв колени пледом. Щеки у него были рябые, и от него пахло молоком. Кажется, в прошлом году она его не видела.

– Мы медленно поедем, – сказал он. – Готовы?

Она глубоко вдохнула свежий, словно густой воздух:

– Как здорово вернуться.

– За кем другим мы бы такси отправили, но управляющий сказал, что мадам Флиндерс предпочтет тележку. Вон сзади даже покупки лежат.

Она обернулась и увидела фазанов, поросенка, мешки с углем и конверты.

Тележка выехала на главную дорогу. Юноша держал вожжи очень небрежно, и ей вдруг показалось, что она его знает, просто забыла имя. Она каждый год приезжала в отель «Атлантик» после рождественской корпоративной вечеринки и возвращалась в Лондон в сочельник поездом «Евростар».

Только-только миновало обеденное время, но уже темнело. Пошел мокрый снег. Мимо проехал «рено», светя желтыми фарами и глубоко зарываясь в снежную кашу. Кажется, у него слишком быстро работали дворники.

Они свернули на замерзшую, изрытую колеями тропку между полями. Колеи постепенно скрывались под снегом. Ехать пришлось довольно долго, но наконец показалась засыпанная щебнем дорожка и вывеска с названием отеля. Они миновали ее и дальше поехали по английскому парку. По сторонам от дороги белели овцы, стояли дубы, а всухую сложенная каменная стена врезалась в лес, подобно стреле. Опустился туман, скрывая море, и, когда тележка добралась до отеля, она воскликнула: «Ура!» Но, сойдя на землю, замялась. Первый шаг в отпуске очень важен. Все в Лондоне стоит времени, а не только денег. К снегу она привыкла. Поэтому, хотя лицо и руки уже занемели от холода, она решила пойти на пляж. Зарегистрироваться можно и потом и сразу же залезть в горячую ванну. И никакой работы! После ванны она посмотрит какой-нибудь фильм и поужинает.

– Занесешь вещи, Филипп? – Она припомнила его имя. – Я еще погуляю.

– Зажечь камин в вашей комнате?

– Да, спасибо. И приготовь, пожалуйста, чай, – она взглянула на часы, – примерно через час.

– Непременно, мадам. Мы будем ждать вас.

Она поплотнее замотала шарф, застегнула доверху плотный черный жакет и пошла через лужайку в сторону сосен. Небольшая рощица казалась красивее и как-то уязвимее, чем в прошлом году, – климат изменился, часто случались шторма, на капельках смолы присохла соль. Ей нравилось ощущение мороза и снег под ногами. Вдалеке вздымались желтоватые дюны. Взобравшись наверх, она наконец увидела пляж, тянувшийся сколько хватало глаз, темно-коричневый, изогнутый. Где-то посередине торчал обломок скалы, который она так любила. Сбежав вниз, она дошла до камня. Ей нравилось представлять, что это алтарь.

Острые края кололись даже сквозь высокие сапоги. Она совсем забыла об этом – помнила, как бьются о камень волны, но не помнила об этих острых краях, где камень слоился и раскалывался. Вспомнив детство, она попыталась посмотреть вокруг глазами ребенка. Увидела морских звезд и крабов – и забыла, как они называются. Она настолько детально изучала морских обитателей, что ей пришлось очень постараться, чтобы не думать о мелочах: как двигаются морские пиявки или что яркие пятна на камнях скрывают в себе миллиарды микроскопических существ.

Песок здесь походил на сахар-сырец, а у края воды, куда она спустилась, – на демерару. Вода была мутная, на берегу, на крупной гальке, лежали ракушки и водоросли. Кажется, недавно был шторм. Ей очень захотелось снова прикоснуться к океану. Сняв перчатки, она присела на корточки и опустила руки в воду. Скоро они потеряли чувствительность. На работе она занималась как раз океанскими глубинами, но сейчас ей хотелось просто смотреть на игру ветра и полет чаек. Она пришла посмотреть на море, а не на океан.

У стойки регистрации горел камин. Древний компьютер с табличкой абрикосового цвета бесполезно стоял далеко за стойкой, как символ, как напоминание об эпохе, когда вычислительные машины были огромными, медленными и неповоротливыми, когда их не считали чем-то само собой разумеющимся. Половину холла занимала елка, украшенная, по местному обычаю, сухими цветами, блестящими гирляндами и золотыми свечками. Пока улаживали формальности, она прихлебывала горячий чай. Вписав свое имя в огромную конторскую книгу перьевой ручкой, она получила латунный ключ. Портье провел ее через холл и курительную комнату к старинному лифту, над дверью которого горело английское слово U P, но она предпочла подняться по лестнице. Ее номер был в задней части отеля, на третьем этаже, как она и просила. Он состоял из спальни и гостиной с большим шелковым туркменским ковром. Эта часть отеля сохранилась с тех времен, когда здесь была усадьба. Потолочные балки тогда вымачивали в молоке целый год, чтобы они стали крепче. Из окон виднелись лужайки, сосны и пляж, а ночью, наверное, будет виден маяк. На кровати лежала написанная от руки записка, уведомлявшая, что в третье воскресенье Адвента гости, по традиции отеля, могут поужинать супом из лобстера и другими блюдами в кухне отеля без дополнительной платы. Суп будут подавать в сине-белой супнице мейсенского фарфора, а приборы будут позолоченные. Она переложила записку на тумбочку и разделась.

Старинная ванна оказалась очень глубокой, а стоявшие рядом масла – дорогими, с сильным ароматом. Наполовину погрузившись в обжигающую воду, она то засыпала, то просыпалась. Она хотела позвонить матери, но ее сморило – она уснула в халате и проснулась, когда было совсем темно, только горел огонь в камине. Она включила свет, причесалась и натянула платье, но передумала, не успев его застегнуть. Сняла платье и надела пижамные штаны, футболку и кашемировый свитер. Позвонила и заказала суп, картофельный салат и бутылку вина. Ее ассистент и друг Том Максвелл, по прозвищу Мальчик-с-пальчик, записал ей несколько фильмов. Засунув диск в плеер, она выбрала «Охотников за привидениями». Том утверждал, что ей должно понравиться про шумерского бога. Когда принесли ужин, она налила себе стакан вина, выключила телевизор и вышла на балкон покурить. Начинался снегопад.

Он много путешествовал, поэтому ему много приходилось ждать. А вот детство прошло по-другому, оно было оседлым. Он вырос на севере Англии, где река впадает в Северное море. Во время отлива речку можно было перейти вброд. Бросить вызов природе и самому себе. Нервы требовались крепкие: несколько шагов приходилось идти погрузившись в воду полностью.

Его семья занимала дом эпохи регентства на краю выгона. Из его спальни виднелась черная мельница, лопасти которой начинали двигаться только при сильнейшем ветре. Ее называли чертовой мельницей. По кладбищам гуляли чайки, а если ветер дул со стороны Дании, воздух становился соленым на вкус. Зимой с высоты собора открывался вид на замерзшие болота с одной стороны и бушующее море – с другой.

Лошади – вот была его настоящая страсть. Он был не из тех, кто считает, будто умеет ездить верхом, если чувствует себя довольно уверенно, двигаясь вперед. В дни школьных каникул он носился по выгонам и по берегу моря. Он и в армию-то пошел только из-за лошадей, но оказался в итоге в парашютно-десантном полку, а не в кавалерии. Как он ни старался, он не мог вспомнить, каковы лошади на ощупь и как они пахнут. Здесь, в вонючей темноте сомалийской тюрьмы, возможность сесть на лошадь казалась ему менее вероятной, нежели появление золотого ангела, к крыльям и одеянию которого можно будет прикоснуться.

Он не был создан для домашнего уюта, узких французских апартаментов, кушетки, на которую падают лучи вечернего солнца, дорогих пепельниц и столиков, заваленных глянцевыми журналами. В Найроби, в Мутгейге, он жил в превосходном доме, но предпочитал проводить время в саду. Там к бассейну спускались ступеньки, а на террасе стоял длинный стол, на который ненадолго присаживались нектарницы – и снова взлетали к свисающим сверху цветам. Лужайка сбегала к оврагу. Верхнюю ее часть он засадил дикой травой, и по ночам в ней громко звенели цикады. Нижняя часть досталась молочаю, густым паутинам и голой земле. Там царила тень, и он старался туда не спускаться. Электрический забор время от времени искрил, а за ним текла река, вдоль которой бродили найробийские оборванцы с ножами, металлическими прутьями и ружьями. Днем над лесом на другой стороне реки поднимались струйки дыма. С Тика-роуд доносился шум машин, а вонь бесконечных микроавтобусов, возивших найробийцев с работы и на работу, оттеняла запах цветов и создавала ощущение некоторой уязвимости: сад могли стереть с лица земли со дня на день.