В штабе уже знали об этом предприимчивом офицере. Но когда Пунин рассказал о пленении Шредера и Тиссена, партизанские вожаки удивленно закачали головами, послышались аплодисменты, одобрительные возгласы. Это придало совещанию теплый, задушевный тон.

Маршал, начальник штаба, уставший от бессонницы и вообще малоподвижный в это утро, заслышав возбужденный говорок в зале, расправил над столом покатые плечи. Он отозвался хрипловатым старческим баском:

— Обратите внимание на великолепную постановку разведки товарищем Данчиковым. Благодаря разведке он держит гарнизоны противника, что называется в кулаке, и готов по первому сигналу уничтожить врага силами своей бригады. Своими силами, то есть... без посторонней помощи.

Он кашлянул, взял трубку в руку и привычным движением провел мундштуком по усам. Заговорил снова. Было удивительно, что человек с таким громким именем имеет тихий, тронутый старческим увяданием голос.

— Это последнее обстоятельство, — продолжал он, — чрезвычайно важно: если бы каждый из вас, каждый из партизанских отрядов и соединений держал вот так в кулаке по одному-два вражеских гарнизона и мог бы, подобно Данчикову, по первому приказу уничтожить эти гарнизоны, я немедленно отдал бы такой приказ. Тыл врага оказался бы парализованным, а без тыла нет армии — это общеизвестно. Именно в этом направлении мы с вами должны работать дальше, чтобы добиться скорейшего и полного разгрома оккупантов.

Маршал вновь делал паузу, отдыхая, просто глядя в напряженные лица своих слушателей. Все ждали продолжения его речи, но он закончил, обратившись к генералу Холмову, сидевшему неподалеку, в президиуме:

— Вам, товарищ генерал, не мешало бы познакомиться с Данчиковым поближе.

— Отлично помню этого парня, — отозвался Холмов. — Простите, командира... Лично вручал ему лейтенантское свидетельство.

— Хорошего человека для армии вырастили, генерал. Напомните о нем, когда будем подводить итоги нашего совещания.

Этот разговор в президиуме совещания не был забыт, когда партизанский штаб приступил к подготовке первого рейда в тыл врага. Во главе рейдовой группы решили поставить Гордея Даниловича Пунина, которому по аттестации начальника штаба было присвоено звание генерал-майора.

Время прорыва немецко-фашистской блокады решено было уточнить на месте.

Два генерала — Холмов и Пунин — срочно вылетели в расположение бригады Данчикова.

По-мужски краткой и по-свойски теплой была встреча Холмова со своим воспитанником по училищу. Оба они почувствовали себя в минуту встречи на добрый десяток моложе, а десять лет в жизни человека, тем более военного, — целая эпоха. «Батя» то хвалил, то по-отцовски поругивал Данчикова, слушая его четкие объяснения. Если слова Данчикова приходились Холмову особенно по душе — генерал в возбуждении хлопал его по плечу.

Все это безгранично изумляло Густава. Переводчик сильно оробел, завидев советского генерала. Он пытался представить себе подобную встречу генерала с офицером в немецкой армии. Ничего похожего на взаимоотношения Холмова и Данчикова не могло там случиться, Густаву раскрывался высокий смысл русского обращения друг к другу — «товарищ». Да, это встретились настоящие товарищи, боевые друзья.

К вечеру, когда миновала опасность воздушной разведки противника, в буераке была собрана вся бригада. Было что-то исконно русское, древнее и вместе с тем нынешнее, молодое, по-богатырскому неодолимое в пестрых рядах партизанской дружины, скликанной, как встарь перед битвой, в лесном буераке.

Холмов, Пунин и Данчиков втроем обходили нестройные ряды одетых кто во что горазд бойцов. С виду это было весьма пестрое воинство, обозревать которое без улыбки мог разве только Холмов, повидавший на своем боевом веку всяких людей с оружием, да Пунин — на нем генеральская форма топорщилась, как на новобранце.

Встречно изумленный, видевший только их бесстрашные, спокойные лица и вовсе не замечающий пестроты одежды, генерал Холмов не сразу нашелся, как начать свою речь перед ними.

— Товарищи! Боевые други мои! — зарокотал его огрубевший за войсковое многолетие бас. — Побратимы! Заступники и оборонцы родной земли!

Вероломный враг оторвал нас от мирных дел, разорил наши жилища. От руки оккупантов уже приняли смерть многие друзья ваши и родственники. В лихую годину вы собрались здесь под боевые знамена для мщения, чтобы заодно с Красной Армией отогнать поганое нашествие от родных сел и городов. Вы правильно поняли, что одолеть коварного и хорошо вооруженного врага можно только сообща, все разом. Ваше презрение к врагу, ваша любовь к родной земле помогли в короткий срок создать крепкую боевую семью, которая успешно прошла первые испытания.

Генерал смолк, глотнув морозного воздуха, мельком обозрел замерших в напряженном ожидании партизан и продолжал:

— Немецко-фашистские орды получили первый удар под Москвой и откатились почти до ваших мест. Но враг устоял на этот раз. Потребуется, наверное, не один такой заход, чтобы повалить его наземь. Теперь приспело и ваше время, друзья. Нужно, партизаны, покрепче ворошиться у Гитлера в утробе, чтобы его, проклятого, тошнило от ваших ударов!..

Холмов вдруг заговорил о другом, прямо глядя в открытые лица партизан. Лишь голос его стал немного тише, взволнованнее, будто на исповеди:

— Я вижу много горя в ваших глазах. Ваши хаты стояли ближе к краю. Они первыми запылали от факелов. Горька правда, но многих из вас мучит вопрос: как могло все это случиться? Я не побоюсь вам ответить не только потому, что привык на миру, как на духу, все говорить прямо, а и по поручению старших. Не доглядели. Ошиблись малость. И не малость даже. Не обессудьте, солдаты. Можете обругать старого батарейца Холмова матерным словом, а то и высечь — я тоже виноват в своей доле... Давайте сейчас сообща думать — правые и виноватые — как нам самого главного виновника наших бед наказать — Гитлера и его пиратскую державу... Вы верите моему слову, партизаны? — внезапно спросил Холмов.

Он видел, как несколько бойцов в скорби опустили головы при словах о гибели родных и друзей. Маркиан Белов оперся на плечо рослого знаменосца. Но он первым отозвался на смелый вопрос генерала:

— У нас нет ни на кого обиды, генерал, кроме как на Гитлера. Вместе проглядели беду, вместе будем судьбу делить. Можете так и передать в Москве.

Слова партийного вожака поддержали сразу несколько человек.

— Верно сказывает Маркиан!

— Постоим за родную землю, как отцы наши стояли!

— Разнесем гадов в клочья!

Престарелый Евсеич, подслеповатый и оттого больше всех приблизившийся к Холмову из строя, сказал, когда совсем стихло:

— Ты генерал, не жми у нас слезу горючую туточки... Немец нас уже научил во как за Советскую власть держаться! О бедах своих поголосим опосля, если удержу не станет. Скажи нам прямо, по-партизански: под какое место нам хрястнуть Гитлера отседова, чтоб, значится, у прохвоста глаза на лоб полезли, едри его туды-сюды... Вот что нам нужно, генерал.

— Хвост ему прищемить надо, кобелюге блудному! — закричали сзади Евсеича.

— Чтоб и двора своего не узнал, когда бежать отсюда кинется через всю Европу!

— Чтоб и племени фашистского не осталось после войны на всей земле!

— Ближе к делу, генерал! Выкладывай, что там в Ставке для нас обдумали, — заключил Маркиан Белов.

— Дела просите? Дело не ждет — это верно! На днях получите боевое задание. На важное дело посылаем вас, товарищи бойцы бригады Данчикова. Не оплошайте! Бейте промежду рог его проклятого! Штык загоняйте фашисту в мягкое место, чтобы голова не качалась! Путайте его, сукина сына, по рукам и ногам, хватайте за горло! Чем беспощаднее будете к врагу, тем скорее настанет день освобождения!..

Его не дослушали. Бригада загудела. Над головами партизан заходили карабины и автоматы.

— Мы готовы, генерал!

Выждав, когда наступит тишина, Холмов объявил привычно:

— Спасибо за службу, партизаны!