Теперь я точно знал, что ничего не придумываю, и решил ее предостеречь.

После занятий, когда мы дружной стайкой вернулись в свой «Термит-Хилтон», как мы окрестили ночлежку, я бесстрашно спросил у Сильвии, не откажется ли она пропустить со мной по стаканчику и переговорить по одному конфиденциальному вопросу.

Она ответила дружелюбным согласием, и мы отправились в небольшой винный погребок по соседству.

– Итак? – улыбнулась она, глядя, как я втискиваюсь в тесную кабинку с бокалом белого вина в каждой руке. – В чем дело?

– Сильвия, я не сомневаюсь, что у тебя этот вечер уже распланирован. Поэтому буду краток. Не хочу тебя расстраивать… – Я колебался. – Но мне кажется, за тобой кто-то следит.

– Я знаю. – Она нисколько не удивилась.

– Знаешь?

– За мной всегда следят. Отец боится, как бы со мной чего не случилось.

– Иными словами, этот тип – твой телохранитель?

– В некотором роде. Но я предпочитаю думать о Нино как о моем добром волшебнике. Ты не думай, папа у меня не сумасшедший. Мне горько это говорить, но причины у него достаточно веские… – Голос у нее дрогнул.

О господи! Я, кажется, наступил на больную мозоль. Я вдруг вспомнил, что ее мать много лет назад была похищена и убита. Я сам читал в газетах. Пресса кричала об этом по обе стороны океана.

– Ах ты, – смущенно пробурчал я. – Прости, что спросил. Мы можем вернуться к остальным.

– А куда нам спешить? Допьем лучше свое вино и немного посплетничаем. Ты следишь за чемпионатом НБА?

– Не очень внимательно. Ты же знаешь, ординатор каждую свободную минуту использует, чтобы поспать. А почему ты спросила?

– Понимаешь, «ФАМА» содержит собственную профессиональную команду в Европейской лиге. Каждый год мы вербуем игроков, вылетевших из НБА. Я думала, может, ты приметил одного игрока из «Детройт-Пистонс», в последнее время он немного сбавил, но, кажется, еще в состоянии пару сезонов продержаться в лиге пониже.

– Знаешь что? Я проконсультируюсь у специалиста. Когда стану писать своему брату Чазу, спрошу его. Он на спорте просто помешан.

– Вот чего мне будет недоставать в Африке! Всякий раз, как наши ребята играли в Англии, отец прилетал и брал меня на игру.

– А между матчами ты в Англии чем занималась?

– После смерти матери я там училась без малого десять лет. И медицинский диплом получила в Кембридже.

– Ага, вот откуда у тебя это потрясающее произношение. А какая у тебя врачебная специальность?

– Пока не решила. Но думаю, что-нибудь вроде детской хирургии. Это будет зависеть от того, какие у меня руки – что я и намерена выяснить. А ты?

– Ну, поначалу меня тоже манил скальпель. Но я совершенно уверен, что через несколько лет этот инструмент отойдет в прошлое и все будет делаться посредством генных технологий. Именно этим я и хотел бы в конце концов заняться. Так что после Африки пойду изучать что-нибудь вроде микробиологии. А пока я весь в предвкушении нашей поездки. А ты?

– Вообще-то, только это между нами, я иногда сомневаюсь, что у меня получится.

– Не волнуйся. Если учесть, сколько факторов было против тебя, я уверен, что Франсуа не стал бы тебя брать, если бы не считал, что ты справишься.

– Надеюсь, – едва слышно сказала она. В голосе все еще слышалась неуверенность.

И я вдруг почувствовал, что под этой безупречной внешностью кроется сомневающаяся натура. Было приятно знать, что ничто человеческое ей не чуждо.

На выходе из бистро я приметил Нино, торчащего возле парковки. Он делал вид, что читает газету.

– А кстати, Сильвия, он и в Эритрею с тобой полетит?

– Нет, слава богу. Вообще-то мне впервые придется по-настоящему позаботиться о себе самой.

– Что ж, если тебя это утешит, можешь сообщить своему отцу, что я стану тебя оберегать.

По ее лицу было видно, что она благодарна мне за эти слова. Сильвия улыбнулась мне, и моментально все мои усилия не влюбиться пошли прахом.

Подходила к концу вторая неделя наших занятий. Я узнал, что в Парижской опере дают спектакль, который бывает только раз в жизни. Легендарная Мария Каллас будет в последний раз петь Виолетту в «Травиате». Я твердо решил не упустить свой шанс. Это, конечно, было ребячество, но я сослался на недомогание и отпросился с семинара, чтобы отстоять очередь за входными билетами.

Надо ли говорить, что таких желающих послушать Каллас в Париже и окрестностях было хоть отбавляй. Передо мной оказалось столько народу, что их с лихвой хватило бы, чтобы заполнить театр до отказа. Однако я напомнил себе, что всегда вел жизнь праведника и если моя добродетель заслуживает хоть какого-то вознаграждения, то почему бы этому не случиться теперь.

Мои безмолвные мольбы были услышаны. Около половины седьмого, когда очередь продвинулась на каких-то двадцать шагов и дела казались безнадежными, меня окликнул женский голос:

– Мэтью, ты ведь, кажется, себя плохо чувствовал?

Взят с поличным! Обернувшись, я увидел, что со мной говорит не кто иной, как сама Первая Красавица.

Сильвия изменила своей обычной строгой прическе и распустила волосы. Волосы каскадом падали ей на плечи. На ней было простое черное платье, открывавшее куда большую часть ее ножек, нежели неизменные джинсы. Короче говоря, она была ослепительна.

– Со мной полный порядок, – объяснил я. – Не мог же я пропустить Каллас! Но в любом случае я наказан за прогул: не похоже, чтобы я попал на спектакль.

– Тогда идем со мной. Фирма моего отца держит здесь ложу, а сегодня я в одиночестве.

– Вот было бы здорово! Но ты уверена, что я одет подобающим образом? На твоем фоне… – Я показал на свою потрепанную джинсовую рубашку и вельветовые штаны.

– Мэтью, тебе же не на сцену выходить! Тебя никто, кроме меня, не увидит. Идем, а то увертюру пропустим!

Она взяла меня за руку и повела через толпу возбужденных соперников, не доставших билета, и дальше, по знаменитой мраморной лестнице. У меня захватило дух от сводчатого фойе, выполненного в красном, голубом, белом и зеленоватом камне, похожем на мрамор.

Мои опасения подтвердились: во всем театре я оказался единственным мужчиной без смокинга или фрака. Но я утешил себя тем, что невидим. То есть – кто бы стал смотреть на меня, когда рядом находилась Венера Миланская?

Служитель в униформе провел нас по опустевшему коридору к входу в ложу, обитую алым бархатом. Мы смотрели сверху на переполненный зал, на высоченный свод авансцены. В центре зала с окаймленного позолотой потолка, расписанного самим Шагалом, свисала на цепях легендарная театральная люстра. Сюжетами росписи служили сцены самых знаменитых оперных и балетных спектаклей с явным преобладанием влюбленных пар.

Где-то внизу оркестранты настраивали инструменты, и я ощутил себя поистине на небесах. Мы заняли два передних кресла, в ложе для нас была приготовлена небольшая бутылка шампанского. Я вспомнил навыки, приобретенные за годы работы официантом, и наполнил наши бокалы, не пролив ни капли. После чего провозгласил подобающий моменту тост.

– За тех, кому я обязан этим спектаклем! – начал я. – За Миланский автомобильный завод и ближайших родственников его руководства.

Она рассмеялась, оценив шутку.

Свет начал гаснуть. В ложу вошел медведь Нино (тоже в смокинге!) и скромно устроился сзади. Выражение лица у него было, как всегда, лишено эмоций, и я все гадал, с удовольствием он сюда пришел или нет.

– Ты хорошо знаешь «Травиату»? – спросила Сильвия.

– Так себе, – скромно ответил я по-итальянски. – В колледже по «Даме с камелиями» писал диплом. А вчера после занятий оживил в памяти кое-какие фрагменты. Почти час играл!

– Ого! А где же ты пианино нашел?

– Я отправился в «Ла Вуа де Сон Мэтр» и сделал вид, что собираюсь у них что-нибудь купить, а сам незаметно пристроился к «Стейнвею». К счастью, они меня не выставили.

– Жаль, что я не слышала. Почему ты меня не позвал?