Мой брат Чаз говорил мне, что в Париже, даже если постараться, не найти плохой еды, и оказался совершенно прав. Я питался в заведении под названием «Ле Пти Зэнк», где на первом этаже надо было выбрать себе экземпляр из всевозможных экзотических ракообразных, а потом тебе его подавали наверх. Если бы у меня хватило смелости поинтересоваться названием тварей, которых я поедал, я, вероятно, не получил бы от них такого удовольствия.

Следующие два дня оказались настоящим шоком для моего организма. Задаться целью осмотреть художественные сокровища Парижа за такое короткое время – все равно что попробовать одним махом заглотить слона. Но я приложил к тому максимум усилий. С рассвета до поздних сумерек я каждой по́рой вбирал в себя этот волшебный город.

После того как меня выставили из Лувра, с тем чтобы сразу запереть музей на ночь, я наскоро перекусил в каком-то бистро по соседству и пешком побрел по бульвару Сен-Мишель, пока не оттоптал ноги настолько, что был не в силах больше куда-нибудь двигаться, как только вернуться в компанию тараканов в своей комнате.

Стоило мне присесть – кажется, впервые за весь день, – и я окончательно сломался перед разницей во времени, преследовавшей меня с самого прибытия.

Не разуваясь, я рухнул на кровать и моментально погрузился в постпарижскую кому.

Естественно, я в точности помню эту дату: 3 апреля 1978 года. Начался этот день, впрочем, как все другие: я побрился и принял душ, выбрал свою самую крутую рубашку (голубой батник с коротким рукавом), после чего направился на улицу де Сен-Пэр, где меня ожидал первый день подготовки к операции «Эритрея».

Ко мне уже вернулась уверенность в себе, я снова знал, чего хочу, и был готов ко всему.

Только не к ожидавшей меня засаде эмоционального свойства.

Большинство моих товарищей уже были в сборе и непринужденно общались за чашкой кофе. Франсуа Пелетье, делая короткие перерывы между затяжками, познакомил меня с четырьмя кандидатами-французами (одна из которых была очень симпатичная девушка), двумя голландцами (у одного на голове была большая шляпа, ему предстояло проводить основную часть анестезии – только не спрашивайте меня, какая тут связь).

И с Сильвией.

У меня перехватило дыхание. Это была поэма без слов.

Все в этой девушке было прелестно. Сильвию можно было назвать антиподом Медузы: та была столь страшна на вид, что одним взором обращала все живое в камень – тут от одного взгляда ты превращался в желе.

Девушка была в джинсах, тонком свитере и без всякой косметики. Длинные черные волосы собраны сзади в конский хвост. Но этой простотой вряд ли можно было кого-то обмануть.

– Не делай поспешных выводов из ее внешности, – предостерег Франсуа. – Сильвия – искусный диагност, поэтому я взял ее, невзирая даже на то, что дед у нее был фашист, а отец всеми силами способствует распространению рака легких.

– Добрый день, – выдавил я, хватая ртом воздух. – Грехи ее деда я еще могу понять, но в чем заключается канцерогенность ее отца?

– Все очень просто, – усмехнулся Франсуа. – Его фамилия – Далессандро.

– Владелец «ФАМА»? Итальянского автомобильного концерна?

– Вот именно. Главный загрязнитель шоссейных и прочих дорог. Не говоря уже о вредных отходах их производства… – Франсуа произносил это с каким-то извращенным восторгом.

Я взглянул на девушку и спросил:

– Он меня опять разыгрывает?

– Нет, все правильно. Обвинение обоснованно, – призналась она. – Прошу обратить внимание, что наш апостол Лука забыл упомянуть, что мой экологически грешный отец в войну воевал на стороне американцев. А вы сами откуда, Мэтью?

– По случайному совпадению, из еще одной столицы автомобилестроения – Диборна, штат Мичиган. Только моя фамилия не Форд.

Франсуа, показывая на меня пальцем, шутливо предостерег:

– Между прочим, Сильвия, с этим типом надо держать ухо востро. Это он только притворяется таким простачком с крестьянской фермы. А на самом деле он профессиональный пианист и владеет итальянским.

– Правда? – Она взглянула на меня с уважением.

– Ну, до вашего английского мне очень далеко. Но когда вы всерьез занимаетесь музыкой, итальянский вам просто необходим.

– Un amante dell'opera? Вы любите оперу? – живо спросила она.

– Да. А вы?

– Безумно! Если вы родились в Милане, то неизбежно будете сходить с ума по двум вещам – футболу и опере. La scalciata и La Scala.

– И la scallopina[1], – добавил я, гордый своей эрудицией.

В этот момент Франсуа прорычал:

– А теперь все займите свои места и закройте рот! Коктейль будет позже.

Разговор моментально стих, и мысли присутствующих сосредоточились на медицине. Все расположились как кому удобнее. Сильвия и еще двое сели прямо на пол, по-турецки.

– Позвольте вас сразу предостеречь, – с места в карьер начал Франсуа. – Если кто-то еще не успел возненавидеть меня всей душой, то это наверняка произойдет к концу первой недели нашей работы в поле. Там будет очень жарко и опасно. И все время на нервах. В таких условиях вам еще бывать не приходилось. Эфиопия и до гражданской войны входила в число беднейших стран мира, с годовым доходом девяносто долларов на душу населения. Народ там живет в условиях постоянного голода, усиливаемого нескончаемой засухой. Это подлинный кошмар.

Он перевел дух и сказал:

– А теперь, как и подобает, начнем с чумы.

Проект номер 62 организации «Медсин Интернасьональ» был запущен.

Судя по всему, в том, что касается женщин, я испытываю комплекс киноперсонажа Гручо Маркса, которому открывают двери там, куда он вовсе и не рвется. Стоит какой-нибудь особе противоположного пола проявить ко мне маломальский интерес, как я пускаюсь в бегство. Так случилось и в Париже в то утро.

Но, конечно, не с Сильвией, а с Дениз Лагард.

Это была бойкая остроумная докторша из Гренобля с впечатляющим «балконом» – как живописно выражаются французы. (Поразительно, как быстро набираешься полезных словечек!) В любой другой ситуации она показалась бы мне исключительно аппетитной.

Ужинать мы все отправились в какой-то ресторан, где подавали – хотите верьте, хотите нет – более двухсот сортов сыра. В обычных обстоятельствах я бы сейчас пребывал в гастрономическом раю. Но в тот вечер мои вкусовые рецепторы, как и все прочие органы чувств, совершенно одеревенели. Слишком сильным оказалось первое впечатление, произведенное на меня Сильвией.

Дениз ухитрилась сесть рядом со мной и, не смущаясь, двинулась в атаку. Через три часа, попивая кофе, она с беззастенчивой откровенностью объявила:

– Мэтью, я нахожу тебя крайне привлекательным.

Я отреагировал ответным комплиментом, надеясь, что это не заведет меня туда, куда, несомненно, должно было завести.

– Хочешь, я покажу тебе Париж?

К несчастью, ответил я неудачно:

– Спасибо, я его уже видел.

Она все поняла, и у меня появился первый враг.

Сильвия никогда не бывала одна. Подобно персонажу известной сказки, она всюду появлялась в сопровождении вереницы поклонников и прихлебателей обоего пола.

И я быстро понял, насколько плотно ее опекают. В самом зловещем смысле.

В ту пятницу я пришел на лекцию рано. Взглянув от нечего делать в окно, я заметил Сильвию, она грациозно прошагала по тротуару и вошла в здание. Любуясь ею, я вдруг заметил, что в дополнение к обычной свите метрах в ста сзади за ней следует огромный, похожий на шкаф тип средних лет. У меня появилось пугающее ощущение, что он ведет за ней слежку. Конечно, это мог быть и плод моего воображения, поэтому сразу я ей ничего не сказал.

Получасовой перерыв на обед мы (согласен, не слишком по-французски) проводили тут же, поглощая свои сандвичи-багеты. Сильвия вышла на улицу, чтобы купить газету. За несколько минут до начала следующей лекции я увидел, как она возвращается. В десятке метров от нее торчал тот же дядька, напряженно следивший за ней взглядом.