Хотя Штерн и вычитал в какой-то книге, что чудаки украшают жизнь, но чудак, появившийся на пароходе, ему не понравился. Он был в клетчатых брюках желтого цвета, к тому же чрезмерно широких. Желтизна брюк явно раздражала Штерна, может быть, потому, что все вокруг было серого и мягкого цвета – не только воды Финского залива, но и борта его парохода «Борей». «Борей» был выкрашен в цвет мокрого полотна. Лишь там, где ободралась краска, краснел сурик. По мнению чудака это было очень живописно, но по мнению Штерна пароход надо было давным-давно покрасить.

Чудак ходил по палубе среди тумана и наваленных ящиков походкой страуса и был похож на неуклюжее и голенастое тропическое животное пестрой раскраски. Пиджак у него был синий, кепка зеленая, галстук цвета осенних листьев. Он привез с собой чемодан и виолончель в футляре.

Чудак сопровождал в Англию груз игрушек. Понятно, когда в трюмы наваливают лес, кожу или зерно в мешках, но брать игрушки было обидно. Старые капитаны с соседних пароходов только пожимали плечами. Грузить игрушки было противнее, чем стекло: на ящиках со всех сторон чернело вымалеванное сажей ненавистное слово: «осторожно». Матросы ядовито спрашивали Штерна, разрешает ли он курить на палубе. Это было вызвано тем, что игрушки спускали в трюм, по требованию чудака, с такими предосторожностями, как гремучую ртуть.

Помощник Чох – человек суеверный и недовольный земным существованием – выразился в том смысле, что «эти чортовы ляльки не доведут до добра». Штерн потребовал объяснений. Чох пробурчал, что груз легкий, его невозможно закрепить в трюме и в случае шторма – сами знаете – ящики навалятся на один борт, «Борей» даст крен и… Чох сплюнул и пошел на берег за папируса ли.

– Не наше дело рассуждать! – сказал ему в спину Штерн. – Прикажут, так вы будете грузить у меня коровьи хвосты! Какая разница!

Раздражение на пароходе не утихало. Утром, когда уходили из порта, какой-то матрос крикнул в рупор со «Страны советов»:

– Благополучно взяли груз тещиных языков?

Чох погрозил ему кулаком, а Штерн зло дернул ручку машинного телеграфа. Тренькая робкими звонками и разглаживая сорную воду за кормой, «Борей» тяжело поворачивал тупой нос к выходу из гавани.

В море висел туман. Штерн почувствовал облегчение, как будто туман мог скрыть его легкомысленный груз. Штерн представлял, как любопытные и вежливые пароходы будут осведомляться в море:

– Куда и с каким грузли вы следуете?

– С игрушками в Бельфаст, – ответит вахтенный. После этого на встречных пароходах начнется необычайное оживление. Их борта запестреют хохочущими рожами матросов. Град насмешек обрушится на команду «Борея». Матросы будут пищать «уйди, уйди», а капитаны орать с мостиков:

– Счастливого плавания с сосками!

Чудака Чох прозвал «роман с контрабасом». Действительно, он не внушал уважения. Матросы, обычно равнодушные к пассажирам и грузу, были уязвлены. Они подходили к чудаку и спрашивали, показывая на его красные остроносые туфли и явно издеваясь:

– Сколько дали за эти колеса?

Более нахальные ставили вопрос иначе:

– Почем копыта?

Определение «копыта» считалось гораздо обиднее, чем «колеса», но чудак не обижался. Он охотно отвечал, что заплатил в ГУМе двадцать рублей.

Он был настроен восторженно. К вечеру в морской мгле происходили любопытные вещи. Сквозь туман проглядывали облака, похожие на гигантские шары из розовой ваты, подмигивали далекие маяки, и берега Дании пахли свежей селедкой и сливками. Чудак спускался в кают-компанию и говорил Штерну:

– Я очень доволен.

Штерн высоко поднимал брови, – поводов для удовольствия не было. Входили в Немецкое море, и барометр падал с упорством часовой гири.

– Будет шторм, – отвечал Штерн и уходил к себе в каюту.

На пятый день плавания за ужином в кают-компании чудак постучал ножом по стакану с боржомом и попросил слова. Над морем шел тихий и серый дождь, В каюте пылали лампы. Лампы и чудак отражались сразу в четырех зеркалах. Штерн смотрел на чудака в зеркало и видел его профиль с кривым пенсне на мягком и добром носу.

Штерну было неловко. Как капитан он мог бы остановить чудака и указать ему, что суровые морские традиции не требуют речей. Можно было бы еще напомнить, что моряки считают многословие вещью постыдной (в том случае конечно, если человек не выпил лишнего). Но Штерн пренебрег недовольными взглядами помощников и безнадежно махнул рукой:

– Пусть говорит. Чудак сказал следующее:

– Происходит досадное недоразумение. Груз, который я сопровождаю, доставил вам много хлопот. Причина в том, что вы плохо знакомы с игрушечным делом. Вы заражены профессиональной гордостью. Конечно гораздо почетнее, чем возить игрушки или даже кожу, участвовать в экспедиции на Северный полюс. Я не думал, что моряки так падки на эффектные занятия и так необдуманно враждебны к вещам, которых они попросту не знают.

Эти слова прозвучали как объявление войны. Штерн поморщился.

Объявив войну, чудак перешел к сути дела. Он с увлечением рассказал о кустарях-игрушечниках из Сергиева, Палеха и Вятки. Он доказывал, что искусство делать игрушки так же почетно, как и искусство кораблевождения. Он пустил в ход все приемы. Он огорошил Чоха сообщением, что некий немецкий игрушечный мастер, делавший оловянных солдатиков, стал миллионером. Он утверждал, что советские игрушки – лучшие на мировом рынке, а лучшие из лучших «Борей» сейчас везет в Бельфаст на выставку. Он уязвил Штерна, заметив вскользь, что в каюте капитана он невзначай заметил маленький парусный кораблик, выкрашенный в канареечный цвет. Игрушки – ценный груз. Ломать их имеют право только дети, но никак не портовые грузчики и команда. Он заявил несколько вызывающе, что страхи Чоха – вздор. Скажите любому моряку, что корабль может перевернуться от груза игрушек, и он засмеется вам в лицо.

Чох протестовал. Он вспомнил случай, когда в ленинградском порту грузчик был задавлен кипой ваты. Он отпарировал удар и спросил: не засмеется ли чудаку в лицо первый встречный, которому он расскажет, что человека задавило ватой. Разгорелся спор. Штерн прекратил его, спросив с плохо скрытым любопытством:

– А какие у вас игрушки?

– Двух сортов, – ответил чудак.

Он приволок в кают-компанию чемодан и вывалил на стол румяных матрешек, парусные корабли, зайцев и медвежат.

– Второй сорт, – объяснил чудак.

На таможне английские чиновники вскроют груз большевистских игрушек и приятно поразятся: сотни томных кукол с соболиными бровями будут посылать им заученные улыбки. Эти улыбки скроют наш подлинный груз – вот он: это первый сорт.

Чудак встряхнул чемоданы, и на стол посыпались комсомолки и пионеры из папье-маше, Буденный на сером коне, красноармейцы с загорелыми лицами, кузнецы, кующие плуг, английские полисмены с идиотскими рожами, ткачихи у прялок, шахтеры, скрюченные в забоях, десятки детей на первомайских автомобилях и наконец смехотворный король с тупыми глазами, издававший при малейшем прикосновении хриплый лай.

Игрушки пошли но рукам. Младший помощник посадил полисмена на сахарницу, щелкнул по носу и дал ему в рот папиросу. Полисмен яростно вертел злым бисерным глазом. Штерн заспорил с Чохом о парусных корабликах. Чох утверждал, что это модели чайных клиперов. Штерн сердился и доказывал, что это бриги. Вытащили книги с описаниями старинных кораблей. Радист сел за пианино, и кукла-пионер под опытной рукой механика начала отплясывать чечетку. В двери заглядывали ухмыляющиеся матросы. Боцман пришел доложить относительно скорости хода, взял со стола свистульку и показал на ней все двенадцать соловьиных колен.