– Вых-ходи на улицу стр-роиться!

Мы с удовольствием – ну наконец-то! – легонько подталкивая друг друга в спины, грохоча сапогами, торопимся на выход. С помощью Павлова, Митрохина и других солдат с трудом выстраиваемся в шеренгу по три. Провели перекличку, пересчитались. Майор о чем-то в сторонке посовещался со старшиной и сержантами, затем они козырнули друг другу, пожали руки, и старшина, повернувшись к нам, скомандовал:

– Сержантский состав, рассаживайте по машинам.

– Есть, по машинам! – гаркнули сержанты, и одновременно, на разные голоса: – Рота, напра – нале-во! – Мы вразнобой, кто куда, толкаясь, не понимая, закрутились на месте: кому направо, кому налево? – Ч-чёрт, приехали – сено-солома, – ворчат сержанты.

– Слева, в колонну по одному, к машинам, бего-ом… ма-арш!

Машин было уже пять. Четыре грузовых, с тентами, и одна легковая – уазик. Подсаживая друг друга, скользя сапогами по деревянному борту, бьемся коленками об окованные железом углы бортов и кузовов, с трудом забираемся в машину. Мешает сковывающий движения скафандр – новая одежда. Плотно рассаживаемся на лавках-сиденьях. Опять хлопают борта, гремят замки, запускаются двигатели, привычный командирский проверочный обход… команда: «Впер-рёд!»

Машины, одна за другой, колонной, торжественно выезжают с банного двора. На улице света нет, в домах темно. Город ещё спит. Что за город, какой город – нам ещё пока неизвестно. Да какая разница? Главное, мы в армии, мы приехали. Даже переоделись! А гражанские спят, спят счастливые, спят безмятежные, в своих тёплых, мягких постельках. «Эх! – с горькой завистью думаю я. – А у меня дома ещё только вечер. Куда это меня занесло? Зачем?» Опять грустно стало. Опять накатила тоска… почти до слёз.

В машине дремлем, почти спим. Все устали. От новых впечатлений, от погрузок-выгрузок, от езды, стрижек-помывок, от разных встрясок. Качаются, упав на грудь, заваливаются соседу на плечо, раскачиваются в такт движению машины стриженые солдатские головы… Устали.

Тише, люди!

Конечно, пусть, пусть…

Ехали мы ехали… Всё же приехали. Практически не просыпаясь, выгрузились около подъезда тёмного четырех– или пятиэтажного дома. Также строем, шумно, опираясь друг на друга, с закрытыми глазами, как в тумане, поднялись по тёмной широкой лестнице на какой-то этаж. Прошли мимо солдата, стоящего у тумбочки. Солдат отдал нам честь. «Часовой, – в полусне догадался я. – А где знамя?» Додумывать было некогда, да и не хотелось. Глаза не открывались. Шумно ввалились в огромную, плохо освещенную – одной лампочкой – длинную комнату. Помещение сплошь (по обеим сторонам от широкого прохода) заставлено железными кроватями в два яруса… О! Кровати! Наконец-то… Спать!

Спать!.. Как хочется спать… Только спать…

Глаза закрываются сами собой… Сапоги уже не сапоги, а тяжелые, железные гири, – краем сознания отмечаю я.

В состоянии почти полной отключки мы опять зачем-то выстраиваемся. Ну сколько же можно?.. Нас снова проверяют по фамилиям, пересчитывают по головам… С трудом пытаемся сосредоточиться, таращим глаза ничего не видя, откровенно зеваем, едва не выпадая из строя, раскачиваемся. Младшие командиры что-то машут руками… А, – доходит, – это они показывают ряды наших будущих коек, наверное, их границы. Понятно. Границы? Какие границы? Причём тут граница? Мы на заставе, что ли?.. Ничего не пойму. Сознание фиксирует какие-то отдельные слова, смысл которых трудно ухватить. Нет, говорят вроде не про ту, большую Государственную границу, а про какую-то другую… Спросить не у кого, вокруг, так же как и я, спят стоя… А, – неожиданно понимаю, – нам говорят про границы каких-то взводов… отделений… Господи, кошмар какой!

Спать!.. Скорее спать!

Строй со всем согласен, безразлично качает головами, раскачивается, спит с открытыми и полуоткрытыми глазами.

Старшина видит, – ничего не соображают, в любую минуту могут повалиться прямо на пол. «Этого мне не хватало. Неужели уж такие слабые? – отмечает про себя старшина глядя на кислые лица молодого пополнения. – Ну, ничего, ничего, притрутся – оботрутся. Молодые, вытянут». По привычке укоризненно качает головой и, махнув рукой (всего-то половина пятого утра) – дает команду:

– Ладно. Р-рота, смирно-вольно-отбой! – в одной тональности приказал он и добавил. – Можно сходить в туалет!

Новобранцы, вяло выдохнув, шумно шаркая сапогами, на подкашивающихся ногах бредут к кроватным колыбелям. Старшине дико, непривычно было видеть нахальную вялость строя при выполнении всеми любимой команды. Его остро кольнуло желание немедленно встряхнуть, погонять пацанов туда-сюда, вздрючить их, как обычно перед сном, по сверхполной программе. Чтоб летели, голуби, в эту желанную для всех кровать, как на крыльях… Сегодня, пожалуй, он первый раз махнул на это рукой: еще успеется… сам тоже устал.

Про «отбой» старшина мог вообще не говорить, мы и так уже давно спали. Какой туалет?.. Завтра, – гаснет в сознании. – Только спать! Скорее…

Как я дошел до кровати, как разделся, как – не размышляя – залез на такую высоту, на второй ярус – не знаю. В сознании билась одна угасающая мысль: «спать… – Одна всё заполняющая мечта, – спа-ать… Только спа-а…

Засыпаю мгновенно.

Тонкая, еле заметная ленточка рассвета уже подвела итог ночи, обозначила приближение нового дня. Для нас, молодых солдат – новых армейских дел, новых армейских встреч, новых армейских…

Я еще сплю. Меня ещё здесь нет. Я ещё не чувствую свою бренную физическую оболочку, свою внешнюю физическую сущность. Мое подсознание летает ещё где-то далеко-далеко, в других мирах. Там, где мне очень легко и свободно. Там, куда доставить меня может только мой сон… Я свободно летаю, парю там… Мгновенно зависаю на любом расстоянии от любого предмета или образа, на этой интересной, но незнакомой мне планете. Странные предметы-образы, как быстро сменяющие друг друга непонятные мне цветные картинки немного беспокоят моё сознание своей быстро меняющейся формой, своим состоянием. И тем, что не могу точно уловить их назначение, их суть. Что это?..

Мне еще неведомо, а сторож-сознание уже уловило и зафиксировало внешние беспокойные раздражители. Пытается загнать моё летающее подсознание, в мою физическую сущность. Тревожит: «Твоя оболочка, твоё тело в опасности, не оставляй его так долго без внимания. Не забывай, что оно в другой, в физической, опасной материальной среде…». Диссонирующих с моим состоянием раздражителей становится всё больше и больше, они все тяжелее и весомее. Они отягчают меня, снижают мой полет, выдавливают из меня мой сон. Я торопливо – хотя так не хочется прерывать счастливый полёт! – возвращаюсь туда, где только на одно мгновение, кажется, оставил свою физическую оболочку отдыхать. Уже камнем, стрелой – не чувствуя ни тяжести перегрузок, ни трения, ни должной высокой температуры – легко преодолеваю невероятные пространства, стремясь к той единственной точке Земли, к той единственной кровати, к тому единственному, сейчас усталому, молодому, слабому, незащищенному телу – моему телу, к себе самому. У-ух, ты, вл-летаю!..

Я на месте.

Я успел!..

Разместившись в себе, в полусне мысленно, в мгновение зондирую закоулки своего тела, осматриваю их, – нет, всё хорошо, всё на месте, почти всё в норме.

Что же такое тревожное выдернуло меня из сна?

В кровати тепло, даже уютно. Проснувшись, лежу не открывая глаз. Ага, – вспоминаю, – я в армии, а это, наверное, – казарма. Голова моя под подушкой. Лежу, уткнувшись носом в матрац. Матрац пахнет пылью и чем-то неприятно специфическим, непривычно казенным: хлорка, карболка, моча… Не знаю, что это! По-моему, все запахи вместе. Вокруг много приглушенных подушкой тяжелых звуков. Все звуки резкие, шумовые. Шум передвигаемых кроватей или может быть шкафов, какие-то прыжки или падения – непонятно! Шумовой фон дополняет топот множества слоновьих ног, какие-то отдельные выкрики, невнятные голоса, бряцанье цепочек или цепей, резкие глухие металлические щелчки. Интересно, что это там?.. Сбрасываю подушку.