В разных местах огромного сводчатого зала старого, обшарпанного железнодорожного вокзала, с продымлённо-тухлым запахом, под плохо настроенные гитары, сплошь обклеенных переводными картинками полуобнаженных красавиц и целующихся парочек – с надрывом, блатными голосами со слезой, поют, копируя своих любимых певцов, пацаны-гитаристы. Вокруг них – кучками, раскачиваясь в такт музыки, стоят, лежат, сидят, курят, жуют, притоптывают, не стройно, но очень громко подпевают почитатели свободного песенного жанра и другие, те, кому просто давно делать нечего, и кто еще как-то, удивительным образом стоит на пьяных ногах и может самостоятельно туда-сюда всё же передвигаться. Они, отдохнув у одной группы, переходят к другим и сходу, бесцеремонно и невпопад, перебивая звучащую мелодию, вразрез подхватывают любые, только им известные песни.
Внеся определенный разлад в то, камерное, вокальное исполнение, с видимым удовольствием, не избегая, резко ответно ввязываются в драку: бац, бац, хлесь, хлесь!.. Тут же, на месте, в короткой рукопашной, достойно получив по физиономии, с разбитыми носами и губами уходят, громко грозя и матерясь, за своим сильным и верным подкреплением.
В одном месте поют:
На Дерибасовскай открылася пивная-а,
Там сабиралася кампания блатная-а,
Там были девочки – Тамара, Роза, Рая-а,
И гвоздь Одессы-ы Костя Шмаровоз.
В другом месте хор голосов громко и залихватски выводит:
Гоп са-смыком – это буду я-а,
Варавать – прафессия мая-а.
Я в Берлине научился и в Стамбуле надрачился,
И паеду в дальние края-а…
В следующем:
А-а-ах, зачем любила я-а, зачем стала-а цылова-ать.
Хош ешь меня-а, хош режь меня-а – уйду к нему апя-ать…
Ещё дальше:
Раскинулась море широка-а, и волны бушуют вдали
Тут практически одни слезы, поют пацаны прочувствованно, но очень громко.
Тавари-ищ, мы еде-ем далё-ёо-ока,
Падальше-е от наше-ей земли-и… Эх!
Копируя взрослых, размашисто, с надрывом, гуляют вчерашние мальчишки. Сегодня они еще новобранцы – какой спрос? – а завтра… завтра им придется… «Не каркай, падла! Дакалупался со своим – завтра, завтра… Завтра будет завтра, понял? Вал-ли отсюда, предсказатель ван-нючий, пока не схлапатал! Н-ну!..»
…К нагам привяз-за-али ему каласни-ик,
И в воду ево апусти-или…
Пацаны полупьяные и просто пьяные от выпитой сегодня и накануне всякой разной, без разбора, дешевой бормотухи, взвинченные нервотрепкой последних дней, драчливые и неуправляемые, обидчивые и голодные, перевозбуждённые всей этой непривычной сутолокой и абсолютной неразберихой, томительным, выматывающим душу ожиданием, тоской по оставленному дома, и страхом перед неизвестным будущим куражились, находясь под замком и воинской охраной.
Этакая вот «красочная» толпа новобранцев в безделье беспрерывно мотается туда-сюда по залу, громко горланит, поет, играет в карты, матерится, гогочет, не твердо стоя на ногах, пытается играть в чехарду; попутно допивает и доедает остатки продуктов, предназначенных заботливыми родителями для дальней дороги. «Йе-эх, бл-ля! Гул-ляй, ребя-а!..». В бурном процессе непрерывного воинственного общения неожиданно завязываются новые знакомства, которые тут же скрепляются кровью навек откуда-то неожиданно подвернувшихся заклятых врагов. Таких же, в принципе, как и они сами, просто под кулак подвернувшихся… Затем, как это обычно водится, «враги» распивают традиционную мировую и, пару минут назад вовек непримиримые, уже обнявшись, как родные, распухшими губами дружно и громко поют:
Шир-рака-а стр-рана-а мая-я р-ра-адна-ая-а,
Многа в ней-й лесо-оф, палей и ре-е-ек…
В результате таких стычек – коротких и непродолжительных боев – у пацанов привычно заплывают подбитые глаза, опухают расквашенные носы и разбитые губы. Лица поразительно быстро меняют свои естественные очертания и формы, расцветают темно-коричневыми, темно-синими, зелеными, желтыми красками. Привычная картинка, как и там, в прошлом, на гражданке. Правда, ножи, кастеты и здесь не применяют, и упавших ногами не бьют – это западло.
Зал затихает далеко заполночь. Ребята спят здесь же, на грязном, заплеванном полу, вповалку – кто где, – без церемоний. «Чё там, паря, привыкай, уж!»
У салда-ата нелё-ёхкая слу-ужба…
Так нужна ему девичья дру-ужба,
Йех!..
Девку бы сейчас!.. – витает в душном, распаренном воздухе всеобщее желание. – Девку… девку… женщину… Женщ-щ-щ… щ… Йех!
В помещении окна и двери открывать не разрешали, было очень душно. Сильно воняло перегаром, мочой, табачным дымом, кислым потом грязных немытых тел, и еще чем-то специфическим вокзальным. Утром народ просыпался тяжело, в плохом настроении, новобранцы поднимались вяло.
– Тц-ц! – смачный плевок на пол. – Оп-пять эта очередь, бля, в туал-лет?! Одни зас-сранцы вокруг. Кошмар! Эй ты, пацан, – обращение абсолютно без разницы кому, так, вообще, подвернувшемуся. – Дай-ка курнуть?
– А ху-ху, не хо-хо? – Ответ звучит незамедлительно и определённо.
– Чё-о!.. Чё ты щас сказа-ал?
– Х… через плечо, я сказал!
– Ах, ты ж, падла…
Конечно, всё это беззлобно, легко, в норме дворовых отношений: зацепить, не спустить, ответить… В завершении процесса – легкая кулачная потасовка…
Домашняя еда у всех давно закончилась. Да и деньги, какие были, все уже ушли на вино, да курево. А поезд – и где он, падла, ходит? – за нами никак не идет. Какое уж тут будет хорошим настроение, так себе, говно, можно сказать, а не настроение.
Шум между тем в зале все нарастает и нарастает. Совсем незаметно привычный гул целиком заполняет собой все огромное пространство зала. Спокойно разговаривать уже невозможно, не слышно, нужно только кричать, лучше прямо в ухо… И вот уже, окончательно проснувшись, закружила обычная, нескончаемая людская круговерть – хаотичный, новобранческо-пацанячий муравейник, – дым коромыслом. Правильнее, бардак.
Моральный облик и некоторые физические внешние изменения лиц будущих воинов, произошедшие на данный момент, мы уже представляем. Они не на высоте. Но это у кого хочешь так будет… если часто быть на уровне пола!.. И они, если хотите знать, еще не в армии, они в ее преддверии. А это, извините, далеко не одно и то же. Как разница между рублём и червонцем… Может и больше!.. К этому дорисуем внешние отличительные черты призывника, те, которые сейчас довольно красочно и эпатажно, дополняют его лицо.
Вся приличная одежда, которую в дорогу – там ещё, дома! – с любовью приготовила мама и бабушка, будущими солдатами – призывниками – была категорически отвергнута: «Нет, нет и нет. И это… и это, – тыча пальцем в выстиранную и отглаженную одежду, заявили отроки. – Ни за что не надену! С чего это я буду красоваться?! Дурак, что ли!» Вот тебе раз!.. К ужасу женской половины семейного общества категорически отказались. А мужская половина – отцы – где ни попадя в это время бубнили сынам, с пафосной, конечно, интонацией, серию бесплатных наимудрейших отцовских патриотических лозунгов… Которые отроки, конечно же, слушали, но не слышали… Потому что были мысленно заняты ревизией гардероба – и своего и семейного.
