Моя бабушка прилетела вечером, накануне панихиды. Как всегда, она взяла напрокат лимузин, сама села за руль и по дороге из аэропорта прихлебывала шампанское, кутаясь в «фантастическое меховое манто» — так она называла потертую норковую шубу, купленную на благотворительной распродаже. Нельзя сказать, чтобы мои родители настаивали на ее приезде, но, когда она изъявила такое желание, противиться не стали. Инициатива проведения прощальной церемонии исходила от директора Кейдена, который в конце января сказал моим родителям: «Это пойдет на пользу и вашим детям, и всем учащимся». Он взял на себя организацию панихиды в нашей церкви. Мои родители, как сомнамбулы, отвечали на все его вопросы «да» и кивали, слушая перечень венков и речей. Когда мама по телефону рассказала об этом бабушке, та неожиданно заявила: «Я прилечу».

— В этом нет необходимости, мама.

На другом конце провода наступило молчание.

— Абигайль, — сказала бабушка после долгой паузы. — Это же проводы Сюзи.

Мама стеснялась бабушки Линн, потому что та неизменно расхаживала по дому в мехах и еще как-то раз явилась накрашенной до неприличия на уличный праздник. Там она измучила маму вопросами: кто да что, к кому из соседок она вхожа в дом, чем занимаются их мужья, у кого какая машина. Не успокоилась, пока не расставила всех по ранжиру. Теперь я понимаю: она хотела лучше понять свою родную дочь — просто выбрала такой способ. Кружение вокруг да около, скучный танец в одиночку.

— Джеки-и-и, — пропела бабушка, выходя из машины навстречу моим родителям, стоявшим на крыльце, — налей-ка нам чего-нибудь крепенького! — Тут ей на глаза попалась Линдси, которая юркнула к себе наверх, чтобы хоть на несколько минут оттянуть родственную встречу. — Эта пигалица от меня нос воротит! — На лице бабушки Линн застыла улыбка, открывающая неправдоподобно белые зубы.

— Что ты, мама, — произнесла моя мама, и мне захотелось окунуться в эти печальные глаза-океаны. — Линдси просто решила привести себя в порядок.

— В этом доме такое невозможно! — объявила бабушка Линн.

— Линн, — вступился папа, — в этом доме теперь все не так, как прежде. Мы ждем от вас понимания, но если хотите выпить, у меня найдется, что вам предложить.

— Джек у нас, как всегда, чертовски хорош собой, — сказала бабушка.

Мама приняла у бабушки шубу. Холидея заперли в папиной мастерской, как только Бакли прокричал со своего наблюдательного поста у верхнего окна: «Едет!» Мой брат хвастался Нейту и всем прочим, что его бабушка ездит на самых больших машинах во всем мире.

— Чудесно выглядишь, мама, — сказала моя мама.

— Х-м-м-м-м. — Воспользовавшись тем, что отец отошел, бабушка спросила: — Как он?

— Мы все стараемся крепиться, но это нелегко.

— Он все еще талдычит, что убил тот сосед?

— Ну да, он так считает.

— Вас засудят, дождетесь, — сказала бабушка.

— Он же никому не говорил, только следователю.

Им было невдомек, что моя сестра сидит у них над головами — на верхней ступеньке лестницы.

— И правильно. Нет, все понятно, он хочет найти козла отпущения, но…

— Линн, бурбон или мартини? — спросил через открытую дверь отец.

— А ты что будешь?

— Вообще-то я сейчас не пью, — сказал папа.

— Ну, дело твое. А я выпью. Слава богу, хоть спиртное в доме не перевелось!

Без своего фантастического мехового манто бабушка была худа, как щепка. «Не разъедалась, — повторяла она, когда в мои одиннадцать лет учила меня уму-разуму. — Ты не разъедайся, голубушка, потом жир не согнать будет. Люди вслух скажут — пухленькая, а про себя подумают — толстуха». Они с мамой даже поссорились, когда решали, не пора ли давать мне таблетки для снижения веса — ее личной панацеи, как она их называла. «Я предлагаю твоей дочке свою личную панацею, а ты против?»

При моей жизни все бабушкины поступки были нелепыми. Но в тот день, когда она, став первой за долгое время гостьей, прикатила на арендованном лимузине и ворвалась к нам в дом, что-то разительно изменилось. Невзирая на весь показной шик, она несла с собой проблески света.

— Тебе самой будет не управиться, Абигайль, — сказала бабушка после обеда, впервые приготовленного мамой после моего исчезновения.

Мама удивилась. Она уже надела голубые резиновые перчатки, набрала в раковину воды с пеной и приготовилась мыть посуду. Линдси стояла на подхвате с кухонным полотенцем. Мама решила, что бабушка сейчас поручит Джеку сделать для нее коктейль.

— Спасибо, мама, что ты обо мне подумала.

— Не стоит благодарности, — ответила бабушка. — Сейчас принесу волшебный чемоданчик.

— А, да, волшебный чемоданчик, — оживилась Линдси, которая за обедом не проронила ни слова.

— Мама, умоляю! — запротестовала моя мама, когда бабушка Линн вернулась из прихожей.

— Ну-ка, ребята, живо убирайте со стола и усаживайте мать к свету. Надо привести ее в божеский вид.

— Это совершенно некстати, мама. У меня гора немытой посуды.

— Абигайль, — упрекнул папа.

— Нет, ни за что. Если она тебя подпоила, это еще не значит, что меня можно подвергать пыткам.

— Я ведь не пьян.

— Но уже улыбаешься.

— Под суд его за это, — изрекла бабушка Линн. — Бакли, хватай мать за руку и тащи сюда.

Моего брата не пришлось долго уговаривать. Его развеселило, что кто-то может командовать его мамой.

— Бабушка Линн, — робко позвала Линдси.

Бакли тащил маму к столу, где бабушка уже приготовила для нее стул.

— Что, детка?

— Научишь меня краситься?

— Боже праведный, силы небесные, конечно научу.

Усадив маму на стул, Бакли забрался к ней на колени:

— Мамочка, что с тобой?

— Да ты никак смеешься, Абби? — с улыбкой заметил отец.

Так оно и было. Она смеялась и плакала одновременно.

— Сюзи была чудесной девочкой, — сказала бабушка Линн. — Вся в тебя, солнышко мое. — И без всякого перехода: — Выше подбородок. Дай-ка подумать, как нам убрать эти мешки под глазами.

Бакли перебрался на кресло.

— Смотри, Линдси, вот это — щипчики для подкручивания ресниц, — объясняла бабушка. — Странно, что мама тебя ничему не научила.

— У Клариссы точно такие же, — сказала Линдси.

Бабушка наложила маме на веки маленькие резиновые валики, и мама, не понаслышке знакомая с этой манипуляцией, подняла глаза к потолку.

— А ты поговорила с Клариссой? — спросил папа.

— Поговоришь с ней, как же, — сказала Линдси. — Прилипла к этому Брайану Нельсону. У них уже столько прогулов — доиграются.

— Это вряд ли, — усомнился папа. — Кларисса звезд с неба не хватает, но и неприятностей на свою голову не ищет.

— Мы с ней как-то столкнулись в школе, так от нее разило травкой!

— Надеюсь, ты этим не увлекаешься, — сказала бабушка Линн, прикончив свой бурбон и с грохотом опуская стакан на стол.

— Смотри сюда, Линдси. Видишь, когда у твоей матери загнуты ресницы, глаза сразу становятся больше.

Линдси попыталась представить свои собственные ресницы, но вместо этого увидела ресницы Сэмюела Хеклера, усыпанные звездочками талых снежинок, и его лицо, готовое к поцелую. Зрачки у нее ожили, стали темными и блестящими, как спелые маслины.

— Я сражена наповал! — Бабушка Линн подбоченилась, не выпуская из пальцев щипчики.

— А что?

— Линдси Сэлмон, у тебя есть мальчик! — громогласно объявила бабушка Линн.

Папа улыбнулся. Он вдруг потеплел к бабушке Линн. И я тоже.

— А вот и нет, — сказала Линдси.

Бабушка уже открыла рот, но мама ее опередила, шепнув:

— А вот и есть.

— Слава богу, детка, — сказала бабушка. — У тебя непременно должен быть мальчик. Вот сейчас разделаюсь с твоей матерью и устрою тебе показательный сеанс бабушки Линн. Джек, приготовь-ка мне аперитивчику.

— После обеда аперитив не… — начала моя мама.

— Не учи меня, Абигайль!

Бабушка была в ударе. Она размалевала Линдси, как клоуна, или, по выражению самой бабушки Линн, «как дорогую путану». Про папу она сказала: «в приятном подпитии». Но самое поразительное — моя мама легла спать, оставив в раковине гору немытой посуды.