— Ломакин… Подождите… Я слышал, что у него была спортшкола. Я завтра узнаю.

— До конца остается шкурой! — захохотал Борис так, что утки на пруду шарахнулись от берега. — До конца стукач! Тут же готов заложить подельщика! Ладно, слизняк, дочитывай инструкцию и говори, что тебе не ясно. Мне лично, Аркадий, противно получать от него любую информацию. Ломакина мы и сами найдем. Найдем и посадим на кол!

— Как это неэстетично! — с возмущением протянул Аркадий. — Сажать живого человека на кол! Ведь он, бедняжка, мучиться будет. Нет, Боря, ты совершенно лишен моральных принципов!

Ян Петрович снял очки и беспомощно взглянул на двух друзей подслеповатыми глазами.

— В целом, я все понял… Это называется «гражданская казнь»…

— Вероятно, — милостиво согласился Аркадий. — Дело не в терминологии. Во всяком случае, точное исполнение этой инструкции гарантирует вам осуждение минимум на шесть лет. Тюрьмы или лагерей. По два года за каждого из нас. По совокупности мы отсидели шесть лет. Учтите, что смерть Ричарда мы вам не инкриминируем и не требуем, чтоб вы повесились, подобно Иуде Искариоту.

— Да, да, — торопливо ответил Ян Петрович. — Могу я взять инструкцию домой? Мне неясны детали, ведь нужно быть абсолютно точным.

— Возьмите — разрешил Аркадий. — Изучите детали, прорепетируйте, посоветуйтесь с женой, желательно за несколько оставшихся дней завершить все дела, раздать долги, в общем проститься с жизнью на шесть — восемь лет, как суд решит.

— У меня нет долгов, — с горечью признался Ян Петрович и тут же сделал оговорку, — исключая, конечно, моральный долг перед вами. Только я не уверен, что это действие… Все, что написано в предлагаемой инструкции у меня получится.

— Надо, чтобы получилось, — внятно сказан Борис.

— Получится, Ян Петрович, получится, эдак и сочтемся, — миролюбиво закончил Аркадий и поднялся со скамьи. — Оружие, то есть боевой пистолет, будет передано вам непосредственно перед операцией… И, пожалуйста, не трусьте.

— Будь так же отважен, придурок, как в тот час, когда писал на нас донос! — не удержался Борис от прямого оскорбления, встал со скамьи и следом за Аркадием зашагал к стоявшим на тротуаре мотоциклам.

Ян Петрович аккуратно сложил инструкцию, засунул ее в папку, папку — в портфель и пошел к автомобилю, — согнувшись пополам, словно только что ему переломили хребет.

К полуночи спину Бориса ломило так, словно его пропустили через камнедробилку, а поясница совсем не разгибалась. Первые два часа он таскал из подвала наверх по два ящика с итальянскими макаронами разом, полагая, что все равно нужно все перетаскать и чем скорее, тем лучше. Его дохлый напарник, Арнольдик, — мужичок серый, безликий что лицом, что нескладным телом — и не думал волочить на горбу удвоенную ношу. В обнимку носил по ящичку, перекуривал, стонал на последних ступенях и дышал, как загнанная лошадь. Требовать от него повышения производительности труда было явно пустейшим занятием.

Но штабель макарон в подвале все же заметно убывал, и Борис решил, что после краткого перерыва вновь начнет таскать по два ящика разом. В такой работе главное — втянуться, превозмочь усталость первых дней, тогда мышцы настроятся на каждодневные нагрузки, организм проведет нужную регулировку, а потом все будет естественно и просто.

Он поднялся на первый этаж и сквозь просторный торговый зал прошел в кабинет своей хозяйки.

Валентина Станиславовна сидела в кабинете одна, и при появлении Бориса весело вскинула голову.

— Ну, как первый день трудов?

— Терпимо. Хотя вместо того, чтоб нам такие деньги платить, проще и дешевле сделать подъемник.

— Нет смысла, Боря. — серьезно ответила она. — Магазин старый, для современной торговли не приспособленный. Начнешь стенки ломать, он, пожалуй, и весь рухнет. Помучайся годик, а я уже присмотрела магазин современной конструкции — и подъемники тебе, и коридоры широкие, и механические тележки купим.

— Понятно. Подожду. Позвонить можно?

— Для тебя Боря — хоть ключ от сейфа.

Она пододвинула ему аппарат.

— Ага. Тем более, что сейф у вас пустой. — ответил Борис, набирая номер, а потом сухо сказал в трубку: — Крыса? Надеюсь, ты спишь не на моем диване?.. То-то… А я вот хребет ломаю, обеспечиваю твое пропитание. И выключи телевизор, я же слышу, что он работает, а тебе всенародные зрелища не положены! Пришибу!.. Все, замолкни и не разговаривай до утра! Лимит твоего словоблудия исчерпан! Никто не звонил? О’кей, переходи на режим молчания.

Он положил трубку, сделал вид, что не замечает недоумения в глазах Валентины Станиславовны и бросил недовольно:

— Ну, а напарника мне сменить нельзя? Этот Арнольдик какой-то квелый, в другом ритме работает.

— Малахольный, Боренька, это правда. Но других нету. Арнольдик еще один из лучших. Хоть не особенно выпивкой увлекается, и то счастье… Ты найди парочку надежных парней, а я бригадиром тебя сделаю.

— Слишком стремительная карьера получится, Валентина Станиславовна, — усмехнулся Борис. — И слишком вы мне доверяете. Сейф все же не такой уж и пустой.

Она оглянулась через плечо на открытый сейф и засмеялась.

— На этот объем наличности такой орел, как ты, не покусится! А когда там серьезные суммы будут, так нам с тобой здесь ночевать придется. Я на диване, а тебе раскладушку принесу. И посторожим, и выспимся. За дополнительное вознаграждение, понятно.

— Лучше у мужа под боком спите. Я на такую ночь Аркадия позову, он тоже в лагерях сидел, так что человек проверенный. Хлеб во сколько подвезут?

— От шести до семи, — улыбнувшись, ответила она и подавила в себе легкую обиду: ну и мужик пошел, не понимает тонких намеков.

Борис вернулся в подвал и увидел то, что ожидал увидеть: Арнольдик, ясное дело, ни одного ящика макарон не отнес. Грузчик-профессионал переобувался, курил, пил воду, курил по новой.

Борис решил не заводиться, а уж тем более не наводить своих порядков. Принялся таскать по два ящика в слабой надежде, что напарник соблазнится его примером.

Куда там! Арнольдик таскал по одному ящику и через две ходки перекуривал, как раз восемь минут, пока Борис успевал перенести еще два ящика.

Он все ждал, когда исчерпается запас наглости и бесстыдства этого пролетария, но лишний раз убедился, что запасы лени у Арнольдика неисчерпаемы.

Квартира Яна Петровича была старой, несколько обветшавшей, досталась ему от отца, а тому от деда, героя гражданской войны. Новшеств Ян Петрович не любил, точнее, не стремился угнаться за модой, и потому интерьер его жилища был солиден, внушал уважение своей классической стабильностью: в основном красное полированное дерево и мореный дуб, письменный стол — так уж стол, двухтумбовый, под зеленым сукном, по краям отделан бронзой.

На все это архаичное великолепие Ян Петрович смотрел сегодня грустными глазами, прикидывая, сколько лет он ничего этого не увидит, сменив родной дом на лагерные бараки.

Он сидел у овального стола, неторопливо подводя итоги прожитой жизни, а его темпераментная жена металась по столовой из угла в стол и едва сдерживала себя, чтобы не кричать в полный голос.

— Но это же абсурд, дикость какая-то, Ян! Такого не бывает, просто не может быть! Они же мальчишки, несмотря ни на что! Но ты-то ведь — доктор наук! Тебе не пристало участвовать в этом абсурдном спектакле! Как старший товарищ, ты должен был объяснить этим ребятам всю бессмысленность их поведения!

— Дора, — спокойно остановил ее Ян Петрович, — я уже не вправе что-либо объяснять им. Не я заказываю музыку. А то, что они были мальчиками и ими остались, — не спорю. Но думать об этом надо было, когда писал на них донос. Позорный и бесстыдный. Наибольшая мерзость, до которой может опуститься русский интеллигент.

— Но тогда ты еще был, извини, советским интеллигентом!

— Не надо лукавить, Дора, — улыбнулся снисходительно и спокойно Ян Петрович. — Донос есть донос. Мерзость — есть мерзость. И она требует наказания. Я это понял и принимаю, как должное. Вот и все.