— Да зачем мне этот «Граммофон»? Я политик! Член Госдумы.
— Ну как зачем? Не лицемерьте, Светлана Дмитриевна. Вы заботились о карьере сестры, а потом там ведь деньги не меньше, чем от туристического бизнеса? К тому же, а вдруг вас в следующую Думу не изберут? А деньги остаются при вас всегда. Любовь к сестре, жажда власти, корысть — вот и все мотивы ваших поступков.
— Так я, по-вашему, целую банду содержу?
— А что тут такого для нашего времени? Грустно признавать, но все наши перестройки и переделки сыграли на пользу людей вашего типа.
— Надеюсь, вы не обвините меня в убийстве этой проститутки около фирмы «Граммофон»? — брезгливо спросила Локтева.
— Нет. Джину вы убивать не собирались. Вы боялись ее подруги — Казанской Надежды. В ночь убийства она засекла вашу белую шляпу с пером. Вон ту шляпу, — Сорин указал на рекламный плакат. — То ли вы нервничали, то ли по другим причинам, но шляпу вы забыли в прихожей Княжина. Потому в ту же ночь вы ее выкрали. Пока Казанская плескалась в ванной. Вы же позвонили по телефону якобы к Княжину, после чего Казанская бежала со страху из квартиры. А еще через неделю эта Казанская засекает вас на теплоходе вместе с Корецкой. Анна жалуется на шантаж со стороны Казанской, вы начинаете нервничать, полагаете, что глупышка Казанская вас вычислила, и на скорую руку организуете попытку утопить девчонку. Но то ли исполнитель был плох, то ли повезло девчонке, она выплыла. А сестра прибегает и снова жалуется, что Казанская воскресла и преследует ее. Я делаю ошибку, разыскивая Казанскую в студии «Граммофон», где лежит ее кассета. Вы узнаете об этом и понимаете, что через несколько часов Казанская и я встречаемся. Вы опять паникуете, снова нанимаете убийцу, но все складывается так, что он убивает не того человека.
— Косвенные факты, — сказала Локтева, словно раздумывая над услышанным.
— И косвенные и шаткие, — согласился Сорин. — Тем не менее для вас все сошло благополучно. По версии ли майора или по моей, но вы организовали целый ряд убийств. Нераскрываемых, заказных убийств. Иногда, со временем, что-то всплывает, но редко.
— Тогда зачем этот разговор? — Она слегка побледнела, но руки были покойны, когда неторопливо прикуривала. — Разговор не имеет смысла ни по одной из ваших версий. Мне даже скучно оправдываться перед вами, Всеволод Иванович. Как депутат я неприкосновенна. Как злодейка — у вас на меня нет ни закона, ни фактов, по которым я могла бы быть осуждена. Если б ваши фантазии имели реальную основу. Ваши рассуждения были бы убийственны, если бы мы беседовали лет восемь назад, во времена СССР. Но поглядим во двор. Сегодня другая погода. Вы отстали от времени.
— Поконкретней бы пример, — улыбнулся Сорин.
— Пожалуйста. На днях один деятель фирмы грамзаписи пригласил меня и известного вам банкира Тамару Артаковну в ресторан и повинился в совершении диверсий. У меня спалили второй этаж офиса, а у Тамары сожгли ее «мерседес». Слыхали об этом наивном терроризме?
— Слыхал. Надо понимать, это Агафонский повинился?
— Я не называю имен. Но мы ему простили эту… шалость. Просто простили, ради будущих общих больших дел.
— И так же прощаются убийства?
Она помолчала, с улыбкой глядя на Сорина, словно педагог, прикидывающий, поймет ли ученик ее слова:
— Лет через двадцать-тридцать, Всеволод Иванович, наше общество всем нам простит деяния сегодняшнего дня. Как простила история кровавые деяния в начальной фазе всем своим Вождям, Королям и Президентам. Победителям всегда все прощается. А ведь все они начинали свое восхождение, свой захват власти с кровавых убийств и других преступлений.
— Так, — крякнул Сорин. — Вы хотите сказать, что сегодня в своем мире вы делите власть в политике, в финансах…
Она прервала резко:
— Сегодня, в тысяча девятьсот девяностых годах, в России идет раздел власти во всех сферах жизни, кромсается весь пирог общественных благ, и мы — не исключение. Рождаются новые короли, новые магнаты, новые президенты. И потом, с течением времени, я повторяю, победителям будут прощены все их методы, которыми они добились победы.
— Вы метите на самый верх? В монопольные владельцы? Или даже не в эстраде?
— Я… Или царица Тамара… Или Агафонский. Какая разница? У нас свои святые, свои грешники. Грешники, скажем, вроде меня. Свои боги, свои кумиры. Оставьте нам самим наших мертвых и живых. Государство нас забросило, в сфере государственной политики идет такая же борьба, ничуть не более благородная. А потому сегодня я бы даже не взялась определить — кто преступник, а кто честнейший человек
— Печальная картина… — заметил Сорин. — Не думайте, что я в ней не разбираюсь. Ведь это модель существования уголовного мира. Уголовники калечат, режут, травят друг друга и, упаси Бог, чтобы в их делишки вмешалась милиция! Вот во что вы пытаетесь превратить все общество. В отдельные мощные группы уголовников. Паханы в правительстве, паханы в Госдуме, паханы меньшего калибра — в прочих сферах. Лагерная, в общем, модель. Между нами говоря, я был бы не против, если бы вы убивали друг друга. Но, к сожалению, при этом страдают люди непричастные, которые стоят сбоку от вашей волчьей грызни.
Она пожала плечами.
— Это всего лишь грустная неизбежность. Мне тоже жаль, что так происходит. Но такая крупная философская категория, как борьба за власть, без крови и страданий невинных не обходится никогда. Тем более в России.
— Бог ты мой, — грустно сказал Сорин. — А ведь речь-то всего-навсего идет о развлечениях, об эстраде, об искусстве.
— Правильно. Но за ними — грозные соблазны: слава, деньги, возможность управлять толпой и в конечном счете те же элементы власти. Бескровно проходит только смена заведующей детского сада, да и то, как на это посмотреть. Мы говорим неконкретно, учитывая обстоятельства, но, надеюсь, вы меня понимаете.
— Вы правы в том, что я человек конкретного мышления. А потому я все же хочу вас спросить. Кто же из нас двоих прав по своим версиям, Светлана Дмитриевна? Я или майор Володин?
— Оба, — спокойно ответила она. — Но вашу девчонку на теплоходе в ту ночь я не топила. От этого греха увольте. Она меня, конечно, напугала в какой-то момент, но она из тех, кто сбоку припека.
— Верю, — сказал Сорин. — В этом я вам верю. Девчонка вела такую жизнь, что ее могли утопить сто раз по чертовой куче причин. И даже вовсе без причин, шутки ради. — Сорин тяжело поднялся из кресла. — Напоследок скажу главное, из-за чего я к вам пришел. Девчонка эта — Надежда Казанская — ничего о ваших делах не знала и не знает сейчас. Не надо вам ее бояться. Ее не надо убивать ни сегодня, ни завтра. Оставьте ее в покое. Она и так, в общем-то, калека. Инвалид души.
— И опять ошибка, — с укором засмеялась Локтева. — Это с общепринятой точки зрения она инвалид души. А для нашего мира она — нормальный человек, нормальная девочка, которая рвется к звездам. Неосознанно ищет свое место среди победителей, обеспечивает свое будущее.
— По вашей схеме через несколько лет все встанет на свои места. Власть будет поделена и победители примутся наводить порядок, так?
— Примерно так.
— И вот тогда победители позволят и мне свершать свой долг правосудия, да? А пока вы меня отодвигаете?
— Не так грубо… Но в ваших словах есть смысл.
— Ну так вот, я вас и завтра, в качестве победительницы, постараюсь одеть в арестантскую робу и отправить на лесоповал. А сегодня желаю не получить пулю в лоб от конкурента и не взорваться в собственном автомобиле. Вы лишите меня счастья увидеть вас за решеткой.
— До свидания, — улыбнулась она. — И не грустите. Могут свершиться и ваши мечты. Жизнь сегодня зыбкая.
Он вышел из агентства, полчаса брел по улицам под проливным теплым дождем, не замечая его, пока не очнулся и не заторопился на службу.
Осенний день выдался таким звонким и ярким, что Коля Колесников даже задернул шторы в своем кабинете. Он вернулся к своему столу и сказал бодрым тоном прилежного чиновника:
