Рассвет еще не занимался. Надя в третий раз побежала на корму. Пока шла вдоль борта, мимо нее вдруг сверху что-то плюхнулось в воду. Наверху гомерически заржали, а потом послышался возмущенный голос:
— Эй, мужики, стулья-то зачем за борт бросать? Разгулялись купчики!
В ответ раздался хохот, и в воду плюхнулся еще один стул. Надя захихикала — метание стульев за борт ей понравилось.
Она слегка заблудилась, отыскивая корму, на которой должен был ждать ее Гаррик. Выскочила совсем не в том месте, палуба была пуста, и в этом сравнительно укромном уголке, у поручней, она вдруг увидела две обнявшиеся женские фигуры. Одна из них была Анна Корецкая, а вторую Надя узнала по элегантной шляпе — Локтева, которую Гаррик оценил очень высоко. Слегка подвыпившая, возлюбившая в эту дивную ночь весь мир, Надя вдруг решила пойти с Корецкой на мировую, а для этого надо было непринужденно пошутить.
— А вот я вас обеих и застукала! Слушай, Аня, давай мириться, я ведь тебе ничего плохого…
— Гадина! — пронзительно завизжала Корецкая, из громадных глаз выплеснулась беспредельная ненависть. — Гадина, чего тебе от меня надо? Чего? Денег хочешь, да?
Надя попятилась. Она видела, как вторая женщина шагнула к ней, сузив красивые небольшие глаза, и едва слышно проговорила:
— Убирайся отсюда, мерзавка, еще раз мне попадешься, мертвецу позавидуешь!
Ошарашенная, Надя, пятясь, добралась до трапа, кубарем скатилась вниз и долго приходила в себя. Она никак не могла понять, что ее больше перепугало — истеричный вопль Корецкой или тихие, процеженные сквозь зубы слова другой женщина. А впрочем, черт с ними! Надо заниматься своими делами и любить того, кто любит тебя.
Она добралась до кормы. Гаррик запаздывал. Она решила немного подождать его и собраться с мыслями.
Девушка остановилась у борта и засмотрелась, как за кормой тянется в ночной реке белый, фосфоресцирующий след. Берега проплывали мимо темными, почти неразличимыми, с редкими огнями по обеим сторонам.
Начало положено неплохое, подумала Надя, есть неплохие знакомства, нашлись и конкретные ориентиры…
За спиной послышался шорох, она подумала, что это Гаррик, обернулась, но никого не разглядела. Девушка вновь стала смотреть на воду; Гаррик все равно никуда не денется, и звезды все здесь. Она даже тихо засмеялась от счастья…
Вдруг Надя почувствовала, как ее подхватили под коленки, оторвали от палубы, и в следующий миг она летела навстречу стремительно приближающейся темной воде!
Она не успела ни вскрикнуть, ни что-либо понять. Полет был краток и закончился оглушающим ударом о воду. От пронзившего холода зашлось дыхание, но самое страшное — Надя почувствовала, что ее крутит, подбрасывает и уносит в глубину какая-то необоримая сила. От страха она не могла сообразить, как выбираться из этой сплошной круговерти холодной воды, пены и адского грохота в собственной голове. Сопротивляться ударам воды было бесполезно, туфли сорвало, Надя скрючилась, прижав к груди сумочку. Внезапно все успокоилось, удары прекратились, она почувствовала, что медленно всплывает, хотя дышать было нечем, перед глазами поплыли зеленые круги.
Гибнешь, Надька, спокойно сказала она себе, гибнешь, и никто тебе не поможет, так что уж лучше не кричи. Почему нельзя кричать, она не осознавала. Но почему-то делать этого было нельзя.
Воздух вместе с брызгами ворвался в легкие, Надя легла на спину, вытянула ноги и сделала несколько движений ногами — как ножницами.
Небо над головой было высоким, светло-черным с тусклыми мелкими звездами.
Дураки, подумала Надя, меня эдак не потопишь, я однажды на спор переплыла Миасс со связанными руками, а Миасс все-таки река, а не ваш канал имени Москвы.
Она глубоко вздохнула и посмотрела вслед теплоходу. За несколько минут, пока Надю крутило в бурунах из-под винта, пока она всплывала, теплоход успел порядочно уйти, или это так казалось в темноте. Огни его, голоса, приглушенная музыка беззаботно удалялись, оставляя Надю в одиночестве, в холодной воде. Уплывающую мечту было не догнать, а если и догонишь, то результаты могут оказаться еще более плачевные. Поначалу Надя думала, что покачнулась, у нее закружилась голова, и она упала за борт. Однако то ли от холода, то ли от злости она вспомнила, как ее приподняли и ловко перекинули через борт. Кто это был, неизвестно, запомнился лишь характерный запах заграничного мужского одеколона. Кто из мужиков на теплоходе не прыскает на себя этим дорогим французским одеколоном? Но сейчас надо было понять, к какому берегу прибиваться.
От холода заныла левая покалеченная рука. Надя взяла в зубы сумочку, перевернулась на живот и поплыла к левому берегу, он казался ближе, и там светились огни.
Девушка заплакала от страха и горя, только выбравшись на берег, потеряв последние силы, она упала на грядки с огурцами. Надя не пыталась понять, кто ее выбросил с теплохода, зло казалось не конкретным, а всеобъемлющим. С первого ее шага на вокзале в Москве все злые силы обрушились на нее и били со всех сторон без пощады. Никакого просвета. Кроме Джины. Безалаберной, плюющей на все на свете Джины, которая тоже не понимает, да и не хочет понять никого вокруг себя, живет одним днем. Всякая удача обрывается для Нади на первом полушаге, и преломить злую судьбу нет сил.
Принялся накрапывать дождь. Надя чувствовала на своем лице и плечах теплые капли, но ей становилось все холодней, оплакивать свою судьбу на грядках глупо и бессмысленно. Она села и оглянулась.
Куда теперь занесло?
В сумерках дождливого рассвета едва проглядывались какие-то строения, где-то в стороне, по невидимому шоссе прорычала тяжелая машина, и все стихло.
Надя встала, шагнула к низкому сараю, дверь оказалась открытой. Внутри чувствовался сильный запах нагретого чистого дерева, кваса, распаренной березы. Давно не топленная баня. Она села на лавку, все тело била дрожь, не было сил открыть сумочку, в которой были размокшие деньги. Что от них толку — грязной, босой, полумертвой? Но прятаться здесь тоже нельзя: сквозь маленькое оконце все сильнее пробивался рассвет.
Немного передохну и пойду, решила Надя, приваливаясь к стене. Через секунду она провалилась в забытье, где не было горьких обид, холода, мокрой, облепившей тело одежды, коченеющих босых ног.
Джина проснулась от настырного телефонного звона. Поначалу она прокляла всех мужиков, которым не спится в глухую ночь, подавай им утехи и веселье. Потом Джина вспомнила, что телефон этой квартиры никому не давался, звонить могли только самые близкие люди. К тому же звонки междугородные, может быть, даже международные, значит, Станислав Павлович наконец добрался до Парижа и решил пригласить туда Джину.
Она метнулась к телефону:
— Джина! Кому не спится в час ночи?
— Джина! Это я! — раздался слабый, едва слышный голос. — Я, Афанасий!
— Какой еще, к черту, Афанасий?
— Да я же, Джина, Афанасий! Дорвался наконец до телефона и звоню! Как вы там?
— Да как все приличные люди, во втором часу ночи спим! — крикнула она, покосившись на часы. — В хате твоей полный порядок! Мужиков не водим, промышляем этим делом на стороне!
— Да ладно, не о том речь! А Надя, она тоже спит?
— Нет твоей Нади! — засмеялась Джина. — Позавчера ночью уплыла на белом теплоходе!
— Совсем уплыла? — ужаснулся Афанасий.
— Да нет, на днях вернется! Что у тебя-то?
— Жалко, что ее нет. Ну да ладно. Джина, у меня намечаются перемены, может быть, я через месяц вернусь.
— А, чтоб тебя! — в сердцах выпалила Джина. — Мы ж рассчитывали на хату до зимы!
— Ничего, как-нибудь уместимся!
— Ну да, уместимся! Как монахи в монастыре? Точно скажи, когда тебя ждать?
— Зачем?
— Как зачем? Оркестр тебе для встречи приготовим! Баню истопим! Нам же нужно позаботиться о новой крыше!
— Да я приеду и уеду!
— Так бы и сказал! Навел страху, я уж решила полы помыть!
— Значит, Нади нет?
