Наверное, нагулявшись вволю, Кондрат женился бы на красивой, из справного дома, девахе, которая нарожа­ла бы ему дюжину ребят, и тем продолжил бы крестьян­ский род Пуховых.

Но суждено было случиться в его жизни другому. По­встречалась Кондрату ягодка совсем с. другого поля. Зва­ли ее Софьей. Отец Софьи Галактион Алексеевич Тури­щев владел богатым магазином и, по слухам, кое-что ско­пил для дочери. Девушка была хороша собой, к тому же получила столичное образование. Одним словом — барыш­ня и не чета Кондрату, окончившему три класса церков­ноприходской школы «да четвертый коридор».

Увидел он ее впервые в уездном городе в базарный день. Возможно, если бы не особые обстоятельства, Софья бы и не заметила Кондрата, хотя и глазел он на нее, не отрываясь, и волочился битый час следом. Взгляд Софьи проходил как бы сквозь него, Кондрата. Одета она была в тот день в ситцевое платье с кружевом, соломенная шляпа с голубой, в тон платью и глазам, лентой, закры­вала от солнца смуглое лицо, но глаза, несмотря на тень, яркие и притягательные, смущали, как заметил Кондрат, не одного его. Волосы, золотистые, легкие, выбивались густыми вьющимися прядями из-под шляпы, по девушка не могла их поправить: одна рука у нее была наперевязи, а в другой — легкая корзиночка с покупками. Сопровож­дала ее тихая немолодая женщина.

Они уже собирались уходить и продвигались мимо скотного ряда, когда у двух мужиков, передающих из по­лы в полу повод проданного быка, бык этот вырвался и, разметая все на своем пути, ринулся наутек. Бык летел прямо на Софью, а она, как завороженная, не могла сдвинуться с места, с ужасом глядела, загораживая корзин­кой забинтованную руку.

Кондрат бросился к быку наперерез, схватил за рога, повис и, когда бык остановился, рванул к земле его голо­ву и резко крутанул. Бык, взревев, упал.

Софья в обмороке лежала на земле, подвернув боль­ную руку. Вокруг нее хлопотала та самая женщина. Кондрат, обтерев о штаны руки, подошел и, как хрупкую драгоценность, поднял Софыо и понес к пролетке. Жен­щина помогла усадить Софью на подушки.

Софья пришла в себя еще в дороге, поблагодарила его улыбкой. Кондрат проводил ее до самого дома, помог сойти с пролетки и теперь, помогая, обнял ее за талию вроде бы ненароком. Его пригласили в дом, угостили ча­ем. Узнав, что он мазинский, просили приходить, не стес­няться, по-соседски.

Не надо было упрашивать Кондрата — он был на седьмом небе от такого приглашения…

А через три-четыре встречи у Софьи пошла голова кругом, и она влюбленно представляла Кондрата своим знакомым:

—    Мой самородок!

Отца удивила увлеченность дочери, но втайне он тому обрадовался. Социалист-революционер по убеждениям, Галактион Алексеевич давно уже поселился в Подмос­ковье и по заданию своего партийного центра занялся торговлей — партия эсеров нуждалась в деньгах. Тури­щев поставил дело на широкую ногу. Он и свой центр, не обижал, и дочь не забывал, хотя жила она в Петер­бурге вместе с дедом и бабушкой, души не чаявшими в единственной внучке.

Эти люди хотя и не принадлежали к высшему свету, тем не менее имели довольно широкие связи, которые по­могли дать внучке блестящее по тем временам образо­вание. И дед и бабушка постоянно давали Соне понять, как не правы ее родители, связавшие свою судьбу с пре­ступным миром революционеров, из-за чего и оказались в Сибири. Из Сибири мать Сони не возвратилась — умер­ла от чахотки, и потому отца Сони, зятя, в этом доме не любили. Тем не менее хлопотами деда срок наказания Галактиону Турищеву сократили наполовину и разре­шили поселиться в Московской губернии.

У Сони с детских лет были два учителя: один из них француз по национальности (он владел и английским), а другой, русский, учил ее немецкому языку. К тайному огорчению бабушки, особое пристрастие Сонечка проя­вила к немецкому и увлекалась в основном немецкой литературой.

—  И что ты, Сонечка, нашла в этом солдафонском языке? — сетовала бабушка, говорившая больше по-фран­цузски, чем на родном русском.

А увлечение Софьи объяснялось причинами весьма простыми: учитель немецкого языка, студент Станислав Александрович Полонский, с восторгом рассказывал Со­не о ее отце Галактионе Алексеевиче, убеждения кото­рого он разделял. Он же и внушил девочке самую горя­чую любовь к отцу, о котором в доме деда запрещено было упоминать. Любовь эта разрасталась по мере того, как строжали запреты. Отец в глазах Сони из «каторж­ника и преступника», как именовали его дед и бабушка, вырос в героя, жизни своей не жалевшего для счастья народа.

Именно Полонский устроил приезд Галактиона Алек­сеевича в Петербург, хотя бывшему политзаключенному показываться в столице было строжайше запрещено. В то время Соня заканчивала гимназию. Она-то, эта встреча, и определила всю ее дальнейшую жизнь. Целый месяц тайно отец и дочь встречались почти каждый день, оба были счастливы. На хорошо подготовленную почву лег­ли слова Галактиона Алексеевича. Именно в это время Соней было решено, что она пойдет на Бестужевские курсы.

Конечно, ее душевное смятение не осталось незаме­ченным. Бабушка заподозрила: уж не влюбилась ли внучка в Стасика? И она была не так далека от истины. Станислава Александровича Соня обожала, но ее обо­жание было совсем другого рода. И все же бабушка снисходительно посмеивалась: она в незабвенной юности тоже трепетала перед красавцем учителем, правда, фран­цузского языка. Снисходительность ее объяснялась и твердой уверенностью в благородстве и высокой поря­дочности Станислава.

По мнению деда и бабушки, все бы у Сонечки было хорошо, то есть жизнь бы ее сложилась так же, как у других девушек ее круга, если бы «не взбунтовался однажды Галактион». Отец официально предъявил свои права на дочь. И дед с бабушкой пошли на уступки, разрешили внучке провести лето у отца под Москвой, где в общем-то, по рассказам деда, побывавшего у Галакти­она, было чуть ли не царствие небесное. И все бы «образовалосьсовсем не дурственно», это тоже по разумению деда

,

если бы внучка во время гостевания не сломала руку, упав с лошади. Надо было в столицу на лечение, а отец кинулся к местному «коновалу», и случилась бе­да— Соня сделалась криворучкой.

К осени Соня возвратилась в Петербург. Успехи ее на курсах, так же как и в гимназии, были завидными, дед и бабушка не могли нахвалиться внучкой.

— Настоящий аналитический ум,— констатировал не без гордости дед.

А бабушка вздыхала:

—   Я в ее возрасте больше танцевала, чем сидела книгой,— и заключала печально: — Это все из-за руки.

– Но ведь уродства не видно!—протестовал дед.

— Ах, что ты понимаешь в заветных чувствах и тай­ных мыслях девиц в таком возрасте.

Право же, если бы бабушка узнала об этих тайных мыслях Софьи, она тоже бы пришла в замешательство от непонимания. В мыслях этих был неотступно Кондрат Пухов. Полуграмотный мужик, а какой острый ум. Впрочем, не об уме Кондрата она думала, не ум она вспоминала, а поцелуи и руки его, крепко обнимавшие, их первую и последнюю ночь, когда он тайно пришел ж ней. Соня задыхалась от нетерпения вновь увидеть его и теперь уже сожалела, что упросила повременить с женитьбой — ее пугала малограмотность Кондрата. Теперь вот семимесячная разлука заставила Софью дрожать от страха. Вдруг он не дождется и женится на другой? Не мог же он не понимать, как велик разрыв в их положении? Примет за блажь богатенькой барышни…