Впереди будет два ряда колючей проволоки, пояснил он, надобно проволоку приподнять малость, пролезть под ней и дуть вперед без оглядки… «Сигарет у вас не найдется?» Он забрал у них сигареты. «А часы имеются?» Часы он прихватил тоже. «Там часы дешевые — нипочем… Идите, стало быть, все прямо», — сказал он на прощание, повернулся и зашлепал обратно по плотной, липнущей к ногам земле.

«Пойдем же, Михай», — подгоняла его Ирма, а он все стоял, смотрел в указанном направлении и размышлял. Значит, вон там, в темноте, уже Австрия. Надо только пролезть под заграждениями, и глядишь, на кого-нибудь и нарвешься. К счастью, Ирма хорошо говорит по-немецки… «Как по-твоему, Ирма, не обманул нас этот проходимец?» — «Уж не думаешь ли ты, будто Дики…» Прохоцки вытащил ногу из грязи, поискал, куда бы ее поставить, и опять плюхнул в вязкую грязь. «Если он даже часами не погнушался, как доверить такому человеку жизнь?.. Что он говорил, где она, эта проволока?»

Они двинулись вслепую, свернули сперва вправо, потом взяли левее. Но всюду упирались в непроглядную темноту и вскоре, утратив ориентировку, удалились друг от друга. «Э-эй!» — перекликались они, бестолково топчась в непролазном месиве, пока поблизости не щелкнул затвор: «Стой, кто идет?»

Через две недели их выпустили из грязной камеры и разрешили вернуться домой. Они прибрали раскиданные второпях вещи и, не теряя времени, уселись за ткацкий станок. В другой раз, решили они, надо будет наперед все хорошенько обдумать. Но вот ведь, судя по всему, бывают поступки, которые несовместимы с предварительным обдумыванием.

Раздался тихий стук, и медленно отворилась дверь докторшиной комнаты. Молодая женщина в халате до пят и с незажженной сигаретой в зубах гибким движением проскользнула в дверь.

— Вам тоже не спится, дядя Михай? — шепотом спросила она.

Прохоцки учтиво приподнялся в постели и поднес ей огонька. В поведении старика можно было подметить некую перемену. Движения его, даже в этой неудобной, полулежачей позе, сделались изящнее, глаза заблестели, а кожа на лысом черепе засверкала ярче обычного.

— Как сердце чуяло, что явится ко мне сегодня ночью красавица…

Докторша не улыбнулась в ответ, лишь строго застывшие черты лица ее чуть смягчились.

— Ну, а по правде?.. Из-за отъезда волнуетесь?

— О нет, красавица моя! Путешествия для меня не внове. А вот дети из головы не выходят…

— Наверняка ждут вас с распростертыми объятиями, — решительно заявила докторша.

Прохоцки на это ничего не ответил. Некоторое время он сидел неподвижно, с натянутым на плечи одеялом, казалось весь уйдя в собственные мысли. Затем на губах его вновь мелькнула учтивая улыбка.

— Хорош из меня кавалер, ничего не скажешь! Даже не догадался поинтересоваться, что же нарушило ваш сон…

Надеюсь, не я вас потревожил, когда лампу зажег?

— Я вообще не могла уснуть, дядя Михай.

Прохоцки кокетливо прищурил глаз и, послюнив указательные пальцы, пригладил свои тщательно подстриженные усы.

— Оно и не мудрено — по соседству с этаким юным ухажером…

Однако тяжелый докторшин вздох пресек его дальнейшие попытки любезничать.

— Беда в том, дядя Михай, что я не могу жить без него.

— Вы имеете в виду господина доктора?

Наступило молчание. Ирма дышала глубоко и ровно, тихие вдохи ее можно было принять за едва слышные воздыхания. Часы, словно только и дожидались этих пауз, опять вылезли на первый план со своим громким тиканьем; каждое очередное «тик-так» пробегало по нервам подобно слабому удару током.

— А мы уж решили было, что все у вас окончательно наладилось, — проговорил старик, чтобы прервать молчание.

— Месяц назад мы ужинали вместе. Он взял меня за руку и сказал: «Доктор Пирошка Чика, клянусь всем, что есть для меня святого, не брать с собой маму. Клянусь, что хочу начать новую жизнь и стать другим человеком. Тебе нечего бояться, дорогая Пирошка!»

— Ну вот и прекрасно, — сказал Прохоцки.

— И что бы он ни говорил, дядя Михай, я всему верю, — докторша уставилась куда-то вдаль. — У меня даже ноги слабеют, стоит только мне услышать его голос. По-моему, я совершенно безвольный человек.

Прохоцки промолчал.

— Он всю мою жизнь озаряет, дядя Михай… — мечтательно сказала докторша, а потом неожиданно заговорила о свекрови. Мало того, что один раз старуха уже разбила ее счастье, так вот сегодня, когда она пришла к мужу, чтобы помочь ему уложить вещи, свекровь опять принялась шпынять ее. «Это не так делается, дорогая. Не клади туда, милая. Вазу лучше не бери, а то уронишь». И Каци во всем ей подпевает: «И верно, Пирошка, пусть лучше мама сама сделает».

Докторша встала, подошла к кровати и облокотилась о спинку.

— И вдруг я вижу, что старуха тоже укладывает свои вещи… Спрашиваю: «Куда это вы собираетесь переезжать, мама Ольга?» «А где, по-твоему, мое место, милочка?» — это она мне говорит. «Уж не к нам ли?» — спрашиваю. «Именно, золотце, куда же еще!» А Каци на это — ни слова. Ох! — вырвался у нее тихий стон. — Неужели любовь только такая и бывает, дядя Михай?

— Затрудняюсь сказать, — раздумчиво ответил старик. — По-моему, нет.

Он протянул руку и погладил докторшины длинные, спадающие на грудь волосы. Но тут Ирма, чувствующая любое движение на соседней, стоящей впритык, кровати, мигом открыла глаза и села в постели. Докторша, как призрак, выскользнула из комнаты. Прохоцки же моментально улегся навзничь и натянул на себя одеяло.

— Что случилось? Здесь кто-то был? — спросила Ирма, не зная, отнести ли эти мимолетные шорохи на счет сна или яви. — Не спится тебе, мой Михай?

— С чего ты взяла?

— Тогда почему у тебя лампа горит?

Прохоцки щелкнул выключателем, но так и не смог уснуть. Лежал, уставившись в темноту, пока не начало светать; тогда он тихонько встал с постели и пошел умываться. К тому времени, как Ирма проснулась, его уже не было дома.

У нее тоже осталось немало дел на последний день. Надо было упаковать ручной багаж — помимо тех вещей, которые хранились на таможне. Поэтому Ирма замыслила прихватить с собою самую лучшую и дорогую одежду, какая только у них была, и, когда докторша проснулась — она в этот день отпросилась с работы, — они вместе принялись отбирать и укладывать вещи.

Тем временем Михай Прохоцки, покончив с последними официальными делами, отправился покупать себе меховую подстежку к зимнему пальто. Время шло к десяти часам. Ночной морозец еще не успел убраться с улиц, но солнце светило ослепительно ярко, пробиваясь сквозь трепетную, искрящуюся завесу из пылинок. Прохоцки в каком-то легком опьянении неспешно брел по улицам; он не слишком раздумывал, какое направление выбрать, просто шел себе и шел, со сладостно-щемящим звоном в ушах, к Бельварошу, к центру города. Инстинкты вели его тем путем, в конце которого — когда-то давно — его поджидала «Сибирская куница» с ее сверкающими витринами. Вот уже семь лет, с тех пор как его национализировали, он издалека обходил не только свой бывший магазин, но и страстно любимую улицу Ваци.

Ровно в десять часов два энергичных долгих звонка раздались в квартире Прохоцки. К величайшему изумлению хозяйки, перед дверью выстроилась целая вереница людей. Впереди стояла какая-то толстая рыжая тетка, которая, как сонная курица, с равномерными интервалами моргала своими выпученными глазами. За ней, с двумя тяжеленными чемоданами в руках, — доктор Браниско в сопровождении нескольких мастеров. По всей лестничной площадке громоздились ящики, ведра, лестницы-стремянки и всевозможные инструменты.

— Прошу прощения, дорогая тетушка, — сказал доктор. — Правда, квартиру эту мне обещали, но лучше подстраховаться… Вы уж будьте так добры, позвольте нам вселиться.

Ирма впустила в квартиру весь караван и радостной улыбкой поблагодарила доктора за поцелуй руки, однако в учащенном биении ее сердца уже улавливалась морзянка дурных предчувствий. И действительно, в последующие часы в квартире Прохоцки разыгрались тягостные сцены.